Гуссерль о реальности и языке

Е. Найман, 
В. Суровцев

ОТ ОСМЫСЛЕНИЯ К ЧТЕНИЮ И ПИСЬМУ
Э. Гуссерлю мы обязаны новым философским вопросом. Философская ситуация
изменилась в тот момент, когда знаменитый кантовский вопрос "Что я могу знать?"
зазвучал у Гуссерля по-новому - "В ч±м смысл того, что я знаю, и как
использовать последствия этого факта?". А поэтому "коперниканский переворот"
Гуссерля заключался в том, что истина переста±т быть чем-то скрытым за
представлениями, не является объектом познания и не представляет некий высший
идеал разума. Истина - основание познания, е± присутствие неоспоримо, е±
манифестация очевидна. Она становится условием нашего понимания и действия.
Важность для человека приобретает данность предмета сознанию, его отношение к
нему и способ его существования в границах сознания. Вопрос уже не в том,
существует вещь или нет (традиционный вопрос античной философии), и не в том,
каким способом мы знаем о е± существовании (традиционный вопрос философии Нового
времени), а в том, каким способом вещь явлена нашему сознанию и каков е± смысл.
Феноменология вовсе не требует какой-либо особой способности понимания мира;
вещь есть только то, что она нам показывает. Явленность нашему сознанию и есть
е± реальность, гарантия подлинного существования.
По Гуссерлю, сознание более не заключено в одиночную камеру, существуя
независимо от внешнего мира. Оно есть лишь интенциональность, то есть нечто
такое, что не есть оно само. Нет ничего "в" сознании, оно не субстанциально, оно
- не вместилище содержаний. Его не было бы вовсе, если бы оно не было сознанием
чего-то.
Гуссерль привн±с новый освежающий и очищающий ветер, который избавил сознание от
самого себя, вынес его за свои собственные пределы. И когда мы проникаем
"внутрь" сознания, то обнаруживаем, что оно не имеет ничего "внутри" себя. И
если нет у сознания "внутренности", то не есть ли оно не что иное, как "вне"
сознания. Гуссерль освобождает от "внутренней жизни", потока психических
От осмысления к. чтению и письму
переживаний. Благодаря Гуссерлю, мы осозна±м себя пребывающими в мире и открыты
ему. Интенциональность, по меткому выражению Сартра, вырвала человека из
"зловонного океана духа". Мысль не есть более прибежище тайных умыслов и
психологических состояний, она открыта в мир и устремлена "к самим вещам".
Трудно представить себе последствия этой революции, которая нес±т с собой
странное утверждение. Между мыслью, сознанием и предметом разрушается дистанция.
Наши естественные органы чувств не стоят теперь между нами и миром и лишены
права на посредничество. Не только наши чувственные способности (зрение,
осязание, слух и др.), но и. само тело, как нечто единое, участвуют в придании
смысла целому универсуму и являются средством его понимания.
Ярко выраженный индивидуальный, субъективный характер гуссерлевского cogito
скрывается в своей невыразимости и анонимности, в телесной интенциональности
Мерло-Понти. Не сознание человека, а само тело является основанием его
идентичности, а перцептуальный мир - основанием истины, знания и действия.
Человеческий опыт не отчужд±н от объектов, а воплощ±н в теле и мире. Tacit
cogito становится доперсональным и сохраняющим молчание. Оно видит мир, но не
тематизирует сво± видение. В противоположность Гуссерлю, Мерло-Понти призывает
нас к тому, чтобы начать действовать и понимать мир с того места, где мы
пребываем в настоящий момент. Нельзя допустить epoche, которое уничтожало бы наш
культурный и индивидуальный опыт и позволяло бы нам вс± начинать заново.
Философское понятие основания изменяет сво± значение и устраняет дилемму,
навязанную интеллектуализмом: либо субъективность является последним основанием
мира, либо мир выступает как основание субъективности. Единство мира и сознания,
обнаруженное в телесности как "естественном субъекте восприятия", - ответ
Мерло-Понти на эту дилемму.
Что труднее всего понять в феноменологии? Объективность эмоций. Сопротивление
вызывает тот факт, что страх, удовольствие, отвращение открывают нам пота±нные
стороны объекта, а не нас самих. Страх есть не то, что с нами случается, в
момент его переживания мы и есть страх. Феноменология становится
экзистенциализмом в тот момент, когда подменяется принципом существования самого
сознания. Поскольку сознание всегда есть сознание чего-то, ибо оно не может
повернуться к тому, чего не существует, то всякое чувство человека всегда нечто
обозначает и всегда открывает некоторую часть истины. Всякое субъективное
8 Е. Найман, В. Суровцев
состояние становится средством понимания. Универсальность понятия смысла в
структуре субъекта да±т возможность экзистенциальным философам обнаружить смысл,
свойственный самому существованию.
Э. Гуссерль, как и всякий новатор, - двуликий Янус. Его позиция в отношении мира
оста±тся, по существу, созерцательной: "для того, чтобы прийти к самим вещам,
нужно понять их". Для экзистенциалистов наше поведение в мире и есть его
понимание, они нераздельны. Если Гуссерль сосредоточился на структурах, которые
делают возможными наше понимание, то экзистенциализм - на факте существования
всего того, с чем сталкивается сознание. Предметом философии становится целое
существование сознания. "Человек есть вся сумма его действий", - говорил Мальро,
и это напрямую связано со знаменитой формулой Ортеги-и-Гассета: "Я - это Я и мои
обстоятельства".
Мир есть только то, каким образом он проявляется через нас в структурах нашего
понимания. Уникальность существования отвергает наличие "абсолютного
существования", свидетельством конечности человека и его сознания является факт
его пребывания в определ±нной "ситуации". Если же за сч±т меня мир открывается,
то я несу, по выражению Сартра, груз ответственности за этот мир, будучи его
свидетелем. "Я не могу судить мир, ибо мои суждения являются его частью" (Ж.-П.
Сартр).
Феноменология разрушила единый смысл бытия. Каждому региону сущего свойственно
его собственное, уникальное существование, отличное от других регионов. Смысл
интенционального анализа как раз и заключается в описании различных типов актов
сознания, наделяющих смыслом и бытием (Э. Левинас).
Интенциональность преодолевает не только отчужд±нность мира, но и отчужд±нность
Другого в границах феноменологического пространства. Мерло-Понти преодолевает
парадоксы трансцендентального солипсизма, выводя основание интерсубъективности в
доперсональный телесный опыт. Восприятие не связано с индивидуальным опытом
отдельного субъекта, его активностью и является достоянием всех тел, способных к
восприятию. Иная тенденция решения этой проблемы связана с герменевтикой
(Рик±р). Человек всегда обнаруживает себя включ±нным в различные дискурсивные
практики, где текстовая и языковая коммуникация переста±т быть функцией
субъективности, а определяется логикой контекста. Интерпретация, открывая
контекстуальные границы как таковые, отталкивается от норм и правил самого
9 От осмысления к чтению и письму
контекста, который подчиняет субъекты, рассматривая их в изначальном
со-присутствии. Именно нормативность контекста зада±т границы
феноменологического метода. Я определен Другим в той же степени, в какой Другой
определен мной. Отсутствие единого и всеобщего контекста рождает "конфликт
интерпретаций", представляющий отношения между субъектами в их разнородности,
множественности и взаимной открытости.
По пути деструкции субъекта движется и философская традиция французской мысли,
возникшая в 60-е годы нынешнего столетия (Деррида, Дел±з, Фуко, Лаку-Лабарт,
Кристева). Этих философов вряд ли объединяет какая-либо связанная теоретическая
концепция с определенным методом и конкретным набором аргументов. Возникают так
называемые "серии", позиции и стили, которые сосредоточены вокруг наиболее
важных тем: смерти "метафизики присутствия", трансцендентальной концепции
истины, сущностной природы человека и целесообразности истории. Однако все они -
деконструктивны. Деконструкция касается, прежде всего, авторитарных способов и
форм мысли и дискурсивной практики. Французские мыслители не предлагают
альтернативной философии, которая будет наиболее "адекватно" "решать"
традиционные философские проблемы бытия, истины или субъективности. Скорее, они
стремятся отговорить нас от задавания прежних вопросов и пытаются полностью
изменить предмет разговора.
Автономия субъекта пропадает в тот момент, когда он оказывается во власти
"миража" языковых структур, переписывании кодов и "перспективе цитат". Мышление
в границах современного мира не имеет практического эффекта, не будучи вовлечено
в сферу письма или "рассеянных" текстов. Любая манифестация и присутственность
уже зафиксирована в языковой системе и следует за е± игровой логикой.
"Текстуализация" мира приводит к восстанию голоса Другого в противовес
авторитарному голосу, захватывающему всю власть.
Постструктуралисты не выступают в качестве авторитетов, открывающих истину, а
предстают перед нами в качестве заинтересованных участников интерпретативных
игр, предлагающих читателю весьма неожиданные и оригинальные движения, из
которых, или вопреки которым, возникает возможность дальнейшего движения. Их
втянутость внутрь самого текста заставляет их двигаться параллельно их смысловым
линиям, прочитывая и реконструируя внутритекстовые "следы", которые были
подавлены и невидимы при его обычном прочтении. Происходит отклонение от
традицион-
Е. Найман, В. Суровцев
10
ной герменевтики с ее идеей существования "единственного" и "глубинного" смысла
текста, который может быть открыт "адекватной" интерпретацией и выступать
стандартом для оценки других интерпретаций. Однако не существует единственного и
корректного чтения - возможны вовсе даже противоречащие друг другу типы чтения.
Вместо поиска "глубинного" смысла Ж. Деррида предлагает "рассеивание" -
постоянное и открытое разрушение авторитета текста через вмешательства, творящие
бесконечный поток интерпретаций и значений.
С разрушением тотальных логик, с их насилием и ассимиляцией связана надежда на
возможность открытия таких пространств, в которых по-новому предстанет
подавляемая разнородность, несоизмеримость, девиантность и чуждость, становясь
при этом равноправным участником истории и метафизики. Уйти от гомогенности
господствующего дискурса в тень альтернативных практик, отказывающихся от
"истинных" утверждений и всеведущих авторов и читателей, - это значит
принципиально отказаться от единой точки зрения, универсального субъекта и
представления о такой истине, которая, в конце концов, сделает нас свободными.
Тем не менее, деконструкция предлагает путь выхода из закрытости знания.
Расширение текстуальности до бесконечности открывает как соблазн полной свободы,
так и страх перед "полным крушением мира и языка".
http://philosophy.ru/library/intent/00su.html

Другие статьи в литературном дневнике:

• 15.12.2012. Гуссерль о реальности и языке
• 14.12.2012. Это навсегда