бесстыдство скуки - что снаружи, что внутри.
и в поисках хоть искры вдохновенья
скорбящий люд вскрывает сундуки
с журналами, страниц которых тленье -
тепло для индевеющей руки.
пичалька вместо скорби, не горенье -
а тихий хруст иссохшейся тоски
бумаги пожелтевшей. где же пенье
сердитых ангелов? смурные мужики
бредут, шатаясь, из гостей, их жёны
волочат с недоеденным кульки.
по радио всё песни, всё шансоны -
про в никуда ушедшие вагоны,
про навсегда застывшие перроны,
и городские наглые вороны
плывут потоком туши в банке неба.
и, слава Богу,
всем
хватает
хлеба.
***
Достоевский точит старый топор,
молнии искр режут сумерки вечернего сада,
в доме телевизор ведёт с утюгом разговор,
телевизор сомневается - может, так надо?,
может так должно быть? - яблоневый цвет
нежным градом бьёт в маленькие оконца,
топор очень старый, ему семь тысяч лет,
на рукояти вмятины - не от рук, от солнца,
искры впиваются в сырую плоть земли,
некоторые - не успев угаснуть в полёте,
Достоевский смотрит в небо - там журавли
возвращаются в комфортабельном самолёте,
путешествуют, курлычут, листают Wogue,
смотрят в иллюминаторы нелюбопытно,
и выше, над ними, мальчик-Бог
вертится перед зеркалом с опасной бритвой,
старой, как мир, но пол атома - кромка,
такую можно не точить, да и чем её наточишь?,
Достоевский закончил, осталось в котомку
уложить кусок чёрствой чёрной ночи,
и уйти, и оставить точильный камень,
тихий двор и пропитанную искрами землю,
это всё, что осталось нам с вами,
и ещё слова: "молчу" и "внемлю",
и вопрос безответный, заданный во тьму:
кому?
***
мячик этот проклятый, его потеряла ещё Танина мама,
это было давно, в каком-то рабочем посёлке,
где вместо редких деревьев в землю воткнутые метёлки,
и почти чистый хлор льётся водой из крана,
где в оранжевое красят воробьёв выбросы заводов,
где бельё застывает цементной бронёй на балконах,
где пролетарии то идут под хоругвями крестным ходом,
то едут куда-то в столыпинских крепких вагонах -
изредка на фронт, чаще в тюрьму, главное - за Свободу,
потому что так написано в местной газете.
это всё образует Экологический Храм, и его своды
разглядывают с рождения все здесь рождённые дети,
и все эти фрески привычны и до озноба понятны -
хозяин сказал "надо" - стало быть "надо",
а что хозяин меняется регулярно - это даже приятно,
плохо одно - раньше на площади Ленина был автомат с лимонадом,
а теперь его нет, и в магазине мерзкая кока кола,
если ею запивать водку - отрыжка и больная печень,
ПТУ стали колледжами, закрылась последняя вечерняя школа,
что очень печально, потому что неясно, как убить вечер,
а вечер здесь - самое страшное время суток,
вечером тоскливо, вечер - убийца ритма и смыслов,
можно в "озере" (заброшенный карьер) покормить оранжевых уток,
можно телевизор посмотреть для устранения мыслей,
которые неизбежно вечером образуются в головах,
и, в основном, все мысли у всех - о мячике:
где потерян, когда и кем? в этих немногих словах
такое иногда страшное даже не видится, а маячит,
что Таня не выдержала и уехала в большой город,
оставив дома девственность, утраченную противно.
Таня видела себя там во снах - с головой, поднятой гордо,
она шла проспектом широким, она шла так красиво,
что один мужчина на дорогом джипе лексус
чуть не въехал в зад машины, стоящей на светофоре,
и от этого мячик - главный герой этой грустной пьесы, -
стирался сам собой, как похабщина на заборе.
город встретил Таню незло, но с обидной ехидцей -
оказалось, что города в нём - всего пара улиц ,
остальное с Таниным посёлком - близнецы-сестрицы,
и далеко не во всех ресторанах здесь подают устриц,
а, в основном, всё то же, что в кафе "Незабудка",
которое на углу Маяковского и 60-летия Октября,
и что по вечерам здесь так же сумрачно, печально и жутко,
разве что... здесь не увидишь оранжевого воробья.
в общем, история, каких миллионы. Таня нашла работу,
снимает комнату с девочкой из Запорожья,
беготня здесь такая же унылая, в основном о деньгах заботы,
и, что характерно, вокруг такие же рожи,
пару раз были мальчики, подцепленные в клубах,
один оказался женатым, второй вообще непонятно кем,
и на корпоративе раз Тане искусал губы
начальник отдела логистики, старый хрен.
и вот Таня сидит на кухне, курит траву и горько плачет.
пахнет нехорошо и густо невкусным борщом.
мячик? где ты, когда и кем ты утерян, мячик?
я, собственно, только об этом. и больше вообще ни о чём.
***
и вот три обезьянки, и они все с изъяном:
глухая, незрячая, способная только мычать.
и лёд глух, как ни бейся, и конь блед пьяный,
и на лбу его лиловая рыночная печать,
и он входит в город, и смеётся всадник,
и в улицах пустых гремят пивные банки,
и это пьеса такая, и в ней главный - задник
сцены, и на вторых ролях в ней подранки,
и в ней некому плакать и даже молчать -
масляная краска подвижна, но ползёт годами,
и конь блед фыркает, и лиловая печать
светится над уставшими от самих себя городами.
три обезьянки с изъяном,
и, не считая другие изъяны:
не видеть, не слышать,
не дышать
и молчать.
***
ей на пикирующий бомбардировщик достались билеты.
не потому что интересно - других не продавали.
он купил цветы, шоколадные (из сои) конфеты,
и духи - по виду французские, по запаху - едва ли.
и они не встретились, конечно. они вообще не знакомы.
а уже пахнет хвоей - трупной свежестью зарубленных елей.
она в недельное далёкое лето улетит из постылого дома.
он подарит барахло подруге. всем радостно. но еле-еле.
бессюжетная жизнь. фабулы расходятся как трамваи.
в заиндевелых окнах вагонов - неясные силуэты.
будет всё как обычно - точно известно кто наливает,
кто что скажет, и даже что подумает при этом.
а они есть - и Санта Клаус, и Дед Мороз, и Снегурочка - не ****ь по найму.
они не злые. просто заняты и к нам им недосуг.
выключи телевизор и свет. и смотри в экран как обнимают
кроваво-красные черти своих лиловых студенистых подруг.
слушай музыку праздничной пьяной ночи.
это будет индастриал с обязательным баяном в фоне.
к двум часам каждый должен мычать. не важно - хочет, не хочет,
должен. так положено. если кто ещё не понял.
с ёлочных игрушек легко соскоблить краску.
но не нужно этого делать. они выдуты из серой тоски.
дорогой Дед Мороз! пожалуйста! только не инвалидную коляску!
я согласен! слышишь, дедушка? согласен! пусть опять это будут носки!
***
надо кого-нибудь бить.
просто необходимо.
иначе придётся выть
иначе придётся плыть
с простреленною рукой
безмолвно и нелюдимо
а я совсем не такой.
и ты совсем не такой.
и Урал широк, и течение.
с простреленною рукой
с запенсионной клюкой
и выть, выть, выть, ВЫТЬ
от обстоятельств стечения -
надо. кого-нибудь. бить.
без шуток. без объяснений.
ногами бить, эбонитовой битой.
гранитный обтекаемый Ленин
преемственность поколений
с простреленною рукой
с башкой, наголо бритой
ты ведь совсем не такой.
любой здесь совсем не такой.
с простреленною рукой
навылет, тупоносой тоской,
и дорога стиральной доской
и вот ещё что важно -
где каждый совсем не такой
некому в журавлик
лист
сложить
бумажный.
только "***" на заборах.
и безрадостный вой.
и в журналах вся правда
как сделать женщину влажной.
***
скотина в телогрейке, с лицом-валенком -
тупоносым, покрытым мелкой щетиной,
отогревает у сердца цветочек аленький,
и плачет навзрыд, эдакая скотина,
и как же не презирать некрасивую тварь,
плачущую по непонятным причинам,
когда томик Ницше и орфографический словарь -
оружие настоящего интеллигентного мужчины,
когда и дороги нехороши - всё выбоины да латки,
и направления дорог - это вовсе ужас,
к соскам Родины-свиноматки присосались палатки,
в них поют хрипло-слёзно, и в котелках кипит ужин,
и высоко так взлетают слова и мысли,
выше небес, по Гагаринской кривой траектории,
а скотина плачет, слёзы её лишены смысла,
и красивые люди красиво бухают в ресторане "Астории".
***
он сутулится, семенит всегда сбоку, он суетится,
он стыдливо и болезненно заглядывает в глаза,
он пугается голубя, но бодрится - голубь не птица,
он дрожью жестов скрывается между "против" и "за",
он согласен так искренне, что согласие лживо,
он возмущён так пылко, что спит по десять часов,
он готов жечь врагов, но голубь не улетел, и пугливо
он шарахается и промокает от дешёвых китайских трусов
до самых шнурков непозволительно дорогих кроссовок,
и стыд загоняет его ещё дальше в удушливый мрак,
каждый, кто когда-нибудь бывал на людях неловок,
поймёт его, а ещё у него не по размеру дурацкий пиджак,
но он умеет есть красиво, хоть так трудно сдержаться,
когда не ел со вчера, а стол ломится от жратвы,
он не просто такой же, он и ты - это братство
однояйцевых близнецов, инвалидов бесшумной войны.
ненавидь его, презирай, кривись с ним рядом брезгливо,
ты конечно же лучше, ты образован, выбрит и сыт,
ты слушаешь Шёнберга, и, пива напившись, стыдливо,
ссышь под тем же деревом, где он бесстыдно ссыт.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
