Гнездо кукушки

Какое-то апреля

Люди придумали общество.
Общество придумало работу и обязанности.
Это такая игра: прийди вовремя, сделай что-то, уходи попозже. Людям нравится играть. Они даже не знают, что слово "вовремя" для всех когда-то звучало по-разному. Почему сегодня кто-то должен решать, когда наступает моё время? Ведь властелина времени не существует. Тем более моего.

Сегодня я прихожу к восьми, но меня до сих пор нет. Моё тело, кожа и мышцы лица, жесты рук, пальцы, потирающие виски, спина, упирающаяся в удобную высокую спинку кресла, правая ступня, нервно постукивающая по ящику стола - всё это вынуждено реагировать на приветствия случайных коллег, проходящих по моему кабинету. Реагировать какими-то дёргаными движениями. Лягушка под электротоком, усыплённая хлороформом.

Меня здесь нет, но никто этого не замечает. Моей пустоты. Кто назвал коллегами людей, занимающихся разными делами? Условности разрушают какие-то мозговые клетки, я не в силах сфокусировать внимание ни на одной букве. Я делаю 5% своей работы и 50% - чужой. Остальное никто не делает. Вся работа ничего не решает. Пустота. Поезда поедут по рельсам, а не полетят до созвездия Льва, даже если я ничего не подпишу за день.
Меня нет. Я далеко. Я вижу сны о каких-то документах, о толстой корове, что ходит за мной следом, о тупых глазах безликих двуногих. У них одно лицо на всех, такое блеклое широкое лицо. И пустые голубые глазницы.

На моём столе - стихи Джима Моррисона. Это мой вызов. Но никто из входящих-выходящих сущностей его на принял. Не ощутил. Не взорвался. Не бросил мне в лицо свои аргументы. Я всхлипываю от свой беспомощности перед округлённостью лиц, тупых, как исписанный мелок.

Открывается дверь, входит очередное огромное лицо, с маленькими ручками и невидимыми ногами, что-то произносит, а я смотрю на бумагу – и ничего не вижу. Бумага чистая. Я беру чёрную гелевую ручку и пишу: «Пошли все на фиг отсюда!» Но вместо этого на листе появляется ровный шрифт и возникает то ли приказ, то ли письмо. Лицо забирает у меня листик, и я плачу, как ребёнок, у которого грубо отняли старую любимую игрушку.
Но никто этого не видит. Слёзы не дают думать, они капают и образуют лужицу на письменном столе. Я не вытираю. Я люблю воду. Я смотрюсь в своё отражение в этой лужице. Я себе нравлюсь сегодня.

Входит без стука ещё одна сущность. Застаёт врасплох. Как? Она тоже не видит, что я плачу?! Сущность улыбается и говорит мне что-то о погоде. Это лицо никогда не думает. Я думаю за него. «О том, какая рыба в океане плавает быстрее всех».
Корова трезвонит всем подряд: маме, папе, свекрови, подружкам, громовым голосом несёт всякую херню, а я в это время или читаю бред о вагонах, или рифмую настроение, одновременно слушая радио "Джем».

Я на виду, на самом видном месте - не скрыться. Незнакомые люди разглядывают мои морщинки, считают себя вправе знать, с кем я сплю и как мои дети учатся в школе. В какой школе? Да? Неужели? Да что вы говорите? Что у вас случилось? Вы такая сегодня грустная. Они даже просят у меня "что-то" почитать - уверены, что мы с ними на одной параллели. Это оскорбительно настолько, что я не улыбаюсь обычным своим лицемерием. Отказываю, и с презрением к себе отмечаю, что делаю это не обидным для них способом.

Меня нет. Я настолько далеко, что никто не слышит, как я кричу: "Да пошли вы все...! Да кто вы такие и что вам всем от меня нужно?.."

Сущности, ничего не знающие ни о себе, ни обо мне, играют свои роли: они даже восхищаются моим умом и называют меня красивой. Что им известно обо мне кроме кое-каких внешних деталей? Кто писал им этот пошлый сценарий?!

Я вполне могу спрятаться. В шкафу я бы поместилась. Под столом - тоже.
Ненавижу эту свою трусость, эту зависимость и беззубость!

Тихо зверею и втыкаю наушники, когда корова, достойная быть жертвенной, оторвавшись от телефона и компьютерного пасьянса, начинает громко читать анекдоты из «Телескопа». Пытаюсь понять, что это? Моё испытание – или искушение гневом?

Я выдерживаю. Не принимать же психоделики? Превращаюсь в песок и мысленно сыплюсь со стола на пол. Песок бесконечен. Можна сыпаться и сыпаться: то струйкой, то пригоршнями, будто кто-то меня швыряет, то каскадом. Но лучше струйкой. Шуршащий звук. Я - песок, ура, я - песок! Это спасение! Великолепный бесконечный песок. Кто-нибудь видел, где заканчивается песок? Никто! Даже веник с совком бессилен: всё равно останется пара песчинок, они закатятся за плинтус, и продолжат быть мною.

Орущая и хохочущая в по телефону корова преображается в большое прозрачное желе, а телефонная трубка трансформируется в ложку. В маленькую серебрянную ложечку. Желе, чмокая, засасывает трубку в себя, звук становится всё глуше, и вот уже ничего не слышно. Бледно-зелёная масса, трубка ворочается в ней, как муха в мёде – медленно, но все глубже.

Липкое. Отвратительное. Трясущееся желе. Но я его создала, и – восхищаюсь этим созданием. Оно кажется совершенным: нечего добавить. Когда разбухающая сущность начинает выпирать из-под подлокотников кресла, я силой своей мысли (ха! почти как Брахма!) удерживаю её дрожащее равновесие…

Удерживаю и контролирую.

Не читать же ей вслух стихи Джима?

И не объяснять же, что песку ничего не страшно. Даже самоубийство...

Другие статьи в литературном дневнике:

• 07.01.2009. Гнездо кукушки