Андрей Тавров* В эссе, посвященном Рембрандту, я выдвинул предположение о том, что свет, как и вода способен обладать памятью. Что, как и вода, свет может быть «живым» и «мертвым», более того, он способен быть радующимся и страждущим. Если свет способен нести информацию, то он способен и живить, а следовательно, и умерщвлять. Свет не менее таинственная «стихия», нежели вода. Просто взгляните в любую духовную книгу – Авесту, Упанишады, Библию… В Евангелиях мы впервые встречаемся с «умным светом», который просвещает всякого человека, входящего в мир и язычник Гете, кажется, был ближе к такому пониманию света в своих оптических наблюдениях, чем христианин Ньютон. Так или иначе, свет окружает нас и разделяет нашу жизнь, как и вода и воздух. Но если мы можем сказать, что из воды и воздуха мы состоим, то мы должны признать и тот факт, что мы состоим из света в не меньшей, а может быть, в большей степени. Природа света, который «рисует» для нас изображение Лаокоона или игольчатых людей Джакометти, ну говоря уже о арльских пейзажах Ван-Гога – отраженная. Это свет, который приходит издалека, падает на мрамор скульптуры или краски холста, и, отражаясь от них достигает нашего зрачка, формируя на хрусталике изображение. Одним словом, такой свет – общий для картины и зрителя, и картина и зритель в нем едины, им равно освещены и разделяют общее в нем присутствие. Свет безмолвно формирует их общность, их световое родство. Как люди одной деревни пьют из одной речки, так зритель и картина, питаются (пьют) от одного источника. Выпитое из одной речки делает соседей едва ли не братьями, как делала людей «черными» братьями выпитая революционерами кровь во время Парижской коммуны. И как другая кровь (Причастия) делает людей братьями во Христе. В детстве я братался с другом, выпив капли его крови, а он в ответ - моей. Свет объединяет, братает. Разъединяет ночь. Но не только она одна. Как только появилось цветное телевидение и я увидел первую репродукцию Ван-Гога, я сначала восхитился яркостью и красотой, но через некоторое время понял, что эта картинка не живая, что она обладает налетом чуждости, что я никак не могу с ней соединиться, побрататься.. И я не мог понять – почему. Сейчас мне ясно, что причиной является отдельный, разъединенный свет. Если свет оригинала или даже бумажной репродукции – разделенный и общий для меня и изображения, свет – со-страдательный и со-радующийся, то свет, пришедший из-за стекла телевизора или компьютера – не общий для нас двоих, он гость для меня, он пришел из другой страны, он несет на себе изображение, не из общего для нас света. Не из того, что освещает сейчас – один на двоих – и меня, и изображение. Складывается интуитивная догадка о том, что свет компьютера, тот свет, приходит с - того света. Он не братает. Знакомя с репродукцией, он – разъединяет зрителя и репродукцию.. Мне скажут, но ведь свет, скажем, витража, тоже приходит из-за стекла, и что же? Свет витража, конечно же, приходит из за стекла, но работает так, что я разделяю его существование, он падает на меня и мы купаемся в его лучах вместе с изображением. Даже экран кино пользуется сопричастным зрителю светом, потому что это свет – отраженный экраном, а не тускло мерцающий свет гаджетов и ай-фонов, которым, словно болото огоньками, засветились вагоны метро и общественные места. Отраженный свет кино роднит изображение со зрителем, он один на двоих. Свет экранов и экранчиков электронных устройств, выполняя по видимости работу по объединению мира, на деле плодит мир все более разъединенных и «объективированных», чужих вещей и событий. А находясь среди чужих вещей, я постепенно сам делаюсь себе чужаком. © Copyright: Николай Сыромятников, 2021.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
