***

...то справа налево, то слева направо
кружится дворами листва листопада
и возле решетки Летнего сада
качается маятник очень устало.
Город без хлеба - тот же Освенцим:
души сжигает в печах пучеглазых,
сжимает отважное нежное сердце
немилосердно удушливым газом.
А там, на востоке, в горах Галилеи,
в тени от ветвей на терновой аллее,
Иосиф с Марией стоят на пороге
нелегкой дороги к Его синагоге
спиной от решетки у летнего сада.
Закат и рассветное небо раздрая
кармином на вывеске рая и ада
рука Галилейца крестом вышивает.
Для ада платочек -
Tod Liebe macht frei,
для рая сорочку -
macht Liebe die frei...

...мне нужно, чтобы мёл декабрь,
а из окна рождественской квартиры
я видел, как цветёт миндаль
и бьёт фонтан Гвадалкивира.
Мне нужно, чтобы ты была,
когда "не мир" и так бессильны силы,
что воздух тяжелей крыла,
и ждать уже невыносимо.
Я верю больше, чем богам,
глазам - исповедальным безднам,
и руки тянутся к рукам
и в узел связываются тесно.
Мне нужно, чтобы бил фонтан
на берегах Гвадалкивира,
и твой янтарный талисман
хранил осколки треснутого мира...

...в плетеном кресле, как вдова,
судьба качается сутулясь,
камина рот жуёт дрова
и угасает юность.
Ведут дороги в Вифлеем,
в исповедальный Город Хлеба,
где неделимее морфем
одна непостижимость неба,
где по закону старшинства
месть заменяется прощеньем
в ночь наканунe Рождества
и утром после Воскресенья.
И сколько б ни было Голгоф -
у каждого своя Голгофа,
над ней разверстая le gouffre,
под нею истина из штофа...
Пока в руке лежит рука,
покуда губы шепчут имя,
любовь отчаянно крепка,
и беззащитно уязвима.
я хочу бути поряд
коли пречистий погляд
блисне і охолоне і новий
спалахне вогонь
чи то в сердцях чи то на зорях
я зберігу його в долонях
нехай осяє небокрай
я хочу бути буквою
першою ім'я
вишиваною сукнею
останнього вбрання
невтішно битись жилкою
синенькою на скронях
чи навіть збожеволіти
як сука без щеня
я хочу бути рядом
коли едемським садом
чи самовитим адом
байдуже з ангелом
чи гадом
пліч-о-пліч не спіша
гулятиме твоя душа
я хочу бути поруч
коли чи німб чи обруч
прозоро склом
чи темним тлом
вінчатиме твоє чоло
як небо журавлина зграя
і не спасай мене благаю

...наземь, навзничь, где валежник,
и, особенно, сосна,
упаду не очень свежим,
и, особенно, со сна,
а, точнее, от бессонья
всенощной в шатре цыган,
чтобы стать еще крещенней,
чем заветный Иордан,
чтобы стать еще распятей,
чем изгой христианин,
руки для своих объятий
разведу до двух аршин,
и за эту вот крамолу
я усну до вечерка,
и небесно сизый голубь
подмигнет мне в глубь зрачка...
... я в надежду обую ноги
и отправлюсь пыльной дорогой
в поисках счастья которое боги
с собой унесли посеяв веру
я поверю что крылья шире
не расправит белая лебедь
даже если острые шилья
эти раны заштопают мне
я безслёзно навзрыд заплачу
у высокого берега неба
где шатун после майской спячки
переправился вброд в июль
когда память догонит время
я наверное с богом встречусь
он как добрый большой кузнечик
зазвенит надо мной в траве...

Мой рай – рождественский январь,
Ерушалайм, сок вифлеемского граната,
Хвоя и ладан, сахарная вата,
Дешевле смирны тонкая сусаль,
И в очаге нетлеющем янтарь
В холодной, неухоженной пещере,
Чем раньше нарисованной - вернее
Даёт тепло и создаёт уют,
Волхвы волхвуют и волы жуют.
И каждому своё и каждому по вере.
Драматургия удивительно проста:
Мария тужится, Иосиф причитает,
Младенец Воскресенье поминает,
И мышь в углу, практически святая,
Дрожит от ветра Рождества,
А я в плену рождественского рая
леплю из глины странные слова...

В ней было что-то от зари
над крышами и куполами Львова
из откровений богослова,
что буквы плавил в янтари.
В ней было что-то от Дали,
От девушки из Ампурдана,
недосягаемой и, до того желанной,
что время просишь: - отдали,
еще на миг тот миг прощальный,
когда услышав крик порсканья,
летят на выстрел глухари.
В ней было что-то от земель
обетованных, не согретых лаской,
не ставших вотчиной Царицы Савской,
но берегом для кораблей.
В ней было что-то от любви,
От той, единственной, до дрожи,
Что Бог не даст найти похожей,
Хоть все ромашки оборви.

Я дыханье, я воздух поющего горла,
немая молитва ста тысяч далайских лам,
кипящая медь из хрустального горна,
я - семя, рожденное искрами ламп.
Я твердь облаков, недоступная свёрлам,
тропинка в лесу от диковинных лап,
Ладья на волнах незнакомого фьорда,
худая отмычка сеkретным замкам.
Домотканый шатёр надо мной распростёрла
Водосвятная ночь, укрывая от зла.
Я проснулся, и ахнул (!), о, как узкогорла
у архангела шея. И крылья орла...
Останься здесь когда гроза,
Без всяких оговорок и рассрочек,
От первых петухов до третьего гвоздя,
Останься здесь, как талая вода,
Или рубец от червоточин.
Останься здесь, где ночь и поезда
Проходят мимо станций, полустанков,
Где вместо роз белеет лебеда,
И где волчицы в разорённых городах
Зализывают раны у подранков.
Останься здесь, как на воде круги,
Как длинные гудки из телефона.
Чтобы младенца узкие зрачки
Через завесу зги и чепухи
Узнали в Храме Симеона.
Останься здесь, где помнят наизусть
Слова без плача, жалости и зова,
Где посоветуют: "Кинь грусть,
Возьми венок рябиново-терновый...",
А на Ямской опять поймали вора.
Останься здесь. Дорога беглеца -
Всегда до талого. В каком угодно виде
Приму в tебе и сына и отца,
И кровь сотру последнею с лица,
И научу других тебя навидеть.

В такую ночь – вина и хлеба,
Вины невинности и власти
Ребро Адаму пришивает Ева
И совершается причастье.
В такую ночь рождаются титаны
Под полу(шепот) полу(стон) кариатид,
И открываются блаженнейшие раны,
И воском плавится гранит.
В такую ночь порочного зачатья,
Венчанья слов коронованья муз
Возносятся стихи и ниспадают платья -
Освобождением от уз.
В такую ночь уходят страхи,
И разбиваются табу...
В такую ночь шагами росомахи
... и я уйду
Не горько-сладко, и не стыдно мне
За крест, ладонь, костёр и слово,
За то, что поменялись нимбами -
Тебе нефритовый, а мне терновый,
За всё, что было недосказано,
Недоцеловано без милости,
За беспредельно одноразовый
Конец презумпции невинности,
Незавершенность утра ? – тоже за !,
Последней строчки неизбежность,
За небеса-глаза и, боже, за
Неприкасаемую нежность,
За то, что я со всех - как гончая -
К тебе по кровяному следу,
За всё, что между нами кончено,
За твой извет и за мою измену,
За свитых душ холодный глянец
И полнолунья приворот,
За голову в обмен на танец
И поцелуй в молчащий рот,
За вдохновенье палачу
На плахе города и мира,
За это всё стократ плачу
Я пустоте под пиками Памира
С тех пор, как хамство стало панством,
Оcлы и овцы стали паствой
И Каина помазали на царство -
Я разлюбил тебя.
Терпя табу не преступить. Неловко,
Принцессе, мачехе, золовке
Под тонкой рисовой циновкой
На подвесном спать потолке.
Я налегке - теперь - с тобой, без тебе,
Мне все равно. Как завещал намедни ребе:
На разоренном, овдовевшем небе
Нет места утренней звезде.
Везде, где ты ступал – силки, капканы, клинья,
Где я искал тебя – пустыня,
Но крылья машут – от бессилья
Сложиться и разбиться в земь.
Я есмь, но это ничего не значит,
Ни манны вымолить, ни чаши.
Глаголю, чтоб переиначить,
Да стал глагол несвеж,
С тех пор, как стал рубеж виденьем,
С тех пор, как солнце стало тенью,
По боли в левом средостенье
Ты понял – я забыл тебя
Natale
…без теченья рыбы немели,
и дрожали непрочные швы.
Был завет. E Lucevan le stelle -
над дорогой. И были волхвы.
Благовещенье – тоже причастье.
И любовь без объятий черства.
На солому и теплые ясли -
расстилали постель Рождества.
Берега под стремниной потока
шлифовали свою крутизну.
Начиналась другая эпоха,
и душа обретала цену.
И алели гроздья рябины,
и не в срок распустилась айва,
и какая-то странная глина
под руками лепилась в слова.
И в ту ночь указательным пальцем
щекотал старый ребе дитя,
и дышала неслыханным счастьем
с виноградом засохшим кутьяДумать и мыслить – не тоже одно,

Свобода и верность тождественно разны,

Засохшие гроздья рождают зерно,

Из зерен проросших рождаются фразы.

Рождается звук, как отблеск игрист,

От веры и разума рождается ересь,

От кроны и ветра рождается лист

И, познавший полет, возносится в невесть...

Куда всё спешат добежать облака ?

Откуда у невода столько коварства ?

Прямые сойдутся в той точке тогда,

Когда на Земле все разрушатся царства.

Всегда по теченью плывёт поводок,

И флюгер все держит свой парус по ветру,

Всегда на распутье возводят острог,

А молния метит ударить по центру.

Поэты не могут быть с миром в миру,

Пока правят миром потомки Кайяфы,

Но, верю, в то утро, когда я усну,

Мне будут читать Серафимы

Аграфы.

Была зима.
И первый день недели уже виднелся.
Пастухи в ночном привычно коротали время.
Еще привычнее коротало время
и без того недолгий способ существования белковых тел.
Голодному шакалу диск Луны напомнил про лепешку с мясом
и несогласие с таким меню прошило небо сиплым воем.
Овца, отставшая от стада, не помышляла
(законам Исаака вопреки)
своими «беээээ» противодеять силе,
чей музыкальный слух легко мог перевесить чашу
и, потому, молчала, и плелась к своим,
предпочитая камни обходить, чем собирать или разбрасывать.
Один из пастухов - обученный считать
из кулака выдергивая пальцы,
с удивлением вскинул брови и кроме недостачи
обнаружил прибыль света
в той части небосвода, где очень тонко вяжутся дела.

Дела, дела, дела...

Какое дело пастухам до акций, ипотеки,
до третейских судей, которым не винить дешевле, чем прощать
и от того их справедливость так безмерна,
как безразмерна мантия над животом;
какое дело пастухам до споров торгашей
о том, какая скидка одурачит покупателя сильнее;
какое дело пастухам до храмовых менял,
которым отдавать – сложней, чем отдаваться;
какое дело пастухам до фарисейских споров
об исконности пророчеств,
о силе веры в пышности обрядов.

Другое дело - ветер, небо, звезды...,
уж если спорить с кем – то лучше с ними –
чье дыханье чище, глубина непостижимее и
чье мерцанье бесконечней одиноко.
Совсем другое дело научиться слушать ветер
и понимать в его дыханье скрытый смысл
и вслед за ним пойти за Новою Звездой.
Так и случилось: пастух проследовал на Свет;
возвышенный рельеф на горизонте в последний раз
пытался удержать рассвет,
и снова тщетно;
у входа в грот ленивые волы жевали жвачку,
освободив при этом место в яслях малышу.
Пропели петухи – уже без шанса ошибиться,
неспящие остались при своих,
по склонам ночь спустилась в море,
и с первыми лучами к хозяевам вернулись тени,
не оставляя места снам.

И каждый над душой своею - царь.
И каждому - Джокондовые дали.
И было все, как завещалось встарь.
И был день пятый.
И Его распяли

Другие статьи в литературном дневнике:

• 25.12.2019. ***
• 23.12.2019. ***
• 12.12.2019. ***