История Надежды.

Отрывок из романа В.Пелевина "Любовь к трём Цукербринам"

Лестница судьбы уходит ввысь неизмеримо далеко. Там есть этажи, откуда открываются лабиринты прошлого и возможности путешествия по древним умам. И, конечно, вселенная не ограничена людьми и их миром.
Но мы можем не только подниматься в высшие пространства немыслимых возможностей и свободы. Мы можем падать оттуда вниз, причем быстро. Однако мы не помним этих падений и взлетов. Мы только видим, как выразился поэт, сны о чем-то большем. Поднимаясь ввысь, мы забываем, что были людьми, а рушась в наше измерение, уже не можем понять, чем были прежде.
Есть, правда, одна сила, которая способна нарушить этот закон – сострадание. Но эта сила может вообще все.

НАДЕЖДА

Из моего рассказа может сложиться впечатление, что наш мир движется от плохого к очень плохому, живут в нем какие-то калеки и уродцы – и никакой надежды нет.
Это не так. Я не утверждаю ничего подобного. Для Киклопа «мира» нет вообще – миров много, и населяют их вовсе не уродцы и красавцы. Миры состоят из переживаний, восприятий и состояний ума, способных возникать и исчезать в любом программно совместимом с ними черепе. Нас всех посещают мысли, которые на время делают нас негодяями, и мысли, ненадолго превращающие нас в святых. Все это по большому счету вопрос статистики.
Но среднестатистический мир внутри человеческой головы действительно можно назвать миром страдания. Главная причина заключается в том, что в нашем уме действует «отрицательный закон чайной ложки». Он звучит так – «если к ведру варенья добавить чайную ложку дерьма, получится ведро дерьма». Иными словами, нас гораздо проще сделать несчастными, чем счастливыми.
Но существуют и такие миры, где действует «нейтральный закон чайной ложки» – то есть добавление чайной ложки известной субстанции к ведру варенья не меняет природы содержащегося в ведре варенья к ведру дерьма дает ведро варенья. Чем выше в такой иерархии мир, тем дальше он от нас – хотя в физическом смысле находиться это измерение может в голове внешне похожего на нас человека, сидящего напротив в метро. Думаю, понятно, что для обитателей счастливых пространств радость и покой так же естественны, как для нас неуверенность и страх.
Подобных людей я видел на земле очень мало. И окружающие обычно принимали их за фриков. Но одно из таких счастливых существ по странному стечению обстоятельств работало в одном офисе с Кешей.
Это была та самая девушка по имени Надя. Я упоминал про нее несколько раз, а теперь расскажу подробней.
Надя занималась в «Контре» наиболее безопасным в кармическом смысле делом – уборкой, буфетом и разного рода закупками. У нее не было четко оформленных должностных функций (в ведомости ее называли «экспедитором»). С точки зрения эффективного менеджмента без нее вполне можно было бы обойтись. Но она, как ни странно, долгое время не попадала ни под одно из многочисленных сокращений и расформирований.
Ее любили на работе.
Женщины относились к ней нормально, потому что она была не слишком хороша собой и никто не видел в ней соперницу. Мужчины по той же причине не делали ее объектом своих, как говорят пожилые лесбиянки, фаллопатриархальных комплексов.
Но ценили Надю, понятно, не за это.
Я уже говорил, что рабочее пространство, в котором трудился Кеша, было очень уютным.
Дело было не в ультрасовременном дизайне. Дизайн, как часто бывает в Москве, норовил так далеко обогнать эпоху, что в силу простой цикличности культуры начинал воспроизводить прошлое. Получилось некое подобие образцовой фабрики-кухни времен разгрома троцкизма.
Эта огромная комната действительно напоминала декорацию к фантастическому фильму о счастливом будущем человечества, снятому в тридцатые годы – из-за огромного количества растений, превращавших ее в оранжерею. Избыток зелени трансформировал троцкистскую фабрику-кухню в беззаботное и немного сонное пространство: все психические миазмы, выделяемые бурлящими человеческими мозгами, вытягивались этой живой вентиляцией прочь.
«Вентиляцию» устроила Надя – по своей инициативе, в свободное от работы время и наполовину за собственный счет. Ее маленькая квартирка, кстати, была такой же точно крохотной городской оранжереей (кроме нее там жил большой белый какаду, в совершенстве ругавшийся матом).
Дело было не только в самих растениях, но и в их расположении. Надя разместила их таким точным способом, что их зеленые умы как бы смыкались друг с другом, образуя непрерывное поле молчания, под покровом которого так славно отдыхает измученная человеческая душа – как бы затихая, тормозя и понимая понемногу, что в эволюции были допущены серьезные ошибки.
Эта дивная атмосфера и была главным вкладом экспедитора Нади в производственный процесс. Ей прощали несколько невнятную роль в коллективе – и платили небольшую зарплату.
Но удивительнее всего было ее внутреннее состояние. Такого я просто не ожидал увидеть.
Представьте, что вы приехали в гости в обычный московский дом, позвонили в дверь, эта дверь открылась, вы сделали шаг вперед – и вместо узкого бетонного предбанника вдруг очутились в лесу. Или на берегу озера.
Вот такой же примерно шок испытал и я.
Надя не знала никаких эзотерических секретов. Просто в ней сохранилось какое-то изначальное и забытое людьми спокойствие, веселая и бесстрашная тишина. Мне казалось, что в ее уме практически отсутствуют программы и инсталляции окружающего мира, из которых на сто процентов состояли души ее коллег по офису. Именно поэтому она не бралась за работу сложнее экспедиторской – все остальное требует эмоционального подключения к матрице.
Больше того, заглянув к ней домой, я обнаружил одно интересное и странное, как говорил Пушкин, «сближенье».
На одной лестничной клетке с Надей жил вполне типичный для Москвы мистик – практик тайных тибетских учений. Его преследовали проблемы, обычные для этого круга людей: после неудачной попытки устрашить мусоров визуализацией Мангала Ринпоче (что всегда отлично работало с чертями во время дисассоциативных трипов, но в обезьяннике почему-то не помогло) он ли шился прав за пьяную езду, попал на большие деньги – и с тех пор регулярно обращался к тибетскому оракулу с вопросом, не пора ли зашиться. Ответы приходили противоречивые, отчего бедняге приходилось много пить.
В иные свои трезвые минуты он садился в лотос и начинал успокаивать свой ум, как бы нанося себе удары невидимой плетью при любой появляющейся мысли – то есть каждые две-три секунды. А сидевшая на своей кухне буквально в нескольких метрах Надя без всяких духовных упражнений находилась в той спокойной безмятежности, которой ее сосед так самоотверженно пытался достичь: мысли ее не тревожили, потому что им не за что было в ней зацепиться. Она за ними не нагибалась – в отличие от практика, который сперва нагибался, потом бил себя за это воображаемой плетью, а затем нагибался опять – и пытался таким образом обрести покой.
Надя не подозревала, что кто-то называет подобное «медитацией» – она не делала вообще ничего. А ее сосед как раз пытался это «ничего» делать. Разница была удивительной. На контрасте вполне можно было построить одну из тех живых икебан, о которых я говорил – простую, но выразительную. Может, кто-то это и сделал.
Надя не следила за новостями. Она была, как выражался Гай Фокс, facebook free, и даже не особо представляла идейную направленность «Контры», где работала. Политических взглядов у нее не было совсем: она полагала, что в мире есть пятьдесят оттенков серого, отжимающих друг у друга власть, и ни один из них ей не нравился. В кино она ходила только на сказки. Из музыки в ее квартире чаще всего играли старые французы: Клод Франсуа, Пол нарефф и Серж Генсбур мелкобуржуазного периода. Можно было бы называть ее немного инфантильной – и, проведя в ее голову две-три трубы с медийным рассолом, со временем удалось бы сузить ее внутреннее пространство до средних по бизнесу величин.
Но такого почему-то не происходило. В ней словно был внутренний экран, невидимый, но очень прочный – и за него совсем не проникала мировая паутина и пыль. Никаких усилий для этого она не делала. Она просто не знала, что может быть по-другому.
И еще она до сих пор играла в игры, только не на компьютере. Внешне это было незаметно. Она, например, подкладывала в горшки с растениями крохотных пластиковых зверей – синих, красных, желтых. Для отвода глаз у них имелась серьезная взрослая функция: то ли борьба с плесенью в горшке, то ли подпитка почвы, то ли что-то в этом роде. Но для самой Нади каждая из штампованных зверюшек была маленьким живым существом, а зеленая сень, под которую она их пускала, превращалась в ее сознании в полутьму какого-то нездешнего леса, где и правда обитают такие звери.
Пока коллектив пропитывался трендами и гнал в информационное пространство очередную волну, она даже говорила иногда со своими маленькими разноцветными друзьями. Об этом не знал никто, кроме меня.
В общем, понятно, что мало кто из нормальных девушек захочет на нее походить – во всяком случае, во время активной фазы репродуктивного периода.
Я не мог найти никаких следов этого странного ума в будущем. Его совершенно точно не было в близких узлах времени, где отчетливо присутствовал Кеша и большинство его коллег. И в самых дальних, где я уже почти ничего не мог разобрать, ее тоже не было. А потом я все-таки ее нашел – за пределами всех обычных маршрутов. Я засек ее примерно как астроном замечает вспышку сверхновой, когда никаких других звезд на таком расстоянии различить уже нельзя.
Она стала… Я даже не знал, как это назвать. Великим космическим существом. Ангелом. Любая моя попытка подобрать подходящий термин будет неадекватна – речь вовсе не идет о чем-то помпезном и возвышенном. Она не поднялась в космической иерархии (не уверен, что такая вообще есть), а так и осталась свободным «экспедитором». Она очень поумнела и повзрослела – не в нашем мрачном смысле, конечно. Но узнать ее было можно.
Я говорил про области мира, скрытые от моего взора, и это была одна из них: я никогда не сумел бы различить исчезающе далекого измерения, если бы не видел сегодняшнюю Надю – его источник и ведущую туда нить.
Ее мир был устроен не так, как наш. В нем сосуществовало много разных пространств, и законы космоса были совсем другими. Путешествовать по нему не составляло труда. Это счастливое измерение походило не на Остров Обезьян, а на ту землю, откуда к нему приплыл потерпевший крушение корабль. Но туда из нашего мира все еще ходили редкие поезда судьбы – и одним из них была сама Надя.
Самое интересное, что у нее тоже осталось ее прежнее имя. Но если у Кеши сохранился лишь его звук, то у Нади – только смысл. Ее опять звали «Надежда». У ее имени не было никакой звуковой основы, поэтому я буду называть ее Spero – от латинского глагола «надеяться» (это слово в шутку использовала она сама).
В ее вселенной не было планет и звезд, отделенных друг от друга огромными расстояниями – во всяком случае, в нашем смысле. Наша «пустота», по которой свет должен подолгу добираться от одного заледеневшего полустанка до другого – это ведь не какая-то самостоятельная сущность, а просто закрытый на нашем пути шлагбаум, запрет на быстрое перемещение из пункта «А» в пункт «Б». Наш физический космос похож на ссылку. А ее далекое измерение представлялось мне как бы бесконечным количеством слоев бытия, перемещаться между которыми можно было так же просто, как переключать программы в телевизоре. Пространства и материи в нашем смысле там не существовало. Вернее, там была форма, и она могла быть любой. Понятнее объяснить я не могу...

...Я не пострадал при взрыве – почти. Он произошел точно подо мной, но этажом ниже. Пол выдержал, и меня просто сбросило со стула на пол. На самом деле удар был очень сильным – и я даже потерял на миг сознание от встряски. Мне кажется, что при таких взрывах происходит что-то жуткое и не вполне научное – на миг открывается дверь в адское измерение и высунувшаяся из него лапа проводит своими раскаленными когтями по реальности чужого мира.
В офисе «Контры» погибли почти все.
Официальной версией был теракт на почве ненависти – «Контра», как выяснилось, опубликовала что-то, способное обидеть чувствительных исламских радикалов.
Бату готовился к теракту долго, без всякой связи со всей этой историей. Он жил в съемной квартире недалеко от офиса «Контры» – и при обыске в его грязной каморке нашли кучу ваххабитской литературы. Птицы, видимо, использовали попавшийся им под руку живой снаряд, который оказался разрывным.
Я повторял себе, что в случившемся нет моей вины. Если бы Бату взорвал свою бомбу не в офисе «Контры», а в переполненном вагоне метро, жертв оказалось бы намного больше. Но все равно меня мучило невыносимое чувство, что из-за меня пострадало столько ни в чем не повинных людей.
Мне было очень жалко их всех, особенно Надю. Сам я остался в живых чудом – во время атаки я глядел на мир изнутри Кешиной головы, и Птицы были уверены, что наводят Бату на меня самого. Но если бы я в это время просто пил чай в своем кабинете, Бату постучал бы в мою дверь...

...Офис «Контры», заваленный цветами и венками, постепенно приводили в порядок. Со стены сняли пробитую осколками Мэрилин, опаленную трехголовую собаку и примкнувшего к ним Ким Чен Ына. Потом увезли разбитые компьютеры, сломанные столы и горшки с Надиными растениями, многие из которых были еще живы – как будто кто-то вырубил лес, где цвела неведомая людям жизнь… Так, оно, в сущности, и обстояло – но, поскольку я уже знал, как причудливо отразится и разрастется этот лес в будущем, я не особо грустил.
Так в чем же заключался смысл моей работы? Зачем надо было охранять мир, где происходят подобные вещи, если других миров бесконечно много и никто, вообще никто, не задерживается здесь надолго? Я не знаю точно. У меня есть только предположения.
Каждую секунду из этого мира отпраляется множество невидимых поездов, каждую секунду умы покидают его и переходят в другие, почти неотличимые поначалу вселенные. В сущности, пока я охранял один из узлов бесконечности, на месте пребывал один я, а все остальные приходили и уходили. Этот мир был просто ступенькой в чужих жизнях.
Но чем дольше эта ступень огромной лестницы оставалась на месте, тем больше возможностей и маршрутов возникало у проходящих здесь существ. Да, мир погибнет и кончится – и что с того? Любой «Титаник» когда-нибудь тонет, такова его судьба. Главное, чтобы до этой минуты от него успело отойти как можно больше лодок.
Я знал, что моя битва проиграна – в том мире, куда направлялся Кеша. Но зато я выиграл ее там, куда уходила Надя. Правильнее, наверно, говорить об этих измерениях в будущем времени, но я пользуюсь прошедшим, поскольку рассказываю о том, что уже видел.
Я говорил, что Надя стала чем-то вроде ангела. Или стража. Она, как и я, следила за порядком. И среди многочисленных сфер бытия, за которые она отвечала, я различил одну очень близкую к нашему миру по внешнему виду.
Сходство не было случайным – это оказалась своего рода колония оживленных окаменелостей из человеческого прошлого. Целая библиотека форм, воплотившихся в новой среде и как бы ставших из «материи» одушевленным мультфильмом про материю.
Говоря об этом измерении, не надо подбирать уподоблений – здесь все слова значат именно то, что они значат. Внешне это пространство – практически наш мир. Но по своей природе оно больше похоже на анимацию, по которой можно ходить и говорить с героями. Там нет железных необходимостей, делающих наше существование таким невыносимым. И жизнь там, если честно, куда лучше – хотя тоже не без проблем.
Этот мир лично мне кажется довольно странным. Но он есть. Даже если бы я не видел его сам – а я его видел – он существовал бы по той причине, что все, описанное нами хоть раз, обязательно найдется где-нибудь в мультиверсе. Хотя бы как симуляция в одном из бесконечного числа существующих в ней генераторов виртуальной реальности, которую абсолютно невозможно отличить… и т. д., и т. п. Физики все давно объяснили.
И потом, Надя ведь была странная девушка – стоит ли удивляться, что сквозь нее проросла немного странная вселенная.
Причина, по которой мне хочется рассказать эту историю в конце, проста. Дело в том, что именно в этом далеком проблеске будущего, на самой границе доступного моему зрению, я заметил последнее эхо Кеши и еще нескольких погибших вместе с ним в тот страшный день. Сперва я не мог поверить, что все они снова оказались вместе. Но потом понял, почему.
Часть 6. Dum spero spiro
Ангел Сперо осматривала свой сектор ответственности именно так, как этого требовала должность – ответственно.
Навстречу лучу ее внимания из темной неопределенности выплывали цепочки разноцветных огней – отпечатки событий, дисциплинированно сообщавшие о себе все необходимое. Сообщения были краткими и выражали лишь самую суть происходящего, но Сперо все равно не давала огонькам договорить, переводя свое внимание дальше и дальше. Событий случалось слишком много, и, вникая в каждое, можно было отстать от их потока.
Необходимости слишком уж вникать, впрочем, и не было. Все делалось ясно из сочетаний цветов и связанных с ними смыслов. Желтые и зеленые огни означали спокойствие и радость. Голубые – протяженность во времени, синие – скуку. Фиолетовые – усилие. Багровые, красные и оранжевые – градации опасности и неблагополучия. Их было меньше всего, и даже там, где они появлялись, красные тона смешивались с желтыми или голубыми. Это значило, что дела в разных слоях реальности идут хоть и не без трудностей, но в целом нормально.
В одном только месте мелькнула сплошная цепочка оранжевых огоньков, длинная и тревожная, но нечеткая. Огни выглядели тусклыми. Они расплывались и мигали – это значило, что ничего плохого еще не произошло и какая-то смутная угроза только наплывает из будущего.
Сперо остановила свое внимание на оранжевой полосе и вгляделась в нее, возвращая цветным пятнам их исходный смысл.
Птицы пытались проникнуть в сон к одному алхимику из мира Жидкого Металла и заинтересовать его своими кремниевыми фокусами. Волноваться не стоило – собрать входной портал Птиц в мире Жидкого Металла не получилось бы все равно: кремний там не был полупроводником. Птицы не знали, что у них нет ни одного шанса – и упорно продолжали свою многовековую осаду, погубившую уже столько разных миров. Ну и пусть себе роют подкоп длиною в вечность. Главное, чтобы были при деле и не выдумывали неожиданных подлостей…
Сперо позволила отчету опять стать цепочкой мутных оранжевых огней, и они, уменьшаясь до точек, уплыли в темноту. Все было хорошо. Все и везде.
И вдруг в поле ее внимания ворвалось красное пятно, похожее на длинную кляксу. Оно было режуще-ярким – и напоминало только что пролившуюся кровь.
Которой вполне могло быть в действительности.
Что-то нехорошее стряслось в совсем не подходящем для несчастий месте – в пространстве Эдем. Это было, наверное, самое счастливое и беспечное из всех известных Сперо измерений. Во всяком случае, ее любимое. Там никогда не происходило ничего дурного. Никогда раньше…
Сперо попыталась развернуть красную кляксу в отчет о реальности, но это почему-то не получилось. Видны были только разные аспекты случившегося, не желавшие складываться в одну общую картину.
Мрак.
Угроза для жизни – очень реальная угроза, притаившаяся в этом мраке.
Отчаяние.
Страх смерти.
Пострадавших было несколько, и пока ничего дурного с ними не произошло. Но их ужас выглядел неподдельным и с каждой минутой становился все сильнее.
Медлить было нельзя – ситуация требовала вмешательства, и Сперо стала облачаться в тело, не дожидаясь, пока происходящее окончательно прояснится.Сначала у нее появилась голова, и в ней локализовались сознание и мысли. Потом туловище, руки и ноги – и она позволила тяжести подхватить себя. Затем возникла одежда – простая белая туника. Золотые сандалии. Легкий посох в руке. Этот посох мог превратиться в оружие, но выглядел вполне мирно.
Сперо проявилась полностью. Она была уже на Эдеме.
Она стояла в своем храме – большой пустой комнате, одна из стен которой служила зеркалом. Напротив зеркала была дверь, и все.
Изнутри ее храмы выглядели одинаково во всех мирах, где их строили. И всюду смысл пустой комнаты с зеркалом объясняли одинаково: надеяться можно лишь на себя. В этой шутке, однако, присутствовала доля шутки – что Сперо и доказала своим воплощением.
В приоткрытую дверь храма падал косой поток солнечного света. Весь храм нужен был для единственного шага в дверь. Но Сперо по рудиментарной женской привычке каждый раз успевала окинуть себя взглядом в зеркале. Такой необходимости не было – воплощаясь, она еще ни разу не ошиблась ни с одной из своих черт. Но обойтись без этого ритуала она не могла.
Отвернувшись от зеркала, Сперо шагнула в луч света.
Храм Надежды – маленькое залитое солнцем здание из белого камня – стоял точно между рекой и лесом. На его стене золотыми буквами был выложен древний латинский девиз:

DUM SPERO SPIRO

Сперо улыбнулась. На самом деле это латинское изречение звучало иначе – «dum spiro spero» – «пока дышу, надеюсь». Но в измененном порядке слов был свой смысл. О котором здесь знала она одна…
Река неподалеку от храма так и называлась – «Река». А лес назывался просто «Лес». В собственных именах не возникало нужды – других рек и лесов тут не было, попадались только ручьи и заросли кустов.
Эдем был большим островом – но не совсем обычным. Река окружала его со всех сторон. Она не имела ни начала, ни конца. Из свойств обычных рек у нее имелось довольно быстрое течение и внушительная ширина. На ее дальнем берегу смутно синели какие-то горы, но они были видны только в ясные дни, и принимать их слишком всерьез не стоило. Как и саму Реку: она служила просто границей этого мира.
Мимо храма проходила грунтовая дорога – идеально ровная, быстро высыхающая после любого дождя. А за дорогой начинался Лес, куда и направилась Сперо.
Снаружи Лес походил на бесконечно длинный фасад готического собора, протянувшийся от одного горизонта до другого: как если бы китайцы построили свою великую стену из пригнанных друг к другу Нотр-Дамов. Сходство не было случайным – деревья в этом лесу знали человеческую архитектуру назубок и вполне сознательно, не в точном инженерном смысле, а по-своему, медленно и мечтательно, воспроизводили ее по уговору друг с другом.
Склонив голову в знак приветствия, Сперо шагнула в стрельчатый проход, образованный сросшимися стволами. Всякий раз, когда она входила в Лес, ей казалось, что она попадает в древнее святилище, уже забывшее, каким богам поклонялись в его полумраке.
Лес состоял из множества высоких зеленых залов, образованных переплетающимися стволами и ветвями. Каждый такой зал походил на пузырь священной пустоты с поднятым в головокружительную высь куполом, в самом центре которого ветви расходились, оставляя круглое окно – и между колоннами деревьев возникали своды, откуда лился небесный свет, чуть подкрашенный зеленью листьев и разноцветными пятнами цветов.
Вверху мелькали птицы, доносился их щебет – а внизу, в полумраке, по которому шла Сперо, царил прохладный покой, и голоса птиц не нарушали его, а только подчеркивали.
Все эти огромные зеленые залы были разными – но любой годился для того, чтобы короновать здесь какого-нибудь земного императора. Вот только земные императоры не очень годились для Леса – ни один из них, насколько помнила Сперо, так сюда и не добрался.
Здесь жили совсем другие существа. И было очень странным, что они напоминают о себе таким образом.
Сперо шла прямо к источнику ужаса. Она ощущала как бы порывы холодного ветра, прилетавшие из глубины Леса. Она уже знала, куда надо идти: чужая злая воля ожидала ее прибытия и задала ей маршрут, которым она должна была проследовать. Путь был обозначен оставленными для нее метками – и скоро она увидела первую из них.
В центре размытого солнечного пятна на лесной поляне стояла табличка – даже целый плакат, сделанный из большого куска сухой коры, лианой прикрученного к воткнутой в землю ветке. На коре белой глиной было выведено:
Ужасное несчастье совершится,
Земля невинной кровью обагрится!

Буквы были большие и кривые, словно писал ребенок – или маньяк. Или кто-то, кто не слишком привык малевать буквы глиной.
Сперо в сомнении уставилась на оставленный для нее знак. Просто не верилось, что в этом безмятежном лесу может произойти несчастье. Но ощущение угрозы никуда не исчезло. Оно было настоящим.
Она пошла дальше. Следующая вешка была впереди. Сперо чувствовала ее – и скоро увидела.
Теперь знак выглядел гораздо серьезней.
Это была повешенная на низкой ветке дохлая ворона – с табличкой из коры, привязанной к лапе. Надпись гласила:
Мы вовсе не настроены кривляться,
И в игры с нами лучше не играться!

Ворона была старой и сильно объеденной с одной стороны какими-то мелкими челюстями – ее, похоже, просто подобрали в лесу. Но сам выбор метки говорил о многом.
Даже в Эдеме существовала смерть – потому что тот тип жизни, который воспроизводило это пространство, был буквально настоян на ней и уходил в нее корнями. Если разобраться, любой гимн «жизни» был одновременно и гимном смерти… Хорошо, что никто здесь не пел никаких гимнов – и вдумываться в такие вещи не требовалось.
Сперо закрыла глаза и прислушалась к своим чувствам. Теперь она воспринимала происходящее яснее, чем прежде.
Где-то неподалеку несколько юных существ испытывали ужас. Этот ужас был настоящим – они боялись боли и смерти. Подделать подобное не мог бы ни один актер. И такой же реальной выглядела нависшая над ними опасность.
Несчастье действительно могло случиться. Что-то страшное, таящееся во мраке, могло распрямиться и ужалить в любой момент. Сперо не видела больше ничего – только чувствовала пульсирующий в темноте страх. Все действительно было всерьез. Надпись на коре не обманывала.
Сперо пошла дальше.
На следующей поляне ждал еще один знак.
На земле лежали три черепа. Черепа были старые, уже обточенные водой – видимо, их нашли в лесном ручье. Один был, кажется, собачьим или волчьим. Другой – бараньим, с выгнутыми рогами. Третий, от которого сохранилась только верхняя половина с изумленно вытаращенными глазницами, принадлежал когда-то большой и весьма близкой к человеку обезьяне. Черепа были разложены на подстилке из широких круглых листьев, а перед ними лежал придавленный двумя камнями кусок коры с надписью:
А если мы ответов не получим,
Мы насмерть их безжалостно замучим.

Кто – мы? И кого – их?
Сперо не знала. Но сознания, запертые в темноте и очень боящиеся смерти, были теперь совсем близко. Не надо было сосредотачиваться слишком сильно, чтобы убедиться в этом – тревога пульсировала в воздухе, и ее ярко-красное эхо, отскакивая от ушедших в созерцание деревьев, долетало со всех сторон.
Сперо чувствовала, что маршрут устрашения, подготовленный для нее неизвестными, подошел к концу. Метка на следующей поляне была последней.
Эта поляна заметно отличалась от прежних. По всему ее периметру росли густые кусты, так что получился своего рода тупик – выйти назад в Лес можно было только через арку входа.
Поляна походила на большой зеленый амфитеатр с пятнами рассеянного солнечного света в центре. Но зрители (а они здесь точно присутствовали) не сидели на скамьях, а прятались в кустах и ветвях. Они видели Сперо, а она их нет.
В центре поляны из кусков коры и веток было собрано что-то вроде маленькой трибуны – пародия на один из тех элегантных лектернов, с которых президенты и короли обращаются к собравшимся перед ними журналистам. Сперо решила, что ей, видимо, следует подойти к этой косой трибуне и встать за нее. Когда она приблизилась, ее догадка подтвердилась: перед лектерном лежало еще одно послание на куске коры, прижатом к земле двумя камнями.
Отсюда будешь с нами говорить.
И не пытайся нас перехитрить.

Сперо на миг закрыла глаза.
Она давно чувствовала жутковатый диссонанс между юмористическими посланиями, которые оставляли ей неизвестные злоумышленники, и висящим в воздухе ужасом. Она решила бы, что с ней играют какие-то шутники – но ужас был настоящим и за последние несколько минут только усилился. Кому-то было совсем не до шуток. И на фоне этой предсмертной тоски рифмованные надписи на коре казались уже не шуткой, а письмами какого-то особенно изощренного маньяка, от которого можно ждать чего угодно.
Подойдя к сделанному из коры лектерну, Сперо остановилась и оглядела зеленую сферу вокруг.
В луче света перед ней появилась крохотная птица с длинным изогнутым клювом. Ее крылья работали с такой скоростью, что их не было видно. Секунду она неподвижно висела в воздухе, а потом, издав лихой писк, унеслась вверх по солнечному лучу – туда, где в головокружительной высоте краснели, синели и желтели полные нектара цветы.
Больше никого Сперо перед собой не видела. Но она чувствовала, что из-за ветвей и листьев за ней следит множество глаз. Видимо, начать разговор следовало ей.
– Здесь есть кто-нибудь, кто умеет говорить? Я хотела бы понять, что происходит.
Прошло несколько секунд тишины. А потом вдруг раздался шорох листвы. Из стены зеленых листьев вынырнул белый шар с пляшущим над ним языком огня – и полетел к Сперо. Она ждала ответа, но все произошло так неожиданно, что она вздрогнула.
Это был не шар, как ей показалось в первый момент, а большая белая птица с красным хохолком. Она подлетела ближе и уселась на длинную голую ветку, висевшую над поляной прямо перед Сперо.
Сперо прищурилась и усмехнулась. Прошла только секунда, а она уже знала про эту белую птицу почти все.
Перед ней был один из ее собственных питомцев, умных зверей, которые подрастали в Лесу, дожидаясь отправки в мемориальные пространства, связанные с давно исчезнувшей Землей. Здесь жили очень необычные существа. Поэтому ожидать от них можно было чего угодно.
На ветке сидел музыкальный какаду Серж. Его тело было снежно-белым, а красный хохол на голове походил на оперение римского шлема. На груди у него краснело маленькое пятнышко – в точности розетка Почетного легиона.
Удивительного в таком наряде было мало. Серж специализировался на старинном французском шансоне, и хохол на его голове был гипноизлучателем, позволявшим ему принимать множество разных форм – от Эдит Пиаф до Полнареффа. Серж был великим певцом – и, как и все гении, капризным и нервным существом.
– Меня зовут Серж, – сказал Серж. – Я уполномочен вести переговоры. А кто ты, женщина с палкой?
Сперо даже немного обиделась.
– Меня зовут Сперо, – ответила она. – А тебе я прихожусь чем-то вроде мамы, Серж.
– Сперо? – нахмурился Серж. – Никогда не слышал про такую маму. Что значит это слово?
– На одном из земных языков оно означает «надежда». И это именно то, чем мне нравится быть. Но если произнести слово чуть иначе, то на другом языке оно означает «копье»…
И Сперо приподняла свой посох.
– Вот только не надо нас пугать, – сказал Серж, поворачиваясь к ней своим горбоносым профилем. – При необходимости мой клюв перекусит твою зубочистку без всякого труда. Лучше не доводи до этого дело, женщина с палкой.
Серж, кстати, не так уж и преувеличивал. Вряд ли он перекусил бы копье – но палец мог точно.
– Хорошо, маэстро, – сказала Сперо вежливо. – А могу я спросить, кто именно уполномочил вас вести переговоры?
– Группа сердец, оскорбленных произволом судьбы, – ответил Серж, все так же глядя на Сперо одним глазом. – И я, чтобы ты знала, из их числа.
– Вот как, – сказала Сперо задумчиво. – Оскорбленных произволом судьбы…
Серж значительно кивнул.
– И мы сумеем завершить начатое. Ты ведь чувствуешь разлившийся в воздухе ужас?
– Именно поэтому я здесь, – ответила Сперо.
– Мы знаем, что у менеджмента острый нюх на такие вещи, – сказал Серж. – Другого способа быть услышанными у нас просто не было.
– Что вы натворили? – спросила Сперо.
– Ага, – сказал Серж довольно, – ты чувствуешь, но не видишь! Иначе ты давно бы уже…
Он умолк на полуслове, словно испугавшись, что чуть не выболтал лишнее. Его гребень нервно поднялся над головой, и Сперо вдруг почудилось, будто Серж раздулся, оброс черным смокингом с бабочкой, его крылья стали руками – и в одной из них появился микрофон с проводом. Но это наваждение сразу прошло. Сперо ждала, что Серж продолжит, но он молчал – видимо, ему удалось сильно напугать самого себя. Он несколько раз моргнул и повернулся к Сперо другим глазом.
– Ты уполномочен вести переговоры, – сказала Сперо терпеливо. – Так веди же их. Что вы сделали?
– Мы взяли заложников! – ответил Серж. – Это их ужас привел тебя сюда. Не пытайся узнать, где они спрятаны и кто они, иначе они погибнут! И еще – ты должна знать, что они умрут, если наши требования не будут выполнены!
Серж определенно нервничал. Он чувствовал – его вовлекли во что-то нехорошее. И ему явно не нравились слова, которые заставляла его произносить взятая на себя роль. Но пути назад уже не было.
– Требования? – переспросила Сперо. – А чьи, собственно, требования? Кто входит в группу оскорбленных сердец? Или это тоже тайна?
– Нет, – ответил Серж. – Это не тайна. Мы знаем, женщина с палкой, что не сможем долго скрываться от тебя. Соратники, выходите!
Соратники наконец показались из кустов.
Первой на поляну выскочила огромная собака с тремя головами. Она походила на гигантскую лайку-хаски (эта порода так и называлась – «архаска») – и выглядела бодро и самоуверенно, словно для собаки не было ничего естественнее, чем иметь три головы. На ее левой шее был белый ошейник, на правой – синий, а на центральной – черный. Левая и средняя головы внимательно глядели на Сперо, а правая была задрана к небу.
Сперо улыбнулась.
Это была сука Агенда, которой скоро предстояло отправиться на Качели – веселое психоделическое пространство с гравитационными аномалиями, где шла постоянная революция, похожая на карнавал, или карнавал, похожий на революцию. У Качелей было три луны: Свобода, Справедливость и Равенство, которые проходили над этим миром по очереди, и вызывали разнонаправленные приливы, а также счастливое – и такое же разнонаправленное – помутнение в головах.
Местные жители называли эти луны «белой», «черной» и «синей» – по типу вызываемого ими опьянения. Каждая из них как бы снимала сознание с похмелья, вызванного предыдущей фазой, поэтому пространство и называли Качелями. Местные жители уверяли, что с такими лунами им не надо колоться и курить, но вещества на Качелях тоже имели хождение.
Этот беспокойный, но очень популярный мир был застроен замысловатыми баррикадами, где были спрятаны курильни, кофейни, любовные притоны и прочие заведения. В зависимости от лунных фаз, один месяц Качели боролись сами с собой за свободу, следующий – за справедливость, а потом за равенство, потому что все эти понятия были важными, но по большому счету взаимоисключающими, а общественное настроение зависело исключительно от смены лун.
На Качелях жили трехголовые собаки – такие, как Агенда. Когда луны действовали в полную силу, одна голова начинала выть на господствующую луну, а две другие, брызжа слюной, принимались укорять окружающих в том, что те не подвывают, предавая тем самым все свободное (справедливое, или равное). Агенда кусалась, но не сильно – чтобы она могла развлекать все возрастные группы, зубов у нее не было. Пола у нее не было тоже, и сукой ее называли условно, из-за заметного отсутствия мужского начала. Говорящие трехголовые собаки считались одним из самых популярных аттракционов на Качелях – на них приходили посмотреть специально, особенно в момент смены лунных фаз. Курить марихуану перед этим не разрешалось, потому что пароксизмы смеха могли стать опасными для здоровья.Агенда была сложным существом, с рождения настроенным на луны своего будущего мира – и в ее разноцветные ошейники были вшиты магнитные компенсаторы. Сейчас они работали в треть силы, просто чтобы Агенда не сошла с ума. В таком режиме она не выла и не укоряла. Но две ее головы глядели на Сперо с глубоким недоверием, а третья – косилась в небо и иногда все-таки тонко-тонко подскуливала. Судя по цвету ошейника, в данный момент Агенда была озабочена равенством.
– Здравствуй, Агенда, – сказала Сперо. – Приветствую тебя как равная равную… То есть, простите, равных.
Агенда с достоинством кивнула свободными от революционной работы головами, но не ответила ничего.
– Кто следующий?
Затрещали ветки, и на поляну выполз, как показалось Сперо, большущий влажный танк без башни. Это был лиловый гиппо с непропорционально большими надбровьями, из-под которых глядели умные, добрые и полные боли глаза. Они были очень большими и выразительными – и излучали столько сложных противоречивых чувств, что походили на два телевизора, передающих мелодрамы.
Гуго. Самое, кажется, распространенное у гиппопотамов имя, подумала Сперо, а почему? Непонятно.
Про Гуго она тоже все знала. Он скоро улетал на Утренник – пространство, предназначенное исключительно для детей. Как и все звери на Утреннике, Гуго был весьма полезным существом, чем-то вроде учителя. Его выращивали для нового аквапарка, где он должен был плавать, обучая детей стихосложению. По этой причине он мог говорить только стихами – и они лились из него так же легко и естественно, как вой из Агенды.
– Как поживаешь, толстый Гуго? – спросила Сперо, стараясь говорить ритмично, чтобы Гуго мог поймать размер и ответить, как ему предстояло отвечать детям в аквапарке.
– Привет-привет, не жизнь, а мука, – бархатным баритоном откликнулся Гуго, и в его огромных влажных глазах-телевизорах промелькнула невыразимая печаль.
Сперо тотчас пожалела, что назвала его толстым, хотя была уверена – для гиппопотама в этом ничего обидного нет.
Теперь она знала, кто написал записки на коре. Вернее, сочинил. А вот написать их своими похожими на тумбы конечностями Гуго как раз и не смог бы. Какаду Серж тоже не очень подходил для такой роли – его клюв годился разве что разгрызать орехи. Значит, это сделал кто-то другой…
И он, похоже, уже выползал на поляну.
Сказать про него «выполз» было нельзя – процесс так и не дошел до конца. Постепенно затухая, он прекратился примерно на середине.
Сперо увидела толстую и чрезвычайно длинную змею, в которой было что-то военное: шестигранные чешуйки ее кожи казались ультрапрочной броней, покрытой маскировочными узорами. По какой-то давней привычке змея носила пустынный камуфляж. Половина ее тела осталась в кустах – видимо, для того, чтобы змея могла скрыться в них одним резким движением, если дела на поляне пойдут не слишком хорошо. Просто воплощение зла.
Сперо нахмурилась.
Это было существо из несколько другого цикла существования – его присутствие в Лесу казалось странным и даже неуместным. Но она тут же поняла, кто перед ней, и вздохнула.
Гипнопитон Бату не случайно показался Сперо воплощением зла – он им и являлся. Причем это было зло с долгой и замысловатой предысторией, словно бутылка выдержанного вина, много раз переходившая из одной коллекции в другую. Присутствие Бату в Лесу объяснялось просто – его готовили для пространства возмездия, где все охотились на всех. Будущая работа Бату заключалась в том, чтобы делать тамошних жителей максимально несчастными. Ему следовало знать, как выглядят счастливые миры, чтобы терзать их описанием обитателей преисподней. Это было самое жуткое из известных Сперо измерений – будь ее воля, она вообще исключила бы его из области доступного. Но его очень ценили великие воины – они оттачивали там навыки экстремальной охоты. Бату вполне мог стать их жертвой.
Он рос в Лесу, потому что тоже относился к числу умных зверей. Но это был ум особого свойства, не похожий на тот, которым обладали Гуго или Серж. Возможно, Бату чем-то походил на Агенду – какой та могла бы стать, если бы три ее головы слились в одну, прониклись влиянием особо мрачной луны, перестали выть и занялись делом. Но пока что детство Бату еще не кончилось. Его страшный дух дремал, и он мог жить в Эдеме – все знали, что здесь тоже должны быть свои змеи.
Бату был коварен с младенчества. Он умел создавать западни и затаскивать в них жертв. Он и сам, собственно, был одной длинной западней. И кое-кто на поляне уже в нее попал, догадалась Сперо.
Тело Бату так и оставалось в кустах, но недалеко от его головы из листьев высунулся кончик хвоста, словно Бату делал вид, что их двое (охотника, кстати, он мог бы без труда в этом убедить). Сперо увидела на кончике его хвоста вымазанную глиной кисточку – эта анатомическая деталь позволяла Бату заметать следы.
Теперь все стало ясно. Ну или почти все…
– Зачем? – спросила она, глядя Бату в глаза.
– А почему ты со мной не поздоровалась, женщина с палкой? – спросил Бату глухим тихим голосом. – Может, ты не хочешь, чтобы я здравствовал? Тогда не проси у меня яблок, хо-хо…
– У тебя нет никаких яблок, – сказала Сперо. – У тебя есть только черные мысли, Бату. Из-за них твоя шкура скоро пойдет на абажур какого-нибудь очень похожего на тебя любителя охоты.
– Может быть, мы сами успеем кого-нибудь пустить на абажур, – сказал Бату.
– Угу, – вздохнула Сперо. – Я вижу, ты уже начал. Что ты делаешь в этом секторе Леса? Ты охотишься?
– Нет, – сказал Бату, тщательно выбирая слова. – Нет, я не охочусь. Я провожу время со своими друзьями. У меня ведь могут быть друзья, пока мою кожу еще не пустили на абажур? Сперо посмотрела ему в глаза, и Бату наморщился, словно от боли.
– У меня должна быть возможность защищать свой ум, – сказал он. – Иначе выходит просто подло. Абажуры достаются вам слишком дешево… В этом нет никакого свершения, никакой красоты…
Серж, Гуго и Агенда слушали разговор с напряженным недоумением – они, похоже, не понимали, о каких абажурах речь.
Сперо повернулась к ним.
– Я уже знаю, что здесь произошло, – сказала она. – Знаю все или почти все. Сейчас я вам это расскажу, а если я ошибусь, вы меня поправите. Остальное вы объясните сами. Только не врать и не юлить. Хорошо?
Она посмотрела на Гуго.
– Мы никогда не врем и не юлим, – с достоинством ответил тот. – Всю правду без утайки говорим.
– Отлично, – кивнула Сперо. – Итак, у нашего друга Гуго начался экзистенциальный кризис. Он перестал понимать, зачем он живет и как ему жить дальше. Ему стало казаться, что его жизнь – жестокая и бессмысленная шутка. Наслушавшись его горьких стишков, то же почувствовал Серж и даже временно свободные от революционной работы головы Агенды. И никто в Лесу не смог вас переубедить. Так?
– Так, – подтвердил Серж.
– Потом из леса приполз Бату. Он объяснил вам одну вещь, которую знает, как профессиональный охотник. Система надзора за этим миром контролирует не пространственные границы и не материальные события. Она следит за всплесками эмоций, замечая в первую очередь страдание и боль. Поэтому, сказал ваш друг Бату, если вы хотите, чтобы высшие небесные власти обратили на вас внимание, выслушали вас и выполнили ваши требования, вы должны создать фонтан сильного страха. Это будет, сказал он, как дым костра, видный из крепости на горе. Верно?
– Верно, – ответил Серж. – Он сказал, что великие древние владыки делали так во все времена, и тогда боги спускались к ним поговорить. Но он обещал, что в нашем случае это будет дым без огня. Страх будет просто страхом. В нем не будет боли… И мы не совершим никакого преступления.
Сперо кивнула.
– Бату умен, – сказала она. – Он знает, как строить ловушки и избегать ответственности. Он сумел убедить нескольких золоторунных овечек, влюбленных в Гуго за его стишки, стать приманкой. Он предупредил их, что им придется испытать сильный страх, и они согласились на это ради Гуго. Тогда он запер их в пещере и велел не шевелиться. Потому что, сказал он, в пещере живет гадюка, которая действительно может укусить…
– Он говорил, гадюки не будет, – ответила одна из голов Агенды. – Их надо было просто напугать…
– Я знаю, – сказала Сперо. – В пещере живет уж. Но овечки думают, что там гадюка. Этот уж то и дело проползает мимо овечек, а их трясет от страха, когда они слышат шуршание в сухой траве… Ужу не хочется никого пугать, ему самому жутко. Он не понимает, в чем дело, и просто мечется по своей пещере от страха. И вместе они создают такой выброс ужаса, что его невозможно не заметить издалека. Мне непонятно другое…
Она обвела зверей глазами.
– Почему вы это сделали?
– Мы все несчастны, – сказал Серж. – И я, и Агенда, и Гуго. У Бату та же проблема. У нас возник вопрос о цели нашего существования. На такой вопрос может ответить только Бог. Все знают, что он где-то здесь, совсем рядом – потому что это Эдем. Но мы не знаем, как обратить на себя его внимание. Бату утверждал, что взять заложников – единственный способ. И он, похоже, был прав.
– Почему ты так думаешь?
– Ангел нас уже заметил, – сказала одна из голов Агенды. – А раньше нас не замечал никто вообще. Если ты захочешь, Сперо, нас заметит и Бог. Может быть, нас самих он не услышит, мы для него слишком мелки. Но вот собственного ангела он заметит точно. И если ты захочешь, он ответит на наш вопрос.
– Я не могу давать указания Богу, – сказала Сперо.
– Но ты можешь ему помолиться, – ответил Бату. – От чистого сердца. На твою молитву он откликнется обязательно. А если нет, это будет значить, что он отвернулся от Эдема.
– Ты хорошо соображаешь, – сказала Сперо. – И очень осведомлен. Но Бог не отвечает тем, кто совершает зло, даже если они молятся. И не показывается им.
– Никто не совершил зла, – ответил Бату. – Нет состава преступления, ангел.
– Страх – это зло.
– Но это зло само совершило себя, – сказал Бату. – Не мы.
– Угу, – кивнула Сперо. – А ты, Бату, просто в очередной раз невинно обслуживаешь этот процесс. У тебя большой опыт, я знаю…
– Ты помолишься за нас? – спросил Серж. – Ты-то в любом случае ничего дурного не сделала, женщина с палкой. Тебе можно.
Сперо чуть подумала.
– Хорошо, – сказала она. – Но сначала Бату должен выпустить заложников. Никакая молитва не будет услышана, если она будет исходить из этого фонтана страха.
Звери повернулись к Бату. Тот смешно кивнул и исчез в кустах. Прошло несколько минут тишины.
– Это рядом, – сказал Серж. – Он быстро.
– Я знаю, – ответила Сперо. – И о чем мне молиться?
– Пусть Бог покажет, что он действительно есть, – сказала левая голова Агенды.
– И ответит Гуго на его вопрос, – добавила центральная.
– Какой вопрос? – спросила Сперо.
– Гуго сам его задаст.
Сперо почувствовала, что разлитый в воздухе страх исчезает – ступеньками, будто его выключали в несколько поворотов невидимой ручки. Видимо, Бату по очереди выпускал овечек из пещеры, и, выходя на свет, они переставали бояться. Удивительно все-таки простые и здоровые существа.– Хорошо, – сказала Сперо. – Я попробую.
Она закрыла глаза, подняла лицо к небу и, стараясь не улыбаться, беззвучно сказала пульсирующему в ее голове синему свету:
«А почему бы не сделать как они просят?»
Еще не успев открыть глаза, Сперо услышала трехголовый вой Агенды – можно было подумать, что на небо одновременно выскочили все луны ее будущего мира. Тревожно заклекотал Серж. Даже Гуго, забыв про свою экзистенциальную скорбь, издал испуганное и совершенно не зарифмованное мычание.
Земля под ногами вдруг словно превратилась в палубу попавшего в шторм корабля – тяжело накренилась сначала вправо, потом влево. А затем над стоящими на поляне разверзлись небеса.
На самом деле вверху ничего не произошло. Просто всем показалось, что небо стало прозрачным – и откуда-то издалека, с неизмеримо высокой заоблачной горы, на поляну кто-то поглядел. Луч внимания был направлен на собравшихся только один миг – но за это время каждый успел вспомнить про себя и самое хорошее, и самое плохое.
А потом все заметили, что на поляне стало гораздо светлее. Оказалось, Лес впереди расступился. В широкой просеке появилась окружающая его дорога – и, сразу за ней, синяя лента Реки. Дорога была далеко, но каким-то образом ее стало очень хорошо видно, словно воздух впереди сгустился в линзу. На дороге не было заметно никакого движения. Но стоящие на поляне ощутили, что там кто-то есть.
– Задавай свой вопрос, Гуго, – сказала Сперо. – И побыстрее.
Гуго зажмурился и помотал своей большой головой, как бы пытаясь собрать раскатившиеся по черепу шарики. Это, похоже, удалось. Открыв глаза, он решительно прошествовал вперед и встал в таком месте, где между ним и появившейся в просвете Леса дорогой не было никого. Несколько секунд он влажно глядел вдаль – и Сперо заметила большую слезу, скатившуюся по его лиловой коже.
Потом он открыл пасть и трубно прокричал:
– Скажи, бессмертный Элохим,
Зачем я с толстыми ногами
И говорю только стихами?
За что создал меня таким?

Вопрос прозвучал настолько громко, что его невозможно было пропустить мимо ушей – и непостижимое Присутствие явно услышало.
Что-то произошло. Участок дороги впереди стал еще ближе, словно невидимая воздушная линза изменила свою кривизну. Затем стоящие на поляне услышали тихий звон.
Он возник далеко и постепенно приближался, будто кто-то подходил к поляне, потряхивая мешком с монетами. Скоро звон стал отчетливым и громким, и стоящие на поляне звери ощутили волну священного ужаса – стало ясно, что источник звука вот-вот покажется на глаза.
А потом он действительно появился.
По дороге шел пожилой седобородый толстяк в странном белом наряде, отдаленно напоминавшем тогу – но еще сильнее похожем на обычную простыню, в которую неизвестный завернулся без особых хитростей. На его голове было что-то вроде золотой царской короны, но ее лепестки дрожали от ветра, и сразу делалось ясно: если это и правда корона, то совсем облегченная, из фольги – чтобы носить на жаре. В руке толстяка был обруч с бубенцами, в который он ударял при каждом шаге.
Следом за ним шли две крохотные чумазые девочки в грязных белых платьях – они приплясывали и со сноровкой опытных гимнасток делали иногда то сальто, то колесо, то еще какой-нибудь замысловатый финт, проходясь по дороге ладонями и гимнастическими туфлями, тоже белыми и грязными. Сзади за ними катились два металлических обруча, и, когда девочки отставали от звенящего бубенцами толстяка, обручи тоже немного тормозили – а после разгонялись опять.
Толстяк так и не посмотрел в сторону Гуго – дойдя до кромки леса, он исчез за ней. Потом за кромкой скрылась первая девочка. А вторая, обернувшись к поляне, сделала что-то рукой, в ее пальцах блеснуло маленькое круглое зеркало, и стоящих на поляне вдруг ослепило ярчайшим лучом – и оглушило золотым солнечным звоном, от которого все мысли разлетелись в мелкие счастливые дребезги.
Когда стоящие на поляне пришли в себя, просвета впереди уже не было. Лес опять сомкнулся со всех сторон, и все вокруг стало как прежде.
А потом из кустов раздался голос гипнопитона Бату:
– Я все сделал! Я их выпустил! Но они не хотят сюда идти, теперь им страшно, что их накажут… Ты можешь начинать молиться, Сперо…
Но по тишине над поляной он понял, что здесь что-то произошло – и умолк.
Потом тишину нарушил Серж.
– Что это было, Сперо?
Сперо пожала плечами.
– Наверно, ответ на вопрос Гуго. Гуго, ты понял, что тебе ответили?
– Я понял, но уже теряю нить, – отозвался Гуго. – Ты не могла бы снова объяснить?
Сперо кивнула.
– Мне трудно говорить с полной уверенностью, – сказала она, – поскольку это был ответ не на мой вопрос, а на твой. Но я думаю, общий смысл в том… Как бы это выразить… В том, что все в мире ходит по своим маршрутам и выполняет свою функцию. После того, как мир создан, Бог может появляться в нем только как один из его гостей. А все гости живут по одним и тем же законам, Гуго. И у всех есть проблемы. Видишь, Бог тоже толстый. И ему тоже жарко. Но твои проблемы скоро кончатся.
– Каким образом? – спросил Гуго.
– Тебя тяготит твое большое толстое тело, – сказала Сперо. – Оно тяжелое и кажется тебе некрасивым. Но когда ты окажешься на месте, назначенном тебе судьбой, оно перестанет тебе мешать. Ты будешь все время плавать. Над водой будут видны только твои глаза. А они у тебя очень красивые.
Сперо повернулась к Сержу и Агенде.
– Ваши проблемы исчезнут тоже, – сказала она. – Вам плохо, потому что кончается ваше детство. Но когда вы окажетесь на своих местах, вы снова станете счастливы. Особенно ты, Агенда. Одна твоя голова будет все время выть, зато две другие испытают такой экстаз, выводя на чистую воду уклонистов от борьбы, что простое одноголовое существо никогда даже представить себе не сможет, как тебе хорошо. А ты, Серж… Ты великий артист. Гений. Может быть, тебе это редко говорят, и у тебя кризис. Но скоро ты будешь слышать такое постоянно. А ничего другого тебе ведь и не нужно…
Серж потупился.
– А я? – спросил Бату. – Почему ты ничего не скажешь мне?
– У тебя много проблем, Бату, – сказала Сперо грустно. – Очень много. Поэтому ты даже не смог увидеть того, что так мастерски помог организовать.
– Проблемы? – спросил Бату. – Какие? Откуда они?
– Из прошлых жизней.
– Я не ангел и не вижу прошлых жизней, – сказал Бату. – Но я думаю, что вряд ли попал бы в Эдем, если бы совершил много дурного.
– Ты совершил много дурного, – ответила Сперо. – Но ты всем сердцем верил, что попадешь за это в рай. И ты в него попал. Только не в том качестве, в каком рассчитывал. Змеи нужны и здесь.
– Ты знаешь, кем мы были? – спросила средняя голова Агенды.
Сперо кивнула.
– Но это на самом деле были не вы, – сказала она. – Так неправильно говорить. Было другое, из чего вы появились.
– Кем была я? – спросила левая голова Агенды.
– Ты… То есть вы, вы трое… Вы служили колдунами-информансерами. Журналистами, как говорили в вашем мире. И стали одним целым, потому что некое событие – очень неприятное событие – сплавило ваше эхо воедино. Хотя вы и до этого были в известном смысле одним целым… Все трехголовые собаки на Качелях чем-то похожи на вас.
– А я ведь тоже кем-то был? – спросил Гуго. – Я жил, смеялся и любил?
– Ты, Гуго, остался практически тем же самым, – ответила Сперо. – Можно сказать, вообще не изменился.
– А я? – тихо прошипел Бату.
– Ты, Бату, ничего не узнаешь. Такова твоя судьба. Могу только сказать – ты попал в Эдем, чтобы сбылось и по твоей вере тоже. Но потом тебя ждут серьезные испытания…
– Этот мир похож на детский сад, – сказал Серж. – Здесь невозможно быть взрослым.
Сперо улыбнулась.
– Ты прав. Рай, в который верят люди – что-то вроде сада с фруктовыми деревьями. Там живет Бог. Люди надеются туда попасть, но не знают, что это. Они рисуют в своем сознании смутный образ сада – и живущего здесь Бога. А потом, когда они освобождаются от тел, сознание начинает искать похожее место. Или само создает его по отпечатавшимся в нем чертежам. Тогда проявляются логические несоответствия, которых люди не замечали при жизни. Ведь человек – все помнят – был изгнан из рая. Поэтому чаще всего в Эдеме становятся зверями. Во всяком случае, в этом Эдеме…
– Ты тоже верила в рай? – спросил Серж.
Сперо кивнула.
– Ты счастлива здесь?
– Все сделано из счастья, Серж. Даже наша боль.
– Некоторые утверждают, что все сделано из боли, – ответил Серж. – Даже наше счастье. Я знаю про это не меньше десяти песен.
Сперо усмехнулась, но не сказала ничего.
Солнце вышло из-за закрывшей его тучи, и в центре поляны опять возник столб солнечного света. В нем сразу же появилось несколько крохотных пестрых птиц, успевших, видимо, замерзнуть в тени. Этих птиц здесь так много, подумала Сперо, а их жизнь так коротка… Места в Эдеме хватит для всех. Все будут счастливы какое-то время. Даже Бату.
– Мне пора идти, звери, – сказала она. – Вам уже совсем недолго здесь оставаться. Попробуйте просто радоваться жизни. Даже тому, что обычно вас раздражает. Скоро оно перестанет вас раздражать. И тогда вы заметите, как вам его не хватает…
Звери молчали.
Повернувшись, Сперо пошла к зеленой арке. Она могла бы сказать глядящим ей в спину зверям еще многое.
Что Бог, которого она им показала, был таким же точно жульничеством, как придуманная гипнопитоном Бату гадюка.
Что она создает этот мир сама – как один из приютов, куда приводит заблудившиеся угасающие умы их последняя земная надежда.
Что Эдем – просто ее маленький личный цветник, до которого никому во вселенной нет дела. И это, по большому счету, такая же сентиментальная глупость, как висящая в зимнем лесу кормушка для птиц. Мир, созданный без всякой цели. Просто из любви, снисходящей даже к тому, чего на самом деле нет.
И все, что она может придумать для канувших в колодец бесконечности теней, которым так не хватало любви при жизни – это позволить им вернуться и немного побыть продолжением того смешного, безумного и бесконечно трогательного, чем они когда-то были. Позволить им снова стать собственным эхом, дать этому эху прозвучать в специально созданном для него резонаторе – и отразиться в другие миры, игрушечные, добрые и полные любви, разноцветными мыльными пузырями возникающие в бесконечности.
Эху не следовало знать, что оно просто эхо. Иначе волшебный мир потерял бы свой смысл. Исчез бы последний отпечаток древности и живших в ней душ… Но звери правы, этот мир действительно слишком похож на детский сад…

Другие статьи в литературном дневнике:

• 16.11.2014. Смотри на себя.
• 12.11.2014. История Надежды.
• 11.11.2014. ***