Из переписки. О постижении поэта посредством версиО постижении поэта посредством версификации А. А. Признаюсь Вам: не особенно по сердцу мне ее правильные стихи. Так и вижу перед собою не желающую взрослеть курсистку, заливающую литературными слезами белоснежные салфетки, черновики и проч. и проч. Каждая почти строчка отдает именно слезами. Точно и чернила ее разбавлены были слезами... Но ее ли это слезы? Не Блока ли, не З. Н. Гиппиус?! Всех и не перечислить. Да, курсистка внимательна, она втягивает, впитывает, чтобы — уже наедине с салфетками и черновиками — выжимать из своей переполненной памяти невообразимый конгломерат усвоенных, присвоенных переживаний. И — выжимает. И уже не угадывается в ее выжимках ни Блок, ни З. Н.; А. А. и только она остается в черновиках. Императрица Над рукописью черканной томится, Совсем не поэтичные морщины Иосифа, пажа, не принимая, — Ненужные, ненужные замашки... Расстаться бы с постылой сединою, Хотя бы на мгновение забыться... Вы же понимаете, что слова мои — посыл к дальнейшей дискуссии. Не более. Я — всего лишь — «вывернулся наизнанку» и заглянул не в учебники, хрестоматии и проч., но — в некое отдельное от привычного человеческого времени — время порыва, прорыва, время Творения. Именно там строчки становятся Большим, именно там я увидел, как целует А. А. черновики с лицеистом. Вписать... Глазами-то стреляет лицеист, Прописывает Сашку, а сама... Подмигивает, шепчет все быстрей И — короток построчный поцелуй, Восторженную девочку вписать — Она ведь — начинающий поэт, Перескакиваю из 60-х в 10-е, из 10-х в 40-е. Так просто. Строка, строка — и вторгается в пространство черновика уже не Время 40-х, но Хозяин его. Просто Хозяин. Запах табака... только угадывается: фильтры пропускают через себя не только воздух убежища, лишая его примесей, но и самого Хозяина. Хозяин — серый, бесформенный, зыбкий — не человек уже, а так — нечто, меряющее коридоры убежища сухими шагами. И вдруг — бормотание... привычный акцент, привычная сухость, но — что это, неужели — стихи? Так беспомощно грудь холодела, Хозяин читает стихи, Хозяин покашливает, взмахивает трубкою и — читает стихи. Останавливается, прислушивается — и снова, снова: «Перчатку с левой руки». Перчатка, перчатка... «Перчатка» Нависли перекрытия над ним — Жужжание нервирует его... «Перчатка» попадает в механизм, Как выжила проклятая она — «Перчатка» — относительный пустяк — Хозяин отмахнулся: — ничего, Поймите, я просто отписывался от Вас, от Вашего внимательного ко мне отношения, я становился фильтрами, втягивающими запахи табака и новенького мундира, втягивающими дыхание Хозяина... и голос его, и стихи. Я изучал, может быть, и выдуманное, надуманное, но — мое. Да, Вы заметили бы — по прочтении, — что г-н Столицын чересчур волен в отношении с фактами, но я не стремился к объективности, я изучал свою собственную Ахматову. И я полюбил в процессе изучения если не сами стихи ее, то ее тонкие и страстные отношения с музыкою русского слова. Чего же еще? И т. д. © Copyright: Николай Столицын, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
