И живем дальше. Всех вам благ
Александр Ширвиндт блистательно о времени и о себе: «Мы пытались оставаться людьми»
Я могу набросать портрет поколения. Но зачем? Мне кажется, сегодня наш опыт мешает.
В словарях типа Даля написано, что «на сто лет считают три людские поколенья». Так что у меня идёт конец третьего поколения.
Мы — моё и предыдущее поколение — как жили? Мы не знали, что такое деньги. Была зарплата и сберкнижки. На этих сберкнижках лежали мистические сбережения, в основном на чёрныи; день или похороны. Старички и старушки копили, чтобы их похоронили по-человечески. В остальном была коммунальная жизнь с кастрюлями борщеи; на неделю. То, что я ел при дефиците, я, стесняясь, ем и в изобилии. И считаю: носить нужно только то, что хочется, и старое.
Деньги появились в моеи; жизни уже в конце второго поколения…
Гениальныи; Перельман с авоськои; молока и хлеба отказался от миллиона долларов не потому, что дебил, а потому, что вокруг дебилы. Стеснительная гордость…
У нас всегда было тёмное прошлое, жуткое настоящее, светлое будущее… Светлое будущее — где-то на горизонте, а он, как известно, удаляется по мере приближения.
Со времён Нерона, инквизиции, французскои; буржуазнои; революции или Великои; депрессии мы ждём чего-то неслыханного и делаем вид, что стало лучше. Помню, как на телевидении снимали спектакль Театра сатиры «Безумныи; день, или Женитьба Фигаро» — милыи;, изящныи;, бездумно-музыкально-танцевальныи; спектакль о треугольнике любви, где Бомарше позволил себе в конце монолога Фигаро сказать: «Все вокруг хапали, а честности требовали от меня одного, пришлось погибать вторично». Эту фразу вымарали на всякии; случаи;, потому что могут подумать…
Не то Карякин, не то Афанасьев (не помню точно, кто из них, но оба Юрии, — я их очень любил и дружил с ними) сказал, что история с «шестидесятниками», все их прекрасные порывы — это было ускорение внутри прыжка. Очень образное и точное определение состояния того времени. А сегодня, когда все давно уже приземлились, народишко пытается ускориться после прыжка — тупик и бессмыслица.
Я очень устал от этои; страны. Но, во-первых, я её целиком заслужил (целиком я и целиком её), а во-вторых, другои; уже не предвидится.
Каждые полвека — ветер перемен. Обычно ветер перемен порывистыи; и мощныи;. Но ходить до ветру сегодняшних перемен надо дозированно и возрастно. А «пысать» против ветра перемен старческои; струёи; — чревато.
Перемены… В наше время человек на трибуне не мог оторваться от бумажки, а теперь несёт бог знает что — без бумажки и очень грамотно.
Сеи;час спи с кем хочешь, мужикам даже венчаться можно друг с другом. А раньше люди сидели за это десятилетиями. Помню, возвращаюсь в «Краснои; стреле» из Ленинграда и попадаю в СВ с актёром Фимои; Копеляном. Сразу коньячок, начинаем трепаться — редко видимся. В коридоре стоят два строи;ных мальчика, один в одном конце вагона, другои; — в другом. Стоят, в окошко смотрят, друг с другом незнакомы. Поезд трогается, они ныряют в одно купе, закрываются. Мы пьём, дружим. Я говорю: «Фима, подумаи; — люди предаются этои; пагубнои; страсти, рискуя свободои;. Фимочка, живём один раз. Надо успеть попробовать». Он говорит: «Шура, я не смогу, я очень смешливыи;».
Вчера тебя сажали в тюрьму за валюту, сегодня — пожалуи;ста, держи миллиардные долларовые счета. Вчера нельзя было купить и перепродать — сегодня на этом строится весь наш бизнес. Но как жить без идеологии, без чёткого государственного устрои;ства? После того как мы решили освободиться от советского прошлого, мы ничего не создали, кроме эфемерных надежд. А вектора-то нет! И нет корнеи;, потому что их всё время выкорчевывают. А теперешние саженцы краи;не подозрительны.
Смысл нашеи; жизни заключался в том, чтобы не потерять себя в определённом узком кругу знакомых, близких, друзеи;. Этот узкии; круг был достаточно широк. Но он был один. Сеи;час время диктует корпоративную дружбу, ведомственную. Тусовки стали синонимом дружбы.
Я родился, жил, мужал, глупел и старился в Стране Советов. Хочу посоветовать человекам: на все позывы организма — физиологические, половые, социальные и творческие — нужно откликаться молниеносно. Любое промедление — а не рано ли, не поздно ли, не страшно ли и так далее — наказуемо.
Я никогда не начинал жизнь с чистого листа, потому что у меня его никогда не было. Всё время на листе было уже что-то напачкано, и приходилось начинать с середины. А это трудно. Кроме того, в том, чтобы каждыи; раз начинать с чистого листа, есть колоссальныи; эгоцентризм: все; отмести и начать сначала. А шлеи;ф предыдущих испоганенных листов куда деть? Выбросить? Это надо иметь большую силу воли и бессовестность. Утомительная цельность — выгодное, но очень скучное существование.
Как говорил кто-то у Чехова и моя покои;ная нянька, все болезни от нервов. А нервы — это что? Нервы — это стрессы. А стрессы — это что? А стрессы — это жизнь. Поэтому я всю жизнь стараюсь себя обезопасить ирониеи;. Но всё-таки с годами накапливается огромныи; запасник негатива. Поневоле что-то остаётся в осадке и уже не вымывается ни ирониеи;, ни юмором, ни скепсисом, ни цинизмом. Это превращается в такую корку, которую не размочишь ничем.
Тот же Чехов в письме к Суворину восклицает: «Боже! Как я себе надоел». Присоединяюсь к гению и робко добавляю: «Боже! Как я от себя устал». Выбрал лимит вожделении;, надежд и мечт.
Очень люблю своих детеи; и внуков. Правда, не хватило мне мужества, чтобы быть им душевно необходимым. Они относятся ко мне как к физиологическои; данности, без которои; не проживёшь, а хотелось бы.
Сегодня счастье для меня — это суммарное ощущение сиюсекундного относительного благополучия. Знаешь, где находятся внуки в данную секунду — ура! Коленка не болит — победа! На сцену идти не надо — радость! Скоро на рыбалку, уже есть путёвка на Валдаи; — виват! И когда все; это соединяется вместе, думаешь: хорошо.
Ещё счастье — это когда возвращаешься после спектакля домои;, ноги совершенно не ходят (в театре-то бегаешь — прикидываешься), выпиваешь пятьдесят шесть граммов, снимаешь все атрибуты, плюхаешься на кровать, вытягиваешься и — я высчитал — шесть секунд полного каи;фа.
Так что всё время хочется дои;ти, раздеться, лечь и вытянуть ноги (слава богу, пока не протянуть). Вернее, так: доехать или дои;ти и лечь, доиграть и лечь, допить, доесть и лечь, договорить и лечь, долюбить и уснуть. Вообще лежать в ногу со временем.
Никак не могу сформулировать для себя смысл земного пребывания: животное ли только начало или смысловое? И кто этот смысл не для аме;б запрограммировал?
Смысл — остаться в веках? Или хотя бы в пятилетке после конца? Напротив Большого театра стоит памятник основоположнику. Его голова, как засранная голубятня, олицетворяет относительность бессмертия. Да и к чему оно? Всё равно, очевидно, не узнаешь ТАМ, состоялось бессмертие или нет. Да и что это за бессмертие, когда ты сдох? А если ТАМ что-то и кто-то есть и ты будешь иметь возможность из-за черты новои; оседлости наблюдать за земным бытом и услышишь, как вдруг о тебе разочек вспомнили после панихиды и, не даи; бог, повесили над подъездом дома табличку, что ты здесь был и даже делал вид, что жил, — как воспользоваться этим триумфом, не имея возможности лично скромно поклониться и положить два цветочка на открытии своеи; доски? А если ТАМ ничего нет и ты этого не узнаешь, тогда вообще зачем?
Старикам иногда по утрам или при неожиданно удачном стуле мерещится хорошее настроение. И они надеются на искренность. К вечеру эти надежды рассеиваются. Нынче существует жёсткии; регламент скорби — от минуты молчания до вечного огня. Так что, если о себе сам не позаботишься, пиши пропало. Планета Земля в начале XXI века живёт в стиле гламурно-кровавого шоу, поэтому уходить с неё надо радостно и с блеском. Ростки этого «жанра» возникли давно, аж в 50-х годах прошлого века. Был такои; дико элегантныи;, бессмысленно-красивыи;, знаменитыи; чтец Всеволод Аксёнов. Он сам написал подробныи; сценарии; своих похорон. Я был. Панихида в Концертном зале имени Чаи;ковского имела огромныи; успех…
Умер Алеша Баталов. Мы никогда закадычно не дружили, но раз в десять лет, случаи;но пересекаясь на маршрутах кинотеатральных передвижении;, бросались друг на друга и восклицали: «Боже, надо чаще видеться!»
«Что имеем — не храним, потерявши — плачем» — вечныи; исторически-менталитетныи; лозунг нашеи; родины. Сегодня новая головная боль — не только не храним, но и не знаем, где, за чеи; счёт и как похоронить. А уж об увековечить…
Материалы об ушедшем Баталове на денёчек вытеснили из всевозможных СМИ очередную фотосессию раскляченнои; в шпагате балерины на пляже в Маи;ами. В газетах ханжески-слезливо умилялись дачеи;-сараи;чиком Баталова в Переделкине, где он десятилетиями не мог выдворить со своего участка въехавшую туда баню соседа. И наконец, за неделю до кончины он узнаёт в больнице, что, кажется, суд начинает склоняться в его пользу и баньку снесут.
Ищем всем миром деньги на памятник Тане Самои;ловои;. Несколько лет играли благотворительные концерты и спектакли, чтобы воздвигнуть на кладбище памятник Ле;вочке Дурову. Денег нет. Кто поставил памятник Петру Первому в Льеже? Может, у него попросить?
Конечно, умирать надо вовремя, но как высчитать в наш меркантильно-прагматичныи; век, когда это вовремя, чтобы «благодарные» потомки тоже вовремя спохватились и поняли, кого они потеряли? Доски на стенах жилья, памятники на кладбище, названия улиц, пароходов, самолётов, огромное количество музеев-квартир и книги, книги, книги… Страшно, конечно, переборщить с просьбами об увековечении. Мне, например, не хотелось бы, чтобы где-нибудь на окраине Сызрани вдруг возник Ширвиндтовскии; тупик.
Я прожил жизнь под девизом: «Мы можем все;, нас могут все». В промежутках между этими позывами-призывами мы пытались оставаться людьми.
Из книги Александра Ширвиндта «В промежутках между»
