Пока земля еще вертится...

Пока земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому
То, чего у него нет…

(Б. Окуджава)

Было ветрено, мерзко-слякотно и противно. Трамваи, как всегда, вечером почти не ходили. Поближе к ночи у них обычно имели место столкновения с близкрутящимися автомобилями – все движение на этом чудесным образом замирало. В дневное время все восстанавливалось лишь часа через два. Но поскольку было уже темновато, надеяться было не на что. На машине полетел стартер – я ходила пешком. Вот и в этот раз пешком бежала из библиотеки, напрямую, через парк, сжимая увесистый сверточек – отксерокопированные статьи о Фете и сотоварищах. С последними нужно было кончать - время поджимало, а книжка моя все растягивалась и растягивалась в объеме, потихоньку разбухая, как волшебный фолиант. Голова моя тихо гудела. В ней жужжал голос моего редактора, напоминающий тарабарщину, обработанную известным диджеем. Новые сапоги мои скрипели, как плохо смазанная телега. Хотелось метели, мандаринов и глупостей. И всего - в больших количествах.
Подбежав уже практически к своему дому, я увидела нечто, рот у меня, вероятно, приоткрылся. Рядом в сквере, на лавочке, мирно спал Бандерас (так мы звали его, потому что похож он был на того самого актера), прикрывшись своей зимней курточкой, тут же припаркован его мотоцикл. У него была, конечно, машинка (какая-то помесь джипа с танком), но в пробках стоять он не любил (терпения не хватало), на Honde же своей он мог проскочить везде, орудовал как шахматист, да и скорость она развивала дай Бог. Бандерас всегда любил скорость. Рядом, в снегу торчала початая бутылочка. Виски что ли? Вероятно, для согревания, чисто в лечебных целях. Я засмеялась...
Началась вся эта история очень давно. Я тогда еще была замужем за Мариком. Я родом из Приднестровья, жили мы тогда в Требуженах. Был у нас большой дом с шатровыми крышами, верандой, садом, обитало там множество народу: мой отец Ярослав и его сестрица со своим муженьком, бабка моя и семья младшего сына ее. Бабка моя по материнской линии, Рубина, была, что называется, благородной крови, из Бахтияров. В юности - высокая, стройная, кудрявая, глаза огромные, огонь, как у горной лани. Умела она многое – людей видела насквозь. От Рубины я унаследовала тело да черные кудри ее: я была длинная, смуглая и худющая. Похожа была я на своего отца Ярослава, все называли меня его точной копией. Разве что с той разницей, что он был по-мужски красив, напоминал чем-то Пола Ньюмана, голливудского актера первого поколения, а во мне его черты лица выглядели грубовато. У меня был прямой нос с горбинкой, довольно длинный, большие черные брови и черные глаза, большие губы, большое лицо, в общем - все большое. Да еще эти восточные скулы. Анни Жирардо? Как говорится, на любителя. Замечали ли вы, что порой красивый мужчина все свои черты искажает в облике своих дочерей? Какая странная закономерность. В довершение ко всему у меня были плечи слишком широкие для девочки, тонкие руки и ноги, никаких округлостей. Ни яблоко и ни груша, самое точное название для меня было – сушеная на солнце вобла.
В детский сад меня никогда не водили – Ярослав считал, что коллектив губит в ребенке индивидуальность, так никогда не развить талант, а Рубина говорила, что садик – заразы рассадник. Все детство носилась я с местными мальчишками, порой с ними отчаянно дралась (если считала какой-то расклад несправедливым), часами могла сидеть в местном пруду, загорала, как эфиоп, по деревьям лазала, как заправская обезьяна, летела несколько раз с велосипеда. В коленке у меня была стекляшка, которую я подцепила на местной стройке, да так она там и осталась до сих пор. Короче, мне предоставлена была полная свобода, росла я, как трава в поле. Рубина так и звала меня – Ладочка-Гаврош. Однажды в какой-то драке вышибла даже одному мальчишке зуб (он все время нападал на меня). Потом бабка его с клюкой прибегала разбираться к Рубине и орала на всю округу, что Ладка у Бахтияров – малолетняя бандитка, и надо бы сдать ее в колонию. Рубина тогда послала ее подальше, а отец мой, помнится, возместил ей ущерб в денежном эквиваленте. Впрочем, был тогда парнишка, который меня всегда защищал. Это был Даня, Данечка (настоящее имя его Дэниэль), но мы тогда все звали его Данькой. Бабка его дружила с нашей Рубиной.
В семье моей меня никогда не наказывали, я не знала, что означает «стоять в углу», а уж тем более «получить порку». Баловали они меня нещадно (если можно так сказать). Видно считали: дитя растет без матери, пусть ему все будет дозволено…Мамочка моя Рада умерла во время родов, совсем она не была приспособлена к нашей грубой, земной жизни, а устремлена душой в небо. Примерно, как князь Андрей у Толстого. Идеалист он был и считал, что и в жизни все должно быть так же совершенно. Вот так же и моя Рада. Не было у нее животных, земных сил. Зато их в избытке было у моего отца. Он был художник, человек удивительный, авантюрное начало было в нем было сильно, он ничего и никого не боялся, мог выкрутиться из любой ситуации и любой сюжет развернуть в свою пользу, соображал мгновенно и врал вдохновенно, мастерски, я бы сказала. Рубина так и звала его – «жулик». При этом был добрый от природы, беспечный. В доме нашем постоянно крутились какие-то оборванцы (отец приводил их с улицы, иногда ночью), мы их кормили, отмывали, одевали, порой они жили у нас по нескольку дней. Однажды приютили целую семью с младенцем. Рубина не одобряла, а Ярослав жалел.
Отец вел свободный образ жизни, как бы сейчас сказали, богемный, любил выпить изрядно хорошего вина, вкусно поесть, угостить друзей, а если кто-то предпочитал чай или воду, то отвечал словами Золя: «Вы что хотите, чтоб в животе у вас завелись лягушки?» Набегавшись на улице, вечерком я всегда терлась возле его взрослых компаний, а там были художники да актеры. С ними красавицы в умопомрачительных нарядах, часто - в восточном стиле. На них были удивительные украшения – какие-то старинные ожерелья, браслеты, цепочки на поясе. На голове у некоторых – ожерелья из монеток. В общем, все необыкновенные. Я была от них (от девиц этих) в полнейшем восторге, перебиралась с одних колен на другие, некоторых даже удавалось мне потрогать, монетками позвенеть. Должно быть, отсюда и пошла моя страсть к нарядам. Мой муж Марик потом ехидно замечал, что если собрать все мои шубы, сумочки и шазюбли да и загнать все это, то можно было бы купить подводную лодку вместе с экипажем.
Ярослав всегда удачно продавал свои картины, были они все радостные что ли, если можно так сказать, периодически получал какие-то деньги. Но большого значения этому не придавал. Мне же он всегда внушал, что деньги – это «зло», мало кто из простых смертных может выдержать это испытание, крышу у людей сносит (сейчас понимаю, насколько же он был прав). Нужно расстраиваться, если только с человеком что-то случится, а потеря вещей и денег ничего и не значит. У нас не принято в семье было считать их. Ярослав просто спрашивал: «Сколько тебе нужно, Ладочка? Возьми в шкатулке». Все это меня очень даже и устраивало. Философию эту я навсегда усвоила и никогда значения деньгам не придавала. Подрастая, стала я тоже раздавать свои вещи: картины, книги, кукол, туфли, шмотки, мебель, саженцы... Так, просто дарить. Многое мне было мало, кое-что не нужно, распродажи устраивать было некогда да и не к чему. Возле меня стали группироваться какие-то попрошайки, но меня это ничуть не смущало. Сожалений никаких я не испытывала, скупостью, цыганской хитростью да экономией не обладала. Больше всего любила свободу. А потом обнаружила, что и деньги-то мотать очень забавно. И приятно. Хотя, может, значимость свою так повышала, вроде как покупки нашу самооценку всегда повышают. Любила покупать себе новые наряды, всякие необычные. Так, вероятно, хотела получить одобрение всех женщин, так как не имела материнской любви. Вот это по Фрейду прямо. Копить я никогда не умела, о завтрашнем дне не задумывалась. Приметив мои проделки, Рубина заявила, что в нашей семье я уродилась дурой, а Ярик (так она отца моего называла), что называется, мое растление довершил. Рубина с отцом друг друга недолюбливали. Это в русских семьях зять в полном подчинении у тещи. Мой же отец был сам по себе. У Рубины, кроме моей мамочки, было еще два сына, оба семейных. Один из них, Драгош, со своей семейкой жил с нами. Там подрастали девочки, хитрые и хозяйственные, у которых все было в порядке с головой, из серии «Дуня разливает чай, Ей шепчут: «Дуня примечай». Я же, конечно же, была далека от всех «чаев», готовить не умела, как духовку зажигать понятия не имела, «примечать» тоже не могла. Ну, вы поняли, что я имею в виду. Хотя нет, однажды попробовала я сделать сырники – они больше походили на резиновые подметки. Рубина тогда глубокомысленно изрекла: «Не зарожёно!» Ну, и ладно. Больше я к этим занятиям не возвращалась. Зато Ярослав научил меня ездить верхом, в седле, даже гарцевать – была у него баварская полукровка красоты неописуемой – конь красивый, изящный, тонкий, бурой масти, искрасна-черноватый. Это был наш Гамлет. Нрав у него был покладистый, добродушный даже, несмотря на породу. Быстро мы с ним сошлись и подружились, и рассекала я потом на нем по всем ближайшим полям. Да еще отец научил меня быстренько делать коктейли: тут я овладела, можно сказать, классикой жанра. Рубина кричала тогда, что Ярослав меня учит бесполезным занятиям, которые никогда и нигде не пригодятся. А муж мой Марик потом ехидно замечал, что, видимо, он планировал отправить меня прямиком в Букингемский дворец.
Ярослав пел неподражаемо на молдавском, своя манера у него была, да и русский знал превосходно, любил читать, библиотека у нас была огромная, книги стояли у нас томами, приучил меня к хорошей европейской книге – Стендалю да Бальзаку. Да еще Золя мне нравился, я его томик за томиком читала. А Рубина кричала, что слишком он натуралист, лучше бы Ярослав Толстого мне давал. В детстве читала я много и даже за едой. Рубина пыталась препятствовать, каждый раз утверждала, что работает центр зрения, а не пищеварения, а отец разрешал. И как сейчас думаю, что записывались все хорошие книжечки у меня прямо в подсознание, вместе с едой я их, что называется, глотала. Отсюда и стиль мой собственный выработался.
В младенчестве Ярослав читал мне сказочки Пушкина, а память у меня была цепкая, запоминала я все мгновенно. Помню, как мы надували гостей. Отец мой любил хвастать, какой талантливый у него младенец уродился. Лет четырех отроду он наряжал меня как куклу, ставил на стол и давал мне томик Пушкина (не детскую книжку сказок, а именно томик из академического десятитомника, вот в чем фишка-то была), и мы разыгрывали целый спектакль, я демонстрировала всем искусство художественного чтения. Я читать тогда еще не умела (в сад не ходила, дома меня не напрягали), но делала вид, что читаю, лихо странички переворачивала в нужном месте (гости восхищались), а я каждую страничку шпарила наизусть:
Окиян, подымет вой,
Хлынет на берег пустой,
Расплеснется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря,
Все красавцы молодые,
Великаны удалые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор».
Зачитывала я, конечно, не всю сказочку, странички две, потом раскланивалась и посылала всем воздушные поцелуи. А вечером мы хохотали, я была в восторге, подпрыгивала, и хлопала в ладоши, и кричала, что Ладочке не мешало бы выдать за проделки шоколадочку. Рубина приходила в ужас и кричала, что растит Ярик не иначе, как Соньку Золотую ручку. В восьмилетнем возрасте сочиняла я уже сказочки, их записывала в альбом, а Ярослав иллюстрировал (писать и читать тогда уже научилась в школе, да еще Рубина же велела мне учить таблицу умножения, вероятно, готовила меня в финансисты). Еще учила она меня молдавскому и старославянскому языку по какой-то древней книге, что, впрочем, на пользу мне не пошло: в универе старославянский потом сдала я на три балла. Однако это считалось среди наших студентов большой удачей. А молдавский, румынский немного знаю. По-польски немножко могу болтать. Но на этом полиглотство мое и заканчивается. Хотя, нет, совсем забыла – Марик потом записал меня в на сдачу немецкого в институт имени Гете на уровень А1 (нужны были ему там какие-то баллы, которые давали за образованную жену). Немецкий пришлось мне учить с нуля. Вот уж я вся извелась, изучая этот странный язык. Сидя на даче летом, зубрила я потихоньку там всякие немецкие слова да фразочки. Да еще рассказ о себе – о том, как я хороша и умна. Бегала по утрам – цифры их учила, дни недели. Да еще взяла 200 уроков с одним добрым человеком, который бесплатно учил нас всех в Интернете. Порог там был 59 баллов. Я согласна была на 59, 5. Сдала, короче, на 75. Мужу моему Марику 20 баллов готова была подарить, но впоследствии они нам не пригодились. В Германию мы так и не выехали.
В юности отучилась я в российском университете на филолога и сразу же стала писать сборники сочинений для деток, учебники да всякие там пособия. Благо, профессор наш гениальный (он был мой научный руководитель на дипломе) всему научил: несколько человек у нас сразу работали с издательствами. Удавалось мне пристраивать книжонки мои в разные издательства, те постоянно мне кидали новые заказы. Потом я нашла одно, так сказать на постоянной основе. Редактор у меня был ловкий, хитрый, профи полный. Изготавливали мы книжечки, как горячие пирожки, раскупали их быстро, все Интернет-магазины загрузили. Как уверяли меня сотрудники, заказчики реагируют на мое имя. Но волновало меня все это мало, тщеславием я никогда не страдала, а вот авторские получать да и тратить потом было приятно. Марик говорил мне тогда, что я далека от искусства, продаю гвозди да шурупы. Хотя, почему же далека? Стихи свои тогда я уже издавала да писала еще роман приключений с лихо закрученным сюжетом на европейский манер. На гениальность я никогда не претендовала, но писать всегда любила.
С мужем своим, Марком Фишером, познакомилась я в университете. Нас, филологов, часто из нашего здания перебрасывали к математикам и финансистам. Там-то все и закрутилось. Факультет у него был вычислительной математики и какой-то там кибернетики. Учился Марик тогда на программиста. Был он двухметровый, имел широкие плечи, вместо пухлого живота у него были кубики, идеальный мужской зад в виде треугольника. Что еще? Смуглый, чернявый, глаз у него был карий, хитрый, скулы западные, лохмы черные, кудрявые, длинные. Правда, не всегда чистые. Словом, ничего славянского. Напоминал он скорее француза или итальянца. Деньги он не считал, все время проворачивал какие-то махинации, был авантюристом, напоминал мне отца моего. Что ж, все закономерно. Мальчик ищет похожую на мать, девочка – на отца. Ну, и конечно, я решила, что ему нужно прямо ко мне, как говорится, награда нашла героя. «Вполне в твоем вкусе», - как заметила тогда моя подруга Лилька. Марик был в себе уверенный, где-то даже наглый, по-еврейски проницательный, хитрый, веселый, остроумный. Никогда я столько не смеялась, как тогда. Ухаживал он за мной необычно: понимал видно, что всякие там букеты да конфеты меня мало интересуют. Нужно было поразить мое воображение. Марик подгонял мне кареты (в прямом смысле слова, если нужно было вызвать меня на прогулку). Был он достаточно сильный, во время этой самой прогулки мог посадить меня к себе на плечи, как ребеночка, и катать так по парку, шокируя всех встречных и поперечных. Я, думаю, он тогда принял меня за свою, решил, что евреечка я: была я смуглая, худющая, черные кудри до попы, нос как у Баба-Яги. Чем не фишерманка? Однако просчитался он – оказалась всего-навсего цыганка.
Чтобы очаровать мужчину, многим моим подружкам приходилось всячески изощряться: наряжаться, делать боевой раскрас, частично обнажаться, обтягиваться, изменять голос, делая его тихим, вкрадчивым да писклявым, изменять походку, выражение лица, американскую улыбку нацепить и еще черт знает что… В общем, как говорила Скарлетт, чтобы покорить мужчину, нужно притворяться дурой. Я для этого была слишком ленива, глупа, и казалось мне это все несусветной пошлостью. Считала, что с уверенным в себе человеком и не нужно притворяться дурой. Хотя в определенных областях мне и притворяться было и не нужно – я в них была от природы тупа, например, в некоторых действах на компьютере. Марик тогда делал мне свой сайт, делал еще тогда вручную (не было тогда еще конструкторов), его напрягало, а напрягаться он не любил, требовал, чтобы я сама научилась делать сайты. Но для меня это было равносильно полету на Луну. Он меня тогда так и прозвал – Блондинка Тупицына. Я не обижалась. Зато мои взгляды на всех этих девиц разделял, и мы вместе хохотали, приметив у кого-то из них вышеописанные манипуляции.
Короче, что еще нужно дикой молдавской девочке? «Лада, ты сорвала джек-пот», - заметила тогда моя подружка Лилька. Где-то через год такого плотного общения мы с Мариком поженились. Отцу Марик понравился, а Рубина наш этот альянс не одобряла. На свадьбе она странную фразу обронила. Я спрашиваю ее: «Как тебе Марик?». Она мне: «Лада, да ты в глаза-то ему посмотри! Тройка, семерка, туз!» Тогда не поняла я, что она имела в виду. А Рубина не стала эту тему развивать. А когда я поняла все, уже было поздно.
Марк Фишер назван был так в честь своего прадеда, который был небезызвестный в своих кругах карточный шулер. Однако обо всем этом мне стало известно лишь много лет спустя. Все фишерские детки – (по различным линиям) имели какую-то ненормальную склонность к игре. Генетическую что ли? Старший сын одного из братьев, Александр Адамович, математический гений, вскоре забросил всю свою научную деятельность и основал собственную фирму промышленного альпинизма вроде. Лазать по стенам зданий было гораздо выгоднее, чем сидеть в университете. Компания приносила ему хороший доход, он регулярно поигрывал в казино. Жена его Натали благоразумно развелась с ним. Видимо, боялась, что в один прекрасный момент сама может проиграна (она-то развелась, а я вот не успела). Другой Фишер, Кирилл, предпочитал «астрономические шахматы». Мой Марик был всеяден и любил все - рулетку, крэпс, покер…
Известно об этом мне стало много позже. Разве это может случиться со мной? Никогда этого не может произойти. «Никогда, никогда, никогда». Именно так мы думаем, когда наши знакомые или приятели рассказывают нам о своих чудовищных проблемах. Потом влетаем сами…
Я спрашивала потом Рубину, почему не предупредила она меня, если все заранее знала. «Это твой опыт, Лада, твой путь. Ты сама его должна пройти, тут вмешиваться нельзя», - сказала она тогда.
В первые годы жили мы относительно мирно, пытались заделать младенца, однако из затеи этой ничего не получалось. Я была худая, длинная, вертлявая, ничего у меня там не цеплялось и не прикреплялось. Проехались мы по всем городам и весям - делали сто раз ЭКО, инсеминации, всякие манипуляции. Обследовали меня тогда, как космонавта, кровь я сдавала почти ведрами каждый день для различных анализов. Ходила потом, пошатываясь, как раненый боец, гормонами тоже меня пичкали хорошо. Справок требовали кучу всяких, о том, что у меня нет этого и нет того, словом, нет ничего. Обежать пришлось мне всех врачей для получения этих справок. Один из них был юмористом. Когда я ему сказала, что теперь новый доктор запрашивает пять справок о том, что «не был, не был, не был, даже рядом не стоял», он расхохотался и ехидно заметил: «А не нужно ли ему справку, что Кутузов в 12 году победил Наполеона?»
Короче, все было бесполезно. Наблюдая мою прозрачность и черные круги под глазами (как будто не спала я кряду лет десять), врачи меня жалели, обкалывали немецким менопуром, а нужно было мне идти (как я сейчас понимаю) на русский клостик (клостилбегит), да еще тот самый золотой стандарт – пурегон что ли. Да еще у Марика простата простужена была вроде, короче, все одно к одному. Однако младенца тогда мы все же заполучили. Оказывается, в семнадцать лет мой Марк заделал его одной девице, которую и не знал-то толком, то ли Алине, то ли Марине. Дело было на вечеринке, как я понимаю, был он в подпитии. Однако мужчине для порчи спермы нужно так напиться, что он не в состоянии будет кого-либо заделать. Остальные дозы не считаются. Девица, к счастью, вообще была трезва, как стекло. Понравился, видно, ей мой Марик. Ну вот, не долго думая, решила она его заполучить… Короче, эта самая Алина-Марина честно выносила ребеночка, к мужу моему претензий не имела, да и скинула его быстренько в Дом малютки (не Марика, конечно, а младенца). А мы потом нашли, забрали, и растила я Динку как собственную дочь. Детка наша похожа была на Марика, на бабушку Маргариту (мою свекровь). Прелестная кудряшка, пухлая, румяная, хитрая, себе на уме (от Марика, видимо, черты взяла). Не любить невозможно. Рубина тоже в ней души не чаяла, но муж мой туда практически нас не отпускал.
Пока Динка была маленькой, жили мы относительно спокойно. Но потом, как заметил Зощенко в одном из своих рассказов, Марик начал «немного проявлять себя». Он поигрывал, иногда проигрывал – я на все глаза закрывала, а, вероятно, зря. Жили иногда на мои авторские. Но дело даже не в этом, меня не напрягало. Как я потом поняла, Марик мой был классическим садомазохистом. Как говорится, «мэ тэрно чаворо, нэ джиипэн миро пхаро» («я – молодой парень, но жизнь моя тяжела»). Он любил поиздеваться над окружающими, в этом самый кайф находил. И далее ему было необходимо, чтобы кто-то поиздевался над ним. Вел психические атаки быстро и умело. На меня выливал целый ушат грязи. В его глазах (как выяснилось) я была «дура», «неумеха», «бездарь», «мотовка» и так далее. Люблю раскидывать вещи, не имею любви к порядку, остаюсь ребеночком. Все от того, что Ярослав меня разбаловал несусветно, ни в чем отказа не было. Гордыня моя зашкаливает – ни с кем не общаюсь, свобода ставится на первое место. И писательство все - ради свободы. Подчиняться мужчинам не умею и не люблю. Свобода на первом месте… Как он тогда сказал – никому не подмять бахтияровскую породу. Местные актеры – мои любовники все (или хотя бы через одного). К окружающим всем добра не по природе – исключительно по своей глупости и от своей лени. От этого всего его тошнит. Да еще куча всего… Из матных выражений он сооружал такие гоп-стопы, которых вы никогда и не слышали и даже вообразить себе не можете.
И ладно бы Марик ограничивался устной лекцией. Он же подкреплял свои слова действиями. В порыве ярости или подпитии он похож был на разъяренного зверя: мог расколотить зеркала, вышибить дверь в мою комнату (я пробовала запираться на ключ), гоняться за мной по дому со своей берданкой, сжать стакан так, что он разлетался на осколки - рука в крови. Слава Богу, Динка наша ничего этого не видела (я отправляла ее к родственникам в «критические дни»). Я понимала, для чего все это. Марик хотел подавить меня, сломать что ли, научить подчиняться мужчине пусть даже через чувство страха, противное, липкое чувство. В стресс я впадала, но сломать ему меня не удалось. Страха у меня не было. Я понимала, что застрелить меня Марик не сможет – не тот человек, духу не хватит. Страха не было, но было обидно до ужаса, да и жалко своей разрушенной жизни. Я не понимала, как смеет он надо мной издеваться. В процессе этих скандалов сердце у меня больно сжималось, начинало бешено колотиться, и я начинала рыдать – все-таки не могла сдержаться. Рыдала я потом часа два, а иногда и пять. Громко, на весь город. И вот тут Марик успокаивался. И дальше такого же пресса, видимо, ждал от меня. А я не умела его прессануть, вот беда-то. Издеваться над людьми я не умела, слабые места Ахиллесовы (есть они у всех) затрагивать считала низостью полной. Так вот воспитал меня Ярослав. Всегда внушалось мне, что это все подло, по-плебейски, гадко и мерзко. Обижать других тоже не умела – всех мне было жалко, хотелось взять под свою защиту да восстановить справедливость. «Ты горячая и обидчивая, не все тебя понимают», - говорила Рубина. Ничего себе, обидчивая…
После этих скандалов Марик убегал из дома на всю ночь. Возвращался он под утро, и тут происходили удивительные вещи. Не было ни одного случая, чтобы он провел такую ночь спокойно и в благоденствии. Что-то непременно происходило: или в машину его кто-то врезался, или обчистили его полностью, один раз в драке какие-то «пионэры» (как говорит наша Динка) бровь разбили, в другой раз пришлось ему полежать в туалете ресторанном с разбитой башкой (ездил потом ее зашивать). Все эти факты Марик соотнес как математик и немного поутих. Решил видно, что жена его – злая волшебница Гингема, повелевающая всеми ветрами. Но я тоже ничего не понимала. Я сильно обижалась, да, но мне уже было не до обраток. Умом я понимала, что такой вот Марик послан мне, чтобы сдерживать мою гордыню. Иначе закрывалась она бы болезнями да всякой дрянью. Хотя, честно говоря, гордиться-то мне особенно было нечем. Свою внешность и способности всегда оценивала адекватно. Любовью к славе не страдала. В отличие от Рубины почти ничего не умела.
Звоню ей, обрисовываю картиночку. «Все нормально, Лада. Так всегда будет. Ничего не бойся: алмаз гнется, да не ломается. Защита на тебе сильная стоит – никто не пробьет. Тебе и делать ничего не надо – все само собой сделается». Пытаюсь узнать у нее, откуда же это все. «Потому что в воскресенье, в плаценте на Пасху я прямо родилась да?» Она засмеялась. «Нет, Ладочка, это хорошая примета просто. Там еще кое-что есть, не могу я тебе сейчас всего сказать, нельзя. Помни об одном – никогда к этим делам ты не должна свою волю подключать. Все твои плохие предсказания, прогнозы могут сбываться, сбываться быстро, беда будет…». Так сказала мне тогда Рубина. Что еще она тогда говорила? Да, вспомнила, сказала она, что этот щит мой автоматически перейдет на человека, которого буду сильно любить. Я тогда удивилась очень. «На Марика что ли? Так ему никакой щит не требуется. Мне самой, скорее, от него защищаться надо». «Нет, это не он. Но кто, не знаю пока», - сказала тогда Рубина.
Потом прошло какое-то время. Марик малость поутих, стал много ездить по своей работе – то в Бирмингем, то в Берлин, то в Токио. Проживался он там по полгода, думаю, играл при первой возможности. Мы оставались с Динкой дома, меня все устраивало. Правда, в Японии ему не нравилось жутко, все время ныл, что вода дрянная и еда дрянная. А тут еще попросили выходить их и в ночную смену. Надо было срочно какой-то проект завершить. Работали они днем, да еще и ночью, то есть совсем не спали. Марик ходил весь измочаленный, ругался отборным матом. Как я поняла, играть там было негде и некогда. Вместе с американцами они там были. И вот дело к концу шло, вместе с американцами в ночную эту смену разок сильно набрались наши айтишники. Видимо, отмечали они окончание проекта. Да очень круто все тогда вышло. Америкашкам-то ничего, они привыкли, видно, заливать себе в глотку что угодно. А Марику моему совсем худо стало после импровизированной той вечеринки. Организм подорвал он бессонницей, почти ничего там не ел. Рвало его всю ночь потом. Звонит он мне и языком еле шевелит: «Лада, сделай что-нибудь, щас сдохну…». «Марик, ты же знаешь, что не умею. Звони Рубине», - говорю. «Ты в своем уме? Эта старая ведьма весь процесс ускорит, да еще радоваться будет, как все само собой устроилось». Марик с моими родственниками особо не церемонился. «Лада, я знаю, что ты бабу Нину вытащила тогда в больнице. Мне Кирюха все рассказал тогда», - снова пристает ко мне Марик. Баба Нина и Кирилл – дальние родственники Марго, моей свекрови. «Нет, я просто жар сняла», - говорю. «Сделай что-нибудь, иначе останешься вдовой», - вопит опять он. «Ладно, попробую». Кладу трубку, начинаю отчитывать его, глаза закрываю, с каждой молитвой мысленно крещу и Марика, и дверь его номера. Так читаю около часа. Дальше уже я вся потная, и руки, и ноги дрожат, как при сильном чувстве голода. Но сработало тогда. Через час Марик заснул, рвота его прекратилась.
Потом вернулся он, и весной полетели мы в Мюнхен мой День рождения отмечать. Динку к бабушке отправили. Накоплены у него были какие-то мили. И перелет, и проживание в этом случае получались у нас дармовые. Надо было себе пропитание только добыть. Устроились там в приличном отеле. И конечно же, Марик нашел местечко, где можно было поиграть. Стал он ходить в ближайшее казино. Я от нечего делать тоже к нему пристроилась. И вышла там удивительная история. Марик играл в рулетку, все ставки делал на соседей, да все неудачно. Я же попивала там коктейли рядышком, и обнаружила, что странным образом вижу все выигрышные номера (цифры эти сами собой появлялись в моей голове еще с утра), в казино же я чувствовала момент, когда они выпадут. Сдуру рассказала я об этом потом Марику. Он придумал хитроумный план. «Лада, в момент выпадания тройки будешь подмигивать мне правым глазом», «четверка – левым», пятерка» - поправишь прическу, шестерка – шпильку уронишь и т.д. Поскольку к авантюрам у меня любовь была с детства, мне план Марика понравился. И взялись мы с ним шуровать по всем ближайшим казино. И теперь были при деньгах. Я накупила тогда в Мюнхене кучу шмоток себе и Динке, сумочек, Марик тоже приоделся, гуляли там хорошо, развлекались, ездили по замкам да музеям.
Но в один прекрасный момент все пошло не так. Точнее сказать, я потом-то поняла, в чем дело. В этот день подсоединились ко мне какие-то мошенники в Телеграмме. Сделали они себе фальшивый аккаунт и начали мне писать и звонить от имени владельца моего издательства. Идет, мол, проверка всех сотрудников. И прочую чушь несли. Я сначала не поняла ничего, растерялась, вступила даже в переговоры с ними. Но потом со своим редактором связалась, он мне быстренько пояснил, что наш владелец – царственная особа и никогда ни с какими авторами сам на связь не выходит. Я быстренько удалила новоиспеченных жуликов (благо, сообщить им ничего интересного не успела), но разозлили они меня сильно. Марик мне тогда говорил, что я на весь Мюнхен орала. И вот тут-то мое обычное добродушие изменило мне. Пожелала я им, чтобы они к вечеру сдохли, чтоб лопнул у них желчный пузырь и все такое, и больше уж никому звонить не смели. Вот это все я и громко кричала, на весь город. А этого делать было нельзя. Ведь говорила же мне Рубина, что плохие прогнозы мои сбываться могут. Дальше я не поняла ничего: на следующий день мне совсем худо стало. Мне сдавило горло, чувствую, что не могу дышать. Ничего понять не могу… В глазах темно, все плывет, сердце колотится, того гляди вылетит. Марик носится вокруг меня в панике, орет и истерит.
От них пошла обратка что ли? Или мастер среди них есть? Или карма у них настолько чистая, что обратка сама собой идет? Вот когда прихватило меня сильно, стала я о жуликах этих уже по-другому думать. Не от хорошей жизни, думаю, наверное, пустились в такие махинации. Может, сильная нужда у них, дети голодают, нехватка денег. Звоню Рубине, обрисовываю ей ситуацию. Языком еле шевелю. «Ах, Лада, Лада, говорила я тебе, нельзя тебе свою волю подключать, детка». «Спаси меня, Руби, совсем плохо мне». «Щас все сниму, но теперь уже беда будет. Здесь я ничего сделать не смогу. Ах, Лада, Лада, что же ты натворила», - ахает Рубина. Поделилась с ней своими мыслями о голодающих мошенниках. Рубина мне разъяснила истинное положение дел. «Не так все, Ладочка. Душой у них страсть владеет, это азарт - обмануть, провести других. Это болезнь души, а лечится это тем, что свободу отбирают». Короче, отчитала меня тогда Рубина, все прошло. Но на том неприятности не закончились, а только они начались. Да еще какие…
Утром все прошло со мной, но я обнаружила, что больше не вижу никаких номеров. Поделилась с Мариком. Он говорит, все восстановится, пойдем сегодня играть. Пошли мы снова в казино, и он там жутко проигрался. Я с ужасом обнаружила, что не чувствую теперь, когда выпадет тот или иной номер, ничем помочь ему не могу. Сижу, как обычно, коктейли попиваю, но больше ничего не вижу. Смотрю пялится на меня какой-то тип неподалеку. Глянула на него – похож на актера испанского, на Бандероса, только больше его, выше и основательнее что ли. Что за чепуха? Откуда здесь Бандеросу взяться? Перебирается он ко мне ближе. «Ты, Лада, - говорит, - внучка Рубины?» Откуда он меня знает, интересно? Совсем его не помню. И в то же время кажется знакомым. Боже мой! Это же Даня, Дэниэль, в детстве защищал он меня всегда. Откуда же он тут взялся? Сидим, болтаем, старые истории наши вспоминаем. Я сразу какое-то доверие к нему почувствовала (из детства же человек), рассказала ему про Марика и наши мюнхенские дела. Между тем у рулетки разборки какие-то начались. Насколько я поняла, разоблачили, видимо, наши махинации. Как говорит Рубина, сколько веревочке не виться, а кончику быть. Вот он, тот самый кончик. Подумала о том, что сейчас они нас прикончат. Все мои подмигивания и шпильки у них на камеры записывались (я должна была догадаться, идиотка…). Смотрю, Марика моего куда-то поволокли. Он от страха трясется весь, белый как полотно. Ну, ясно, никогда в таких переделках не бывал. Даня понял все, реакция у него была молниеносной. Потянул он меня, и помчались мы с ним куда-то через черный ход. Там коврики люк какой-то. Снял он крышку, спустил меня туда, потом сам спрыгнул, крышку задвинул. Оказались мы в каком-то тоннеле. Побежали там. Я расстроилась из-за Марика, думала вот-вот прикончат его. Даня меня утешает. «Не бойся, Лада, не убьют твоего Марика, не принято у них это». «Я смотрю, ты хорошо знаешь это казино и все его порядки», - говорю. «Да, приходилось иногда тут бывать», - уклончиво ответил он. А я расспрашивать не стала.
Вылезли мы из тоннеля уже в городе и взяли такси. Только куда бежать-то? В номер наш нельзя: там искать будут. Ах, Рубина, так вот о чем ты говорила: беда будет. Зная Марика, я догадалась, что сейчас он меня сдаст: типа забирайте жену мою, эта курица несет золотые яйца, с ней игра ваша беспроигрышной будет. Короче, Герман и графиня. Только я не вижу больше номера-то, вот в чем фишка! Ничем им помочь не могу. Шмыгнули мы в машину, да и помчались подальше от злополучного местечка. Привез он меня тогда к своим друзьям – Верочке и Димитру и там оставил, заверяя, что я в безопасности. Но страха у меня не было, переживала я больше тогда за Марика. Однако просить Богдана спасти моего мужа…Не знала, как ему об этом сказать. А ничего и не нужно было говорить. Он на меня посмотрел так и говорит: «Ну, я поехал». «Куда?» - говорю. «За Мариком, щас его привезу». Меня тогда это так поразило – ведь не просила. Сам по себе такой. Вот тогда, наверное, я в него влюбилась.
Слава Богу, не успели там Марика укокошить, Даня, видимо, вовремя подоспел. Привез он его тогда под утро уже. Я не знаю, как ему удалось там все решить. Он об этом ничего не рассказывал (это я тоже отметила). Марик вообще от страха ни слова вымолвить не мог: его рвало на нервной почве. Потом мы все улетели в Россию. И вскоре развелась я с Мариком, надоели мне его спектакли, рыдать на весь город, прятать Динку - все надоело. Вот тогда я дала себе слово, что никому больше не позволю себя обижать. А потом мы с Динкой поехали к Рубине, и там снова встретилась я с Даней. Вот там все и началось и растянулось на много лет. И моя защита его щитом стала. Во всяких переделках бывал мой Бандерас, только всегда оставался целым и невредимым. Вот только теперь поняла я слова Рубины.
А теперь вижу его здесь, под своими окнами, спящего на нашей лавочке. Боже мой, какое счастье! Вот уже мы дома. Динка у меня. Она уже большая, учится у нас в Щукинском училище, обожает проживаться у Рубины и моего отца. Сейчас она сидит за компьютером и смотрит мои стихи на сайте. Вот она громко присвистывает (видимо, удивлена чем-то) и восклицает: «Mаmma mia! Questa e bella!» Диночка немного болтает у нас на всех языках.
- В чем дело, Дина?
- Мамочка, ты спятила?
- Почему?
- Тебе сорок лет, а ты, словно из младшей группы детского сада.
- Да, почему?
- Да у тебя же в каждом стихе – Бандерас. И гордый он, и сильный, и страстный - «витязь мой прекрасный». Запомни, мамочка, мужчинам нельзя петь такие дифирамбы – они не будут тебя ценить и решат, что ты слишком глупа, потому что не видишь их недостатков.
- Дина, в том-то вся и фишка, что с Бандерасом можно все. Он тот человек, с которым можно все. Уверенный в себе мужчина никогда не унижает женщин, не боится их инициативы (напротив, это кажется ему забавным) и спокойно воспринимает все восхваления в свой адрес. Крышу у него не сносит, потому что про себя он все знает сам. Ищи себе такого парня.
- Мамочка, в рассказе, смотрю, он же. Тебя редактор не пропустит с таким героем.
Мне весело слушать мою дочь, я смеюсь. Динка наша набралась, видимо, у Рубины таких манер – всех поучать да ворчать.
- Почему же не пропустит редактор-то?
- Потому что так не бывает. Что такое – этот твой Бандерас? Мечта всех пионэрок. В реальности есть кто? Бабники, голубые и фрики. Твой же герой словно с небес спустился.
- Да почему же?
- Смотри, он никогда не треплется о бабах (как делают все мужчины). И вообще, похоже, ни о чем не говорит, предпочитает молчать. «Я старый солдат и не знаю слов любви», - хриплым голосом выдает Динка и показывает мне образ, ковыляя на одной ноге.
Тут уже я хохочу в голос – дочь моя набралась в Щуке тех еще штучек. Талантливая она у нас девочка.
- Далее, мама, он всегда приходит к тебе на помощь, как Бэтман, оберегал тебя с детства (видно, готовил для себя во взрослой жизни – хохочет уже Динка). Он может разрулить любую ситуацию. Стреляет как снайпер. Красавчик, как тот испанец. Умен и тонок. Силен и ловок. Остроумен. Да еще и свободен. Кстати, почему он свободен? Кто он вообще? Бандит или конторский?
- Не знаю, Диночка, он не говорит – я не спрашиваю. А свободен – потому что меня ждал…
- Да, похоже, ты его детская любовь, вот старого солдата и переклинило. Все равно так не бывает, он не реальный, это миф, выдумка, мираж… Нет в реальности таких Бандерасов, понимаешь, нету!
Беру Динку за руку, тащу ее в свою комнату. Показываю его, спящего на нашем диване. Укрылся пледом, натянул его до носа. Динка задумчиво смотрит на него, потом мы тихонечко выходим. Господи, дай же ты каждому, чего у него нет!

Другие статьи в литературном дневнике:

• 03.11.2025. Пока земля еще вертится...