Слава пришла!!! Надежда Неповторимая. Продолжение
Паустовский Константин Георгиевич, роман "Дым отечества", стр. 217-219:
... В Лесном они долго искали дом, где жил Пахомов.
Глядя на сосны, на протоптанную среди них тропинку к крыльцу дома, Татьяна Андреевна подумала, что никакой войны, должно быть, нет и она просто идет со Швейцером к Мише, чтобы посмотреть, как он живет.
Но тут же она поняла, что думает об этом оттого, что увидела на снегу сосновую шишку и услышала птичий писк. На сосне сидел и, надувшись, озабоченно чирикал воробей.
Ощущение мирной жизни было очень коротким. Оно тут же сменилось сознанием, что война есть, что она рядом с этими соснами, где-то за спиной озабоченного воробья, что она лежит по окраинам Ленинграда тучей и хочет задушить любимый город голодом, стужей, смертью. Рядом, в каких-нибудь десяти километрах, сторожат город тысячи буйно помешанных, выращенных только для бессмысленного и никому не нужного убийства.
Швейцер позвонил в квартиру Пахомова. Звонок не действовал. Тогда он постучал. Кто-то подошел изнутри к двери, остановился, прислушался. Швейцер спросил, здесь ли квартира Пахомова и живет ли в ней Мария Францевна.
Дверь открыла девушка в сапогах, в защитных штанах и ватнике. Она сказала, что Мария Францевна переехала на Фонтанку к художнику Вермелю, а здесь живут зенитчики. Она посмотрела на Татьяну Андреевну и предложила ей и Швейцеру войти погреться. Но Татьяна Андреевна поблагодарила и отказалась - она заторопилась к Вермелю.
Они долго шли по бесконечному Самсоньевскому проспекту, свернули на деревянный мост через Большую Невку. По северному берегу реки тянулись корпуса фабрик с выбитыми стеклами. Прямо на набережной лежал аэростат воздушного заграждения. Девушки, перекинув через аэростат веревку, счищали с него примерзший снег.
Татьяна Андреевна взглянула на их раскрасневшиеся лица, на пряди волос, выбившиеся из-под ушанок, и тяжесть у нее на сердце начала медленно таять.
В некоторых домах зияли черные дыры от снарядов. Кое-где приходилось пробираться между стальных крестовин, врытых в землю против танков.
Вскоре дома раздвинулись. Стали видны даль Невы, шпиль Петропавловской крепости, Троицкий мост, Летний сад. Все это поблескивало в зимнем свете. Нельзя было понять - то ли день еще не начался, то ли он уже потухал, переходил в промозглый вечер.
А через полчаса Татьяна Андреевна сидела около печки в комнате Вермеля, неподвижно смотрела на огонь, и из глаз ее капали слезы. Маша сидела рядом на полу, держала руки Татьяны Андреевны, сильно терла их, стараясь согреть, и заглядывала ей в глаза.
- Значит, умерла мама? - спрашивала Татьяна Андреевна.
- Да, бабушка умерла, - тихо отвечала Маша. - Она непохороненная.
Вермель хлопотал, готовил с Марией Францевной скудную еду, грел воду, чтобы дать умыться Татьяне Андреевне и Швейцеру. А когда Татьяна Андреевна, немного успокоившись, обняла его за шею и прижалась к плечу - хотела поблагодарить за Машу, за Варвару Гавриловну, за любовь старика к Пахомову, - Вермель насупился, погладил ее по голове, сказал:
- Ну что вы, милая. Я и Машу люблю, и Мишу. И вас очень люблю. И вот этого старого авантюриста, - он посмотрел на Швейцера. - За что же меня благодарить? Вот если будем живы и все окончится, тогда...
Вермель замолчал. Татьяна Андреевна и так поняла, что когда все окончится, они соберутся все вместе, и не будет ничего невозможного, чего бы они не сделали друг для друга.
Теперь их любовь была связана в крепкий узел смертью, страданием, кровью. А такую любовь ничто не может убить. ...
Паустовский Константин Георгиевич, роман "Дым отечества", стр. 231-232:
... Он пересыпал свою речь стихами, цитатами, воспоминаниями. Татьяна Андреевна слушала, закрыв глаза. Отдельные отрывки речи Швейцера наплывали, как сны.
Поэзия? Что это? "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Нет, не это. "Живые сны". Тоже нет. "Душа человека непрерывно требует сказки". Нет - и не это.
Чудесное слагается из зримых вещей. Из сопоставления и неожиданной связи этих вещей. Надо найти эту связь в окружающем. Надо искать ее всюду, - тогда сказка умрет, потому что сама жизнь станет ею. Таково назначение поэзии.
Татьяна Андреевна вздрогнула. Швейцер читал стихи. Что это значит?
Уже мороз сребрит скудеющие долы,
И от селений синий дым
Восходит ввысь. Поют, поют эолы
По рощам золотым.
Татьяна Андреевна сжала влажные веки. Только не плакать! Ни за что!
Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,
Учуять ветр с цветущих берегов.
Татьяна Андреевна закрыла глаза ладонью. "Не надо, - шептала она про себя. - Семен Львович, милый, не надо. Иначе не выдержишь, расплачешься".
И вдруг, как гром времени, вошли звенящие слова:
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы.
Ты нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.
- И вот за все это, за каждое слово, за создание новой жизни у нас на земле, за победу правды и добра, - сказал Швейцер, - мы должны сражаться до последнего вздоха. Потому что это - наше достоинство, наша душа.
Татьяна Андреевна сидела, закрыв глаза рукой.
Кто-то тронул ее за плечо. Это был Швейцер.
- Спасибо, - вполголоса сказала она, пряча от Швейцера глаза.
(1944)
Издание: М.: Правда, - 1985.
Другие статьи в литературном дневнике:
