Москва, спалённая пожаром

Времена двухсотлетней давности вновь вспыхивают в памяти многих людей. Эта великая и грозная дата Славы нашего Отечества будит в сердцах гордость за мужество и героизм нашего народа, порождая песни, были, поэмы. Что мы знаем о тех легендарных событиях? Скупые сводки генералов, французские донесения? Нет, - целиком и полностью впечатление, переданное поэтическим словом, поэтическим видением. Прозренческим и пророческим отчасти, потому что продиктовано оно горячим сердцем, откликнувшимся на великие события в истории нашего государства, Великой России. Пробуждая вдохновение и восторг, боль и сопереживание в юных слушателях и читателях, передает через поколения, словно живительный эликсир в поэтическом слове, реальное восприятие современника.

«Пою пожар Москвы несчастной!
Нагрянул новый Тамерлан
И бранью тяжкою, ужасной
Вломился в Кремль, как ураган;
И нет от сильных обороны;
Повсюду страх, повсюду стоны,
Здесь горький плач, там страшный бой,
Везде насильство, притесненье,
Везде убийство, истребленье,
Везде грабеж, везде разбой».

Николай Шатров 1814 год, «Пожар Москвы в 1812 году»

«Всю ночь у пушек пролежали
Мы без палаток, без огней,
Штыки вострили да шептали
Молитву родины своей.
Шумела буря до рассвета;
Я, голову подняв с лафета,
Товарищу сказал:
"Брат, слушай песню непогоды:
Она дика, как песнь свободы».

Михаил Лермонтов, «Поле Бородина»

«Вкушает враг беспечный сон;
Но мы не спим, мы надзираем -
И вдруг на стан со всех сторон,
Как снег внезапный, налетаем.
В одно мгновенье враг разбит,
Врасплох застигнут удальцами,
И вслед за ними страх летит
С неутомимыми донцами».

Кондратий Рылеев, «Песня партизанская»

«Москва! в дни страха и печали
Храня священную любовь,
Не даром за тебя же дали
Мы нашу жизнь, мы нашу кровь.
Не даром в битве исполинской
Пришел народ сложить главу
И пал в равнине Бородинской,
Сказав: «Помилуй бог, Москву!»
Благое было это семя,
Оно несет свой пышный цвет,
И сбережет младое племя
Отцовский дар, любви завет».

Федор Глинка, «Москва»

«К мечам!.. Там ждет нас подвиг славы,
Пред нами смерть, и огнь, и гром,
За нами горы тел кровавых,
И враг с растерзанным челом
В плену ждет низкого спасенья!..
Труба, сопутник наш, гремит!..
Друзья! В пылу огней сраженья
Обет наш: «Пасть - иль победить!»

Владимир Раевский, «Песнь воинов перед сражением»

Не удивительно, что многие сегодняшние авторы посвящают свои поэтические строки этому грозному событию, словно память, переданная поколениями, делает нас очевидцами этих дней, сыновний и дочерний гражданский долг повелевает присоединить свой голос к голосам предшественников. Почему мы не можем встать с ними в один поэтический ряд, замолвить неравнодушное слово, принять вдохновенную ветвь как знамя, говоря о родине вослед нашим славным героическим соотечественникам прошлого? Это и огромная честь и наш святой долг.
В небольшом вступлении я хочу предварить поэтическую работу моей коллеги, поэтессы и журналиста Ларисы Сергеевны Чулковой. Стихотворная повесть, поэма о трагических днях Москвы, захваченной французами, но оставшейся не побежденной столицы Российского государства.
Поэма-повесть, написанная для юных читателей, окидывает этот временной эпизод взглядом и нашего современника, и очевидца. Подлинные малоизвестные исторические факты автор талантливо и подкупающе жизненно вплетает в сочное и яркое поэтическое изложение. Лирическое, иногда ироничное, иногда трагичное повествование очень бегло, легко и интересно для восприятия рисует одновременно и внутренне состояние рассказчика, и ощущения исторических лиц этой эпохи, обыденные черты повседневного быта и важнейшие поворотные вехи происходящего. Безусловно, поэма будет интересна школьникам, а также более широкому семейному кругу читателей.

Что мы можем знать, судить о героизме людей того времени, героизме простом, бытовом? Но разве мало войн было на нашей многострадальной земле, и каждый раз простые люди становились простыми героями, уходили в века за славой, за правым делом, незаметно совершая великий подвиг.

«Господа, мы сегодня помянем
с любовью ушедших,
уноси, половой, этот штоф,
льда хватает и так,
нам шампань бередит
эти раны войной наболевшие,
только горько-полынная
нас уврачует, казак.
Где прописаны истины чести
и преданность Родине?
Кем назначено жизнью платить
за спокойствие сна?
Нас с тобой не просили о том никогда,
благородие,
почему же мы шли на штыки,
не допивши вина?
Не дожившие шли,
оставляя любовь нецелованной,
кони нас уносили к победе
и смерти легко,
снег ложился на плечи,
на гривы, на кители новые,
от дыхания таял,
застыв навсегда у висков.
Мы шутили и гладили ус
за походною скатертью,
что в цветах полевых
иль в еловых колючих ветвях,
знали мы, что умрут,
не дождавшись, любимые, матери,
уходили за славой,
и доблестью клялись в веках...»

«Уходили за славой»,
Член союза писателей, журналист, литературный редактор
Александра Позельская

ОПЯТЬ СЕНТЯБРЬ
(поэма)

Лариса Чулкова

Опять сентябрь. Сереет неба бездна
и старится былой весны листва.
Одна лишь мысль звучит: небезнадежна
и непременно вновь придёт она.
И размышленьям предаюсь невольно, -
погода заставляет. Дождь опять,
накрапывая шепчет, что довольно
нам летних дней досталось. Что скрывать?
И всё бы шло житейски и спокойно,
но волны старых памятных времён
нахлынули и, растекаясь вольно,
залили жизнь мою со всех сторон.
Да, 200 лет пробило дням суровым,
когда пожар терзал Москву, как зверь,
встречая вражье войско не христово,
а дьявольски, оставив «настежь дверь».

___________

Ещё не стихли страхи тех сражений,
где в Бородинском поле смерть неслась,
тесня в бою Наполеона гений.
Чуть-чуть осталось! Да вмешалась власть.
Как позабудешь Лермонтова строки
про страшный бой, бой – при Бородино?
Где «затрещали барабаны – и отступили басурманы»,
шепча проклятья, но и мы, несли урон.
Прочь от Москвы люд потянулся разный.
Возы, фургоны ехали, везли…
В надежде переждать захват тот вражий.
Встречать французов? – Боже упаси!
Кто мог предвидеть? Ведь совсем недавно
Москва искрилась радостью балов,
и речь французская звучала плавно.
Французский – первый был из языков.
Не ведали, что рок судьбы готовит
и трепетно звучал мазурки звон.
Надеялись: Россия остановит
всей силой тех суворовских времён.
Но русские угрюмо отступали,
отмщенья ропот злостью приглушён,
а древний Кремль, сединами качая,
смотрел на всё с укором и стыдом.
Французы шли Арбатом и Остожьем,
безлюдных улиц видя пустоту,
и лошадиный цокот подорожный
сливался с чуждой речью там и тут.
Среди французов – немцы и голландцы,
бельгийцы, итальянцы, пруссаки.
С Испании завоеванной – испанцы.
Военнопленные, союзники…
Напрасно марш Победы заиграли,
желая московитов вновь собрать:
«Берлин, Варшава, Вена нас встречали,
а здесь не так. Россию не понять!»
А вот и Боровицкие ворота.
Насупленные стены, страх тая,
внушали уваженье. Словно что-то
остановило вдруг у стен Кремля.
Какие мысли в головах блуждали?
Возможно, гимн Победы окрылял.
Кремлёвские ворота открывали,
а что судьба готовит? Кто же знал!?
Наполеон томился на Поклонной,
ждал у заставы подати ключей,
мечтая зреть Россию покорённой.
Ведь вот: Москва сдалась и без затей!
Но все текли часы, рождая думы.
Москва не шла на страждущий поклон.
И сев на лошадь, с эскадроном шумным,
к Кремлю направился. Сбывался давний сон!

___________

А между тем, пожару дали волю.
Он разгорался, пожирая всё.
Гостиный двор, Посад объяты морем
огня. Ничто их не спасёт.
Горели склады, лавки, магазины,
мосты горели на Москве-реке,
монастыри, усадьбы… Список длинный.
Спасались все, кто может, налегке.
Бежали в пригород Москвы, подальше.
И жители спасались, и войска.
Цвет красной меди, тот, что знали раньше,
был ярче во сто крат, наверняка.
Сам Ростопчин, московский губернатор,
так объяснял лихой пожар Москвы:
«Скорее лучше сжечь огнём проклятым,
чем уступить приходу Сатаны!»
Встречались люди с торжеством провидцев,
что сами жгли свой дом иль магазин.
«Поджёг, то – правда. Да и лучше спится.
Француз получит шиш, и не один!»
Не перечесть утраченных реликвий,
библиотек, театров и дворцов,
Пашкова дом, что был для всех событьем,
Английский клуб и тысячи домов,
погибший университет в пожаре,
сожженные труды Карамзина…
Вот что творило алчущее пламя!
Вот что готовила Москве война!
Наполеон, разбуженный пожаром,
покинув Кремль, не видел в том конца.
С предчувствием переживал кошмары,
смотря из стен Петровского дворца.
Да, то был шок не только для французов,
сам Бонапарт, отчаявшись, прозрел:
«Нет, русских не понять, не быть союзу.
То – скифы, не Европа. Свой удел!»

__________

Но живы прошлых лет далёких строки,
что описали нам пожар Москвы:
«Солдаты голодны, раздеты и убоги…», -
вот что огонь наделал с горя ты!
Солдаты промышляли грабежами,
и в погреба, и в лавки, и в дома,
и грабили, что пощадило пламя,
от гвардии до низшего чина.
При этом всём «вино лилось рекою».
Муштра и дисциплина отмерла!
Где армия, та, что готова к бою?
Видны лишь непристойные дела.
Но больше всех их привлекали церкви.
То был, и правда, – лакомый кусок.
Там поживиться было чем, поверьте.
И серебра, и золота – всё впрок.
Нередко щеголяли мародёры
в костюмах царских, взятых из Кремля:
в мехах и одеяниях парчовых
с оружьем, страх и ненависть храня.
А в доме генерала Позднякова,
что на Никитской, был устроен театр.
Маркиз де Босс, директор театра новый,
был театрал и обожал Монмартр.
Театр французский хоть без реквизита,
без бутафории и декораций был.
Но всё то, что нужно, грабежом добыто.
Костюмы – из Кремля актёр носил.
Так, посреди былого царства смерти,
стоял тот театр как вера в чудеса.
Французы знают толк в театрах, верьте.
Хотя б уйти в мир грёз на два часа.
Пока ещё провизия водилась,
быт кое-как наладили. Пока!
Ещё сырая осень не вселилась,
но подступала смертная тоска.
Остатки города будили грусть и ужас.
Разбиты для военных лагеря.
Уже костры горят, блистая в лужах,
где тлеет мебель, теплотой маня.
Вокруг костров, на тоненьких подстилках
солдаты, офицеры кое-как…
Кто досками укрыт, а кто с бутылкой…
Не каждому под крышу. Не пустяк!
Вот принесли диван, обитый шёлком,
два кресла, - видно дом не весь сгорел.
Их заняли. Как оставлять без толку?!
Увы! В Москве их ждал такой удел!
У ног валялись груды кашемира,
мехов сибирских, тканей золотых…
Конины вместо там любой полмира
отдал бы за обед из щей простых.
Серебряные блюда выручали.
На них пекли лепёшки из муки,
что на пустой желудок все глотали.
Хлеб уничтожили совсем не дураки!
Пытаясь выжить, начали торговлю
тем, что награбили или нашли,
и торговали кофе, чаем, солью,
но в основном – вином, ликёрами.
Купить буханку хлеба было трудно.
«Плати-ка золотом! Вот так, месьё!»
Крестьян тех, что везли запас свой скудный,
ловили партизаны, вызнав всё.

___________

Ещё зловеще полыхали зданья,
путь освещая, в общем, никуда,
Наполеон поник, томим желанием,
увидеть «белый флаг», как никогда.
Идти на Петербург? Но шанс упущен!
Как много времени потеряно в Москве!
А дух армейский, что желал быть лучше,
как встретит Медный всадник на коне?
«Окружат, как тогда Пожарский, Минин.
Заставят жить в блокадном страшном сне…
И армии не будет шанса выжить,
а без Империи мне жизни нет!
Мир, только мир! И ужасов довольно!..»
Похоже, он жалел, куда попал.
Конец борьбе, но и попасть в неволю,
отдаться в плен он явно не желал.
Пожар, насытившись, остановился,
но «белых флагов» все же нет как нет.
«Как связь с царём держать?» – вопрос родился.
И скорым трёх курьеров был отъезд.
Он ждал покорно каждый день ответа
в работе, чтобы не сойти с ума.
Приказы слал в Париж. А вся планета
ждала вестей с войны. Как там дела?
К тому уж в армии пошли раздоры,
броженья, недовольства, драки, спор…
Австрийцы сразу проявили норов.
Так, в смуте зарождался заговор.
Доверие к Наполеону блекло.
Досада порождала страх и гнев.
Солдат жалел, что за былое пекло
он получал обман, в Москве засев.
Отчаян план - на Петербург - распался.
Был не одобрен: армия – не та,
дороги плохи, холод начинался,
да и Кутузов караулит там.
А между тем, Россия «собиралась».
Был лозунг на устах: «Русь – не в Москве!»
и армия в Тарутино сзывалась,
готовясь к новым битвам и зиме.
Кутузов рассылал в тылы французов
отряды, не давая им «скучать».
А кто-то в плен сдавался, рвав все узы,
поняв, что больше нечего терять.
Собрав в Кремле оружье, пушки, порох,
Наполеон всё ждал ответ царя,
листая в думах том Вольтера спорный,
где Карл XXII напоминал себя.
Иль Митридат, Понтийский царь, напомнил
ему последние события в Москве.
И слышал он сквозь сон с душевной болью:
«Король-то – голый!», - и стонал в тоске.

_____________

Как будто всё готовилось специально:
и ранний снег, что вдруг принёс сентябрь,
и холод, что нагрянул не случайно,
и голод, следом - страх, развал, печаль,
и лошадей копившиеся трупы,
которые никто не убирал…
Лишь только театр давал порой минуты
забыть, не помнить истинный провал!
Наполеон стремился взять Калугу,
но неожиданно шестого октября
раздался странный гул, будя округу
и вот – Мюрата - адъютант в дверях.
В отчаяние крикнул он: «Разбиты!
Кутузов смело на Москву идёт!
Их лагерь топчут русские копыта
и близок в плен попасть и ваш черед!».
Отход назначен был на завтра утром.
Собрать награбленное – не пустяк!
Счёт шёл уже буквально на минуты,
но бросить всё?! – Опять попасть впросак!
Занять фургон, повозку, быть в обозе
могли лишь офицерские чины.
Солдаты шли пешком, ворча угрозы,
толкая скарб с «подарками войны».
Огромный караван, бегущей армии,
напоминал татарскую орду.
Добраться до жилья – одно желание!
Но как? План неизвестен никому!
Повозки вскоре начали ломаться
в дорогах топких, увядая в грязь.
Но как с богатством из Москвы расстаться?
Доход иль смерть вопрос решался враз.
На пятьдесят далёких вёрст стояли
повозки, удаляясь от Москвы,
и кто свой груз берёг, сумел едва ли
уйти от партизан, в обход судьбы.
Под занавес - приказ Наполеона
дан маршалу Мортье, чтоб всё взорвать:
дворцы, соборы, Кремль «непокорённый»…
«Раз варвары всё жгут, - им помогать!»
Когда ушли последние солдаты,
в ненастну ночь сырого октября,
подрывники, не видя в том утраты,
взрывали всё, не тратя время зря.
Был взорван Арсенал в Кремле военный,
Кремлёвская стена в пяти местах.
И башни гулко оседали в землю
под рокот: «Этого не ждали! Ах!».
Был подведён бикфордов шнур к собору
на Красной площади, что Грозный возводил.
Уже, треща, горел огонь сурово
и, вдруг, погас. Кто это погасил!?
И, правда, небеса! Поверить трудно!
Но сильный дождь вдруг грянул, не унять!
Горящий шнур тот замигал и чудно
вдруг дымом изошёл. Ведь благодать!

___________

Ещё не верилось, - Москва вернулась!
Ещё горел пожар – один, другой…
И редкий житель тех безлюдных улиц
с опаской пробегал по мостовой.
И вот - солдаты роты Языкова,
князь Шаховской с отрядом партизан,
казаки и крестьяне Подмосковья…
Не верилось! То – правда, иль обман?!
На третий день после прихода русских
в Страстном монастыре колокола
забили вновь, сзывая всех живущих
прийти, забыв ужасные дела.
Был полный зал: чиновники, вояки,
дворяне и купцы, и люд простой,
и православные, и иноверцев всяких,
в одном порыве радости людской.
Церковный хор и хор людских рыданий,
и тут же колокольный перезвон
звучали вместе после всех страданий,
что принесла война для всех сторон!
____________

Опять сентябрь. Сереет неба бездна
и старится былой весны листва…
Я вновь в Москве. И так же, как и прежде
своей красою радует она.
Большой и Малый театр, Манеж и площадь,
и ГУМ, и старый Университет,
и Храм Христа Спасителя, что, в общем,
лишь стал красивей через много лет,
Сад Александровский, что посвящён Победе
в том, восемьсот двенадцатом году,
а сердце радует милее всех на свете
Собор Покровский светлый на виду!
Столицу заново восстановили
строители и зодчие Москвы.
Из лучших тех – Бове, Жилярди были.
Творенья их храним и помним мы.
Я улетаю в мыслях вновь далече
на 200 лет, в далёкие года…
И голос свыше мне незримо шепчет:
«Такое не случится никогда!».

сентябрь 2012 г.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.10.2012. Москва, спалённая пожаром