БОЖИЙ ВОИН
Я ПРОПУСТИЛ ОЧЕРЕДНОЕ ЛЕТО
ТРОЕСТИШИЕ
СПАСИБО ТЕБЕ ЗА БЕЗУМИЕ ЗА ТВОЁ
В ХРАМЕ
ТЫ БУДЕШЬ ЛЮБИТЬ?
Я РЕТРОГРАД
СЕРДЦЕ В КАМБОДЖЕ
БОЖЕСТВЕННЫЙ ХЭППИ-ЭНЕД
И ЕСТЬ СМЫСЛ ЗА НЕЕ БОРОТЬСЯ
ТРУС И ТЕМНОТА
КОНЕЦ СВЕТА
ОСЕНЬ
СВЯТОГО СЕРДЦА ПРЕДАННЫЙ СПЕЦНАЗ
О КОТАХ-ЗАЩИТНИКАХ
БРОНЯ
ОДНО ЖЕЛАНИЕ
ЛУЧШИЙ ДРУГ
УТЕШИТЕЛЬ
ДЕТИ ДЕВЯНОСТЫХ
ПАМЯТЬ
Я в детстве так хотел быть настоящим
Бойцом Твоим. Пополнить славы зал.
Ты мне сказал – «иди, ищи – обрящешь».
Но вот куда идти – не показал.
И я пошел, куда глаза глядели,
вслепую, спотыкаясь, наугад,
И шел часы, и дни, потом недели,
дорогой храмов, и святынь, и гат.
Я видел дно – хотя, пожалуй, днище –
где так темно, что не растут цветы,
И там, среди оборванных и нищих,
увидел чудотворцев и святых.
И вот, хожу меж них и плачу, видишь,
ничтожный и испачканный в золе.
Я Твой забытый маленький подкидыш
на этой злой безжалостной земле.
Я каждый раз ступаю на дорогу –
и вижу там следы звериных лап.
О, Господи, скажи мне, ради Бога,
кто защитит меня? Я мал и слаб.
А я же должен быть Господень Воин,
весь белый и в блистающей броне.
Но погляди – я явно недостоин,
такая ноша просто не по мне.
Смотри, я жалок, ангелы, конечно,
со мной в строю стоять не захотят.
Они спасали души человечьи,
а я – когда-то парочку котят.
Они парят в Твоем небесном войске!
А я бомжу однажды хлеба дал.
И больше, вроде, подвигов геройских
за мной никто, увы, не наблюдал.
Я воин электронного планшета,
герой сражений разве что в сети,
И Боже, если Ты читаешь это –
прости меня, пожалуйста, прости.
Я не хожу ни в церкви и ни в секты,
и лишь надеюсь, что увидишь Ты:
Я, как могу, удерживаю сектор,
Вот этот свой ничтожно малый сектор,
От полного триумфа темноты.
+ + +
"Единственное, что нужно для триумфа зла, это чтобы хорошие люди ничего не делали."
Эдмунд Бёрк
Стою на крыше, глядя с парапета,
Как занялся рассвет на берегу.
Так много было выпито и спето,
Но как-то слишком быстро, на бегу.
Как будто бы я ждал чего-то с мая:
Вот-вот, настанет лето, и тогда!...
Как будто бы я жил, не понимая,
Как убегает время в никуда.
Подобно строчке важного куплета,
что вытравил из памяти этил,
Я пропустил очередное лето –
не сквозь себя, а мимо пропустил.
На горизонте – осень, и над нею
Багровый свет очередной зари.
Сегодня ночью стало холоднее
Снаружи
и немножечко
внутри.
\Традиционно в ночь перед своим днем активации я пишу три стиха, иначе мир рухнет\
1.
Sailors say it signals when a soul comes back to this world from the dead.
Master Gibbs, Pirates of the Carribean: At world's end.
За зыбкую грань подростково-наивного мира,
Со мной не простившись и даже не выставив счёт,
Как тени, уходят герои мои и кумиры,
В чужие миры, чтобы жить для кого-то ещё,
Кому-то другому являться в мечтах или сниться.
Они не найдутся, я знаю, ищи не ищи.
Я вижу, что там, далеко, на последней границе
Мелькают их супер-костюмы и супер-плащи.
А я продолжаю стоять, проживая потерю,
У горла давя неуместный по возрасту плач.
Остался последний — последний, в которого верю.
Я сам надеваю герою положенный плащ,
И жмурю на солнце из ночи глаза воспалённо,
И гладит лучами восход меня по волосам.
Героем, кумиром и вспышкой той самой зелёной
Однажды, возможно, я стану кому-то и сам.
+ + +
2.
В шапке с узором, чудесной и расписной,
Мастер, дающий от разных дверей ключи,
Мне даровал особенный ключ лесной.
Он говорил — что увидишь, о том молчи.
Он говорил, что другие ушли в отрыв,
С мудростью Леса не справившись.
Ну, а я
В Лес побежал, и волшебный замОк открыв,
Тайной тропою полез, как ползет змея,
Тайной тропою к лесному ручью попал,
Чтобы хлебнуть его мудрости три глотка.
Струи в нем переливаются, как опал,
Начал я пить, и вода та была сладка.
Первый глоток — как спасение от жары
В самый ужасный лютый пустынный зной.
Я углядел, как устроены все миры,
И от гордыни очистился наносной,
Видел глазами неба и муравья,
Правду узнал об извечном добре и зле.
А со вторым глотком научился я,
Как возлюбить всё сущее на земле,
Как ощутить непрерывный живой поток,
Как уподобиться солнечному лучу...
Истиной чистой последний мой стал глоток.
Но мне молчать было велено.
Я молчу.
+ + +
3.
Я ромом жег обветренные губы,
Я кутался в разорванный бушлат,
И бормотал под нос:
- Ну, почему бы
Тебе не появиться?
Ты крылат,
бронёй не обделен, какого хрена
Мы без тебя на крепости одни,
В грязи и безнадеге по колено
Последние мотаем наши дни?
Вам, ангелам, пора покинуть штабы,
Встать с нами на стене промеж миров.
Нам нужен серафим, и уж тогда бы
Мы бесам наваляли — будь здоров.
Но мы одни с Михалычем. Доколе?
Смотри, ему на пенсию пора.
А ты бы вострубил (ну, жалко, что ли?)
И мы б тогда в атаку на ура.
Вон, бесов рать под стенами, хвостата,
Рогата и когтиста.
Но с тобой
Мы быстро бы прогнали супостата,
И выиграли последний смертный бой.
И все бы были в белом, ели сласти,
Вокруг бы воцарились гладь и тишь,
И всё это в твоей, крылатый, власти,
Но я-то знаю — ты не прилетишь.
Пришел Михалыч, закурил махорку.
- Оставь, солдат, пустую болтовню.
Держаться будем. Помнишь поговорку?
Иди поспи. А я тебя сменю.
Я верю, малый, что тебе обидно,
Но нам стоять, пока не померла.
Он встал на пост.
Из-под бушлата видно
Мне было грязных два его крыла.
За то, что хотя никогда я не жил толково –
Ты любишь меня: ненормального, не-такого.
Вино наше – яд, хлеб нам выела спорынья.
Спасибо тебе – ежедневно и ежечасно.
Блаженны безумные, только, увы, несчастны,
Они одиноки в безумии – но не я.
А мне повезло: мне не надо прилично, чинно
Скрываться всю жизнь под нормальной чужой личиной,
И делая вид, что системы исправлен сбой.
И в мире, где все на рога надевают нимбы,
Где каждый второй притвориться хотел другим бы,
Великий мой дар – оставаться всегда собой:
С тобой,
и судьбой – ненормальной, неугомонной,
Вовек не гоняясь за славой и за мамоной,
И вслух презирая двуличие и враньё,
Смеясь, когда кличут меня дураком, балбесом,
Шутом, бунтарём, полудурком и даже бесом –
Да, я бесноват, и одежда моя – тряпьё,
Камнями избит, кровоточу, наколобродив!
Но я не один перед всеми ору, юродив –
Спасибо тебе.
Пусть слетается вороньё,
Вдвоем мы сильней, и сильнее безумство наше,
И страшно-нормальный мир нам уже не страшен.
Кресты над миром церковь поднимала
Воскресным утром. Что за благодать!
Народа в храм набилось – ох, немало –
Желающих совета Богу дать.
Здесь были все сословия и стайки:
Все, как один, безгрешны и чисты –
Министры, ****и и домохозяйки,
Хоругвеносцы, байкеры, менты –
Пришли поведать Господу печали,
И убедить спасти от доли злой.
И все наперебой они кричали –
«Долой того! И этого долой!»
Крестились и орали, рвали пасти,
В иконы брызжа пеной изо рта.
«Спаси нас, Боже, от такой напасти –
Смотри, вокруг какая срамота!
Гляди! Гляди, страну споили янки,
План Даллеса нас опустил на дно.
Спаси от пидораса, лесбиянки,
Еврея, и фашиста заодно!
Забьем камнями, в кровь срывая гланды,
Всех, кто не с нами, именем Твоим!
Мы защитим детей от пропаганды,
Убьем – но у порока отстоим!
Пусть враг над нами, словно коршун, кружит!..»
Был в храме вой, и шум, и тарарам.
И лишь Господь один стоял снаружи.
Они Его не пригласили в храм.
Ты смотришь.
А я
в этом кожаном чёрном кресле,
Скребу подлокотник.
Зрачки мои широки.
Скажи мне одно –
А ты будешь любить меня, если
я с этого дня ни одной не смогу строки?
И счетчик стучит, и дозиметра ноет зуммер,
И плавают стены, сквозь щели смолой сочась.
Ты будешь любить, если я, предположим, умер,
И мертвый тебе это всё говорю сейчас?
Ты будешь любить, когда взвоет за дверью стая,
Когда Рубикон запретит перейти сенат?
Когда ты почуешь, что я начинаю таять,
И что выхожу из системы координат?
Когда целый мир, свои острые зубы скаля,
Вонзит в меня сотни наполненных ядом жал?
Ты будешь любить?
Так,
Как Шиву любила Кали,
танцуя на нём, когда он не дыша лежал?
Ты будешь?...
Так знай, что поставленный на колени,
В любой темноте, в безысходности или тлене,
На дне, под землей, в самой страшной морской глуби
Когда я останусь, оплёван, забыт, покинут,
Когда все вселенные разом возьмут и сгинут –
Мне дела не будет!
В вопросах Победы – да, я ретроград. Притом,
на тему, увы, не приемлющий словоблудия.
* * *
Мне бабушка в детстве рассказывала о том, как прадеду голову взрывом снесло орудия,
Про бомбы в саду и про зимний голодный ад; в Баварию как не угнали едва в сорок третьем;
как дойче зольдатен давали им шоколад и плакали тихо по собственным дойче детям.
Как с братом на печке пряталась под дохой – подальше от глаз офицера СС поддатого.
А дед ничего не рассказывал – был глухой, всю жизнь свою, после контузии, с сорок пятого.
* * *
Сейчас, вроде, модно спорить, наперебой
друг другу орать, как всё было – я понимаю,
Но я ретроград. На три буквы пойдет любой,
кто гадость при мне про девятое скажет мая.
Да, я ретроград, и такие как я – больны,
и наша болезнь – это память, и боль, и правда
В глазах ветеранов с последнего их парада.
* * *
Дай, Господи, нам никогда не узнать войны.
Так проходит зима – на дорогах у дальних морей,
Где дожди и жара, и спина к рюкзаку попривыкла.
Облезает от солнца плечо. И под кожей моей
Проступают словами страницы бродяжного цикла.
Я ношу только ценное – нож, одеяло, иглу,
И платок на руке, чтобы вытереть капельки пота.
Так проходит зима – я иду, и на каждом углу
Улыбаются мне недобитые дети Пол Пота.
И от солнца их глаз у меня облезает душа,
И становится стыдно, и больно, и смилуйся, Боже…
И руины Ангкора, столетьями в спину дыша,
Заставляют меня хоронить мое сердце в Камбодже.
И восток столько лет проверяет меня на излом,
Будто я – тот герой, о котором написано в Ведах.
Так приходит весна – следом за самолётным крылом,
Через полконтинента,
по трапу
в изодранных кедах.
Лёжа в постели, в автобусе сонно брEдя,
я измышляю истории и миры.
Маги, драконы и оборотни-медведи,
Киборги, эльфы. Турели и топоры.
Сложно легенде приказывать. Ведь она же,
словно дорога, сама убегает в лес!
Там у меня всегда есть персонажи –
жадные до приключений и до чудес.
Каждый идет вперед, пробиваясь с боем.
Уличный воин, небесный пират, бандит.
Кто-то родился демоном, кто – ковбоем,
тот всемогущий, а тот без гроша сидит.
В этих мирах я закон и порядок, так-то –
всем прикажу, и солдату, и королю!
Ты лишь запомни один – очень важный – фактор:
Всех их, да, всех до единого, я люблю.
Нет, ну законы вселенной и мне знакомы:
Только заслуженно каждый получит приз!
Братья найдутся. И выйдет из долгой комы
где-то в Нью-Йорке последний крысиный принц.
Крейсер небесный пройдет по границе тонкой.
Снимет проклятье раскаявшийся вампир.
Демон-хранитель собой заслонит ребенка,
девочка с кошкой спасут от Кошмара мир.
Феи, плененные ведьмой, получат волю;
юный Шериф отобьет городок у тьмы…
Я никогда
никому из них не позволю
даром страдать!
Вот и думаю – может, мы
Тоже герои фантазии для кого-то?
Чьи-то легенды и нитей судьбы клубок.
Может быть, в эту секунду домой с работы
Где-то в небесном автобусе едет Бог,
думая нас – наши тропки и автострады,
Статусы – воин ли, нищий, плебей ли, знать,
Каждый наш выбор; задания и награды,
Детские страхи, и способы их прогнать.
Как тебе эта идея? Поди, страшит, а?
Всё может кончиться плохо в один момент…
Но если мы по подобию Бога сшиты,
значит, Ему тоже нравится хэппи-энд.
Значит, какой бы ты ни был несчастный, бедный,
в самый отчаянный, волчий и черный час
Помни, что все мы герои Его легенды.
Мы победим.
Я читал – было сказано в мудрой одной пословице,
Что любовь - это крепость, и сила, и даже душа моя.
А вокруг оглядишься – и волосы дыбом становятся
От того, как другие калечат её, не думая.
От того, как бросают, и топчут, как легкомысленно
В неё верить перестают.
Ну конечно, дело ли –
Как поверишь, она необъятна и не исчислена,
Измерителей силы любви-то пока не сделали.
Не схватить ее в горсть, не собрать её в образ чёткий,
Не сказать, что там именно светится между вами,
Только что говорить, если даже зубные щетки
Ваши в ванной друг к другу повёрнуты головами…
И сломать это просто, но нету страшнее бедствия –
Перед небом два раза не срежешься на экзамене.
То, что разные вы – не причина, скорее, следствие:
Не цветет без воды земля, нет без ветра пламени.
Я не мастер речей, я не гуру, знакомый с ведами.
Да и кто будет слушать меня, дурака, уродца?
Только те, кто из мрака вели меня, мне поведали,
Что любовь – она есть.
Я жуткий трус. Ну, правда. Я, признаться,
От страха головой о стены бьюсь.
И чтобы хоть немного не бояться,
Я исполняю все, чего боюсь.
Сигал со стен, летал на параплане,
Со сцены пел, втыкал в себя крюки,
Дышал огнем, сидел один в чулане,
Забил себе мастями две руки.
А вот сейчас — особый страх, болезный,
Такой, что кровь колотится в ушах.
Я вижу мост, протянутый над бездной,
И как-то нужно делать первый шаг.
Где взять отвагу и спросить совета?
Опоры нет на узеньком мосту...
Но лишь для тех придет начало света,
Кто, не боясь, шагает в темноту.
В чаще сырой, меж высоких чернеющих сосен,
В диком лесу, первозданном, зловещем, глухом
Двери открою в последнюю самую осень,
В место, где кельтские сумерки стелятся мхом.
Падают алые яблоки в темные воды,
Стылый закат, будто отблеск пожара, бордов…
Осенью – самое страшное чувство свободы,
С запахом жженой листвы и чужих городов.
Мы – те, кто тысячи веков подряд
Земной оси вращает медный ворот,
И в каждом есть энергии заряд,
Чтоб освещать неделю целый город!
Мы – плоть и кровь, латунь и серебро.
Да, в нас – порок, и недостатков масса.
Но также мы, животные из мяса,
Умеем петь, прощать, творить добро,
Согреть других теплом сердец и рук…
Ведь свят не тот, кто молится усердно,
А те, кто не смотря на зло вокруг,
До края остаются милосердны.
Ты, кто читает – ты один из нас,
Святого сердца преданный спецназ,
Часть целого, и сам – единый целый.
Кто видит мир не в оптике прицела,
Орла кто зорче и смелее льва;
Кто в сердце носит главные слова:
«Будь благ. Не отвернись и не обидь».
Кто видит – путь страданием отмечен,
Кто знает, что наш век – недолговечен,
Но все-таки отважился
Любить.
Край одеяла в потеющей сжат ладони,
Скрип половиц и паркета рождает страх…
Мальчик один, он в огромном и темном доме,
Мама и папа уехали до утра.
Между сердечка ударами, в промежутке,
Слышно, как ходят по дому, скребутся Те…
Мама и папа не знают, насколько жутко
Быть одному в ужасающей темноте!
Он уже видит – стоит вурдалак на входе
В детскую комнату – точно сейчас зайдет!
- Где же ты, Кот! – шепчет мальчик.
И он приходит –
Кот полосатый, смешной полосатый кот.
Кто-то завыл! И сова за окном, заухав,
Крыльями машет…
Не страшно! Совсем, притом:
Кот не боится ни монстров, ни злобных духов,
И потому не страшно вдвоем с котом!
Нету надежнее сторожа сновидений:
Вот он, мурлычет ласково и урчит –
Кот от вампиров, от ведьм и привидений
Установил невидимый мощный щит.
Пусть далеко где-то в городе мама с папой.
Пусть под кроватью чудовище – мы с котом
Всякого монстра прогоним когтистой лапой,
Выметем всех привидений долой хвостом!
* * *
Дети растут, и кошмары уже не снятся,
И не пугает кромешная темнота.
Но по привычке – чтоб, знаете, не бояться,
Вы, засыпая, берите в кровать кота:
Пусть будет тьма ночная чернее сажи,
Пусть привидения воют из пустоты...
Сон мой всегда охраняют бесстрашно стражи –
Самые храбрые в мире
мои коты.
Прочный панцирь давно
Я себе из металла сковал:
Из железа решимости,
И безразличия сплава.
Он легко отразит
И подколок, и зависти вал.
Оловянная стойкость солдата:
Печальная слава.
И нагрудник блестит, и наплечники дивно крепки.
И ничто не пробьет, и ничто панцирь мой
не разрежет.
Только жаль, сквозь него все труднее проходят стихи
Да и песни, когда я в доспехе
Рождаются
реже.
С детства судьба
показала мне
свой оскал;
Что же за фарс,
Комедия, шапито –
Видеть себя
ненормальным
внутри зеркал?
Кто виноват, что таким я родился.
Кто?
Кто наточил эти скальпели
для души,
Чтобы изрезать
Всё это
в лоскуты?
Кто подбирал
Иглы
и тело шил,
Кто приказал
"Будешь
– такое –
ты"?
Будешь!
Реви, улыбайся,
иди на дно,
или поплавай,
Ежели хватит сил.
Но если бы Бог
желание дал одно –
я бы себя переделать
не попросил.
Годы с собой обходился я
как вандал –
резал себя, перекраивал,
как хотел!
Но если бы Бог
Одно мне желанье дал...
Знаешь, оно бы совсем
не касалось тел,
Глаз и волос,
или надбровных дуг.
Пусть я урод и неправильный.
Се ля ви,
Но если бы мне
желание дали вдруг,
Я бы просил
немного еще любви.
Я бы любви немного бы попросил,
Я бы хранил ее и носился с ней.
Чуточку больше. Чтобы хватило сил
мне бы тебя полюбить бы
еще сильней.
Да, я хочу сильнее –
хотя куда?
Больше и некуда, кажется.
Там, внутри,
В ребрах моих
полыхает твоя звезда.
Больно? Конечно, больно.
Но ты гори...
Я бы просил немного любви: затем,
Чтоб, окрыленный,
не чувствовал рук
и ног;
Светом твоим
среди прочих,
других систем
Чтобы
еще сильнее
сиять я мог!
Чтобы уродство –
как бедняку пятак –
Бросить в лицо
оскалившейся судьбе!
Джонни решил в такую сыграть игру:
Собрал всех друзей:
«А знаете, я умру.»
/Он говорит, а голос его дрожит/
«Врач мне сказал, две недели осталось жить,
Врач мне сказал, будет больно, ну, сущий ад,
Что умереть я сам буду даже рад. »
Расстроились все,
И плакали,
И скорбя,
Одни говорили «как же мы без тебя?»
Вторые сказали к другому сходить врачу,
А третьи участливо хлопали по плечу.
К вечеру Джонни оплакали все вокруг.
И только один, самый лучший и верный друг
Подумал секунду, накручивая усы...
Сказал:
«Я достану морфий, чувак.
Не ссы.»
У кого не бывало на сердце по сто камней,
черных дней у кого не бывало в его судьбе?
И звенит тишина, и становится ночь темней,
и трясется рука, наливающая себе.
И в моменты особых битв-с-собой, утрат,
когда горло горит... да, в общем-то, всё горит,
когда думаешь – как не откинуться до утра,
Он приходит и рядом садится, и говорит,
и тихонько так гладит, гладит по волосам:
- Ну, давай помогу.
- Погоди, - говорю. -- Я сам.
В первый раз ли мой поезд катится под уклон?
У тебя там молитв неотвеченных миллион.
У меня все в порядке: есть водка, а вот стакан,
не хватало Тебя беспокоить по пустякам.
Там, гляди, у людей – наводнения, спид и рак.
Он тогда говорит: – И в кого ты такой дурак?
И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой?
И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой,
выпивает так просто, как будто там – молоко,
и опять говорит: - А ты думаешь, Мне легко –
каждый раз тебя видеть над бездною, на краю,
где ты «сам» заливаешь мазутом печаль свою?
Он сидит в темноте и плачет – как наяву.
И ответа не ждет.
И я рядом с Ним реву.
Мы в люди вылезли из панка, и потому не любим ложь. Мы пережили грипп «испанка» и заговор масонских лож. Мы за спиной не прячем фигу, а после залпа бьем стакан. Мы стали первыми индиго – последними из могикан.
Мы не застали лет застойных; мы знаем – свет поборет тьму; мы выросли на звездных войнах и добрых фильмах, потому – в конце историй «хэпи-энда» всегда без компромисса ждем. Мы любим старые «нинтендо», а также танцы под дождем.
Здесь каждый капельку наследник страны, где зло считалось злом. Мы поколение последних, кто собирал металлолом, бутылки и макулатуру не за бабло, а за «ура». Мы создавали масскультуру, узнав на вкус «Три топора».
Мы знаем, той эпохи дети, за что у деда ордена, и что не только в интернете бывает драка и война. Без эмо-пафосной печали мы рвали джинсы /punk not dead/, за это в челюсть получали и не боялись дать в ответ.
На горизонте ожидая армады алых парусов, мы, спайдермены и джедаи, не раз расстроили отцов, прервав налаженную схему «семья-работа»... Вот те на, мы можем плюнуть на систему, когда плюет на нас она!
...Смесь гипер-скорости и лени, цинизма-альтруизма смесь... Я знаю, круче поколений еще не появлялось здесь. Мы можем быть собой, мы верим своим предчувствиям и снам...
Эпоха закрывает двери. Как ни хотелось бы, но нам детьми не долго оставаться – не поворотишь время вспять. И власть имущие боятся, ведь нам уже за двадцать пять. За нас решать теперь непросто – мы забивать умеем болт! Чем можно испугать, серьезно, того, кто пережил дефолт, братков, три кризиса и смену всего – от веры до страны? Нас не подсадишь на измену, мы лишь себе теперь верны. Что будет дальше – неизвестно, узнаем через много лет. Но то, что будет интересно – поверьте мне, сомнений нет. Кто старше – бытом был затрахан, кто младше – выращен в Сети.
А мы идем вперед без страха, и нам открыты все пути.
* * *
Когда сковырну я ненужную больше печать
С деливших пространство и время чугунных дверей,
Когда я уйду – интересно, я буду скучать
По снегу, летящему в свете ночных фонарей?
По давке метро, штукатурке облупленных стен,
По звуку журчания водопроводных систем,
По свойствам предметов, заполнивших мусорный бак,
По желтому взгляду больных и бездомных собак,
По детским садам, превращенным в публичный сортир,
По выбитым окнам забытых жильцами квартир?
Наверное, в мире, куда я однажды уйду,
Все будет так славно, что даже и думать не смей –
Без мата на стенах, заводов и «слава труду»,
А также без разных умы искушающих змей.
Конечно, там радость немедленно вступит в права,
Конечно, там вечный пломбир, чистота, красота.
Но здесь среди мусорных куч вырастает трава,
И здесь злые дети добреют, лаская кота;
Мать сына прощает, забыв про побои и крик.
Конечно, здесь воды отравлены, климат жесток,
Но здесь, умирая в больнице, несчастный старик
Найдет под подушкой оставленный кем-то цветок,
Убийца, услышавший музыку, станет рыдать;
Накормят врага, а замерзшего пустят к огню.
Мне хочется верить, что там, где течет благодать,
Я все-таки память про это в себе сохраню.
Там радостным дням, ну конечно, не будет числа,
Там можно забыться… Но я забывать не хочу.
Нет больше богатства, чем вера в добро среди зла.
И лишь в темноте даже малую ценишь свечу.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
