Вчера в России был День памяти жертвам политически
Вчера в России был День памяти жертвам политических репрессий. Вчера же на Лубянке, возле Соловецкого камня много-много часов до позднего вечера люди подходили к микрофону и зачитывали имена, даты жизни и должности своих родных, замученных, расстрелянных.... Это ужасно!!! Сколько людей, талантливых, умных, интеллигентных уничтожено. Что сейчас хотеть, когда столько лет производился т.наз. отрицательный отбор, когда уничтожались лучшие.
"ХОТИТЕ НАУЧИТЬСЯ ДУМАТЬ?" Мариэтта Чудакова
Мариэтта Чудакова – член Европейской академии, доктор филологических наук, профессор Литературного института (Москва). Член Комиссии по вопросам помилования при Президенте России и Президентского совета (1994- 2001). Автор книг о М.Зощенко, М.Булгакове, Ю.Олеше, сборников историко-литературных работ «Литература советского прошлого».
НУ И ЧТО?
Блог двадцать пятый
1.
…Если бы я озаглавливала все свои блоги, то этот можно было бы назвать — «Ну и что?».
Мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман (уважаю за давнее старание решить бесспорной важности задачу — «Город без наркотиков») в заметочке, озаглавленной «Про людоедов», рассказывает:
«Разговаривал с молодым жизнерадостным сталинистом. <…> Говорю: “Смотри. Только в 1937—1938 годах по политическим статьям (это данные НКВД*) было репрессировано около 1 400 000 человек. Порядка половины из них, 682 000 человек, были незамедлительно расстреляны. Таким образом, страна на протяжении двух лет убивала тысячу своих граждан в день (курсив наш. — М.Ч.).
Еще раз.
Убивали 1000 (тысячу) человек в день, своих граждан (важное уточнение — в отличие от других людоедов ХХ века, тяготевших все-таки к уничтожению не своих. — М. Ч.), непрерывно в течение двух лет”.
А он смотрит на меня, улыбается и говорит:
— Ну и что?».
2.
Е. Ройзман дальше хорошо пишет: «Если я скажу, что мне стало страшно, то это не так.
Мне стало противно». Как я его понимаю!
Человек не думает над своей историей — это факт. Но есть здесь что-то еще, непостижимое, но уж точно тошнотворное — как зрелище мозгов, вылетающих из головы человека после выстрела в упор (не видела, но слышала об этом). Может быть, просто-напросто — отсутствие воображения? Оно ведь или есть, или нет: не привьешь, не научишь.
… Не буду тратить драгоценное место, подробно цитируя оспаривающих Ройзмана безо всяких на то оснований («Не-е! Меньше, конечно! И вообще — половина было уголовников и диверсантов всяких! И не всех, кого приговорили, расстреляли!..»)
Его постскриптум: «Тут, как обычно, набежали и требуют ссылок. Объясняю. Это данные Справки Спецотдела МВД…». Все описание цитировать не буду, скан Справки (это Хрущев в конце 1953-го, обдумывая, видимо, свой будущий доклад, затребовал цифры зазря погубленных Сталиным сограждан) да и других документов — передо мной (поверьте архивисту с большим стажем: источники бесспорные). В 1937 году арестовано около миллиона, к «высшей мере» — 353 тысячи с небольшим. В 1938-м арестовано 638 с половиной тысяч (это сколько же семей осиротели, разрушились), расстреляно — 328 618…
Это — минимум (есть цифры поболе). Получается, как пишет один из сведущих, «в среднем, за два года в 1937—1938 гг. по стране казнили от 1000 до 1200 чел. в день.<…> Подобная интенсивность расстрелов даже совсем упрямого человека, но еще не атрофировавшегося к восприятию цифр и масштабов, может заставить задуматься. За пару недель 1937 года расстреляли больше, чем все военно-окружные и военно-полевые суды царской России за 100 лет».
3.
И были еще, оказывается, у товарища Сталина лагеря уничтожения. Только документы о них были тщательно уничтожены. Но нет ведь ничего тайного, что не стало бы явным.
В крохотной книжечке, только что напечатанной историко-литературным обществом «Возвращение» (его очень успешно много лет возглавляет 87-летний колымчанин Семен Виленский) крохотным же тиражом (500 экз.), сын воспроизводит рассказы отца — офицера МВД Ф. С. Елизарова, руководившего после войны в Якутии борьбой с бандитизмом (бандитизмом называли бунты заключенных). По природе очевидно честный человек, ко многому в своей службе относившийся с болью, рассказывал: «После войны из немецкого плена были освобождены миллионы советских граждан. <…> Многие работали на заводах или на фермах, причем это были не только угнанные из оккупированных областей штатские, но и военнопленные. Ко всем таким отношение было весьма настороженное — за рассказы уцелевших о том, что в Германии жизнь была лучше, чем на родине, следовали немедленные лагеря с клеймом “власовец”. <…> В Якутии было несколько лагерей, предназначенных именно для “власовцев”, на самом деле — для просто выживших в плену, помнивших разницу между советским колхозным строем и нормальной европейской жизнью. Эту память надо было уничтожить, и как можно быстрее. Тогда и появились настоящие советские лагеря уничтожения. <…> В последний месяц зимы к местам будущих приисков направлялись по зимникам и по замерзшей тундре экспедиции, состоявшие из лагерников <…>, вооруженных вертухаев и большого обоза <…>. Продуктов брали по минимуму, чтобы хватило для охраны и на первое время для зэков. <…> Итогом экспедиции должна была стать гибель всех “власовцев” от истощения, болезней и непосильного труда. С началом морозов охранники, расстреляв тех, кто ухитрился дожить до конца сезона, возвращались в родной лагерь с намытым золотом и без ненавистных свидетелей чуждой советскому человеку жизни. <…> Смерть была с первых дней запланированной и неизбежной».
Ну и что?..
*Хочется верить, что читатели портала знают эту страшную аббревиатуру — важную часть истории нашей родины — Народный комиссариат внутренних дел (1934—1946). До войны эти буквы и звуки вызывали дрожь у любого почти советского человека — все знали уже, что для того, чтобы оказаться в лапах этой организации, вовсе не надо быть в чем-то виноватым. В 1946 году Народные комиссариаты превратились в Министерства. МВД звучало менее угрожающе — потому, прежде всего, что управление, входившее прежде в его состав, стало отдельным Министерством государственной безопасности, а с 1954 года — Комитетом государственной безопасности при Совете министров СССР; его главной задачей до конца советских дней стала борьба с инакомыслием: сажать за чтение «не таких» книг, за ознакомление с рукописями собственных работ своих же друзей и т. п. Так что теперь угрожающе звучала аббревиатура КГБ. Сотрудников этого Комитета — охотников на людей — мы (преследуемые и их друзья и сочувственники) именовали гэбэшниками.
Другие статьи в литературном дневнике:
