Пили они все, кстати, зверски…Ну, вот, опять меня понесло! А ведь обещал, что не буду «художничать», не буду давать краски, портреты, полутона и прочее словесное обрамление. Всё, возвращаюсь к сухой правде, не испорченной писательскими стараниями. К примеру, почти всем вагоном меня предупреждали о жутком криминале в Москве, людей раздевают на ходу, мол, ты смотри там, пацан, никому не доверяй! Но особенно меня поразили разговоры о том, что в Рязанской области мужики дошли до такой степени нищеты, что до сих пор ходят в лаптях, а бабы в плисовых жакетках, которым едва ли не сто лет.
Чем ближе оказывалась Москва, тем напряженней становилась атмосфера в вагоне, тем больше злых, недоброжелательных слов в ее отношении произносилось, тем более слабыми и беззащитными начинали казаться мои попутчики. (Я тогда не учитывал, что многие из них ехали на Лубянку за справками самого разного характера; и сознание неопределенности, зависимости делало их раздражительными и беспомощными…)
Своим слабым житейским умом я не мог охватить и малый объем того, что предстояло этим не сломленным или сломленным обстоятельствами людям. В частности, не только, как жить дальше, но и как умирать, когда ты без прав, без настоящего и без будущего. Но безжалостный паровоз, время от времени, меняясь, на запасных путях, тащил и тащил наш вагон туда, где для многих уже не было жизни, в то время, когда для таких, как я, она только начиналась, полная надежд, солнца и возможного счастья.
И действительно на меня нахлынула настоящая эйфория: в моем представлении я был первым человеком из поселка Известковый Завод, пересекшим Уральский хребет в обратную сторону! И добравшимся до самой Москвы! Кстати, столица меня слегка разочаровала. Привыкшему к ее изображению на цветных, лаковых, открытках, странно видеть серые хозяйственные постройки, обшарпанные дома на подъезде к городу. Прокомпостировав свой билет до Баку, а это было уже на Казанском вокзале (прибыли мы на Ярославский), я вышел на площадь трех вокзалов и, увидев высотку гостиницы «Ленинградская», я вдруг поймал себя на том, что стою перед этим невероятным зданием с открытым ртом, и кепочка моя, любимая «восьмиклинка», свалилась с головы и лежит на грязном асфальте.
Именно так выглядели провинциалы на карикатурах в журнале «Крокодил».
Мне стало так стыдно, что я быстренько свернул свою «экскурсию» и пошел обратно. Увидел женщину, торгующую яблоками с лотка, купил одно, самое крупное, почти изумрудно-зеленое, вцепился в него зубами и… оторопел – оно оказалось очень пахучим, но невероятно кислым. «Что ж ты так ешь?! Это же лимон!», - крикнула торговка. Мне не хотелось признаваться, что я в жизни не видел лимонов и продолжил есть, постепенно привыкая к необычной субстанции, и не обращая внимание на кривящиеся от оскомины лица окружающих.
Но не это стало опорной точкой моей памяти, а то, что после удара по голове гостиницей «Ленинградской» я придумал свой первый стих. Стоя на переходе, наблюдая за светофором, как меня учили в школе, я всмотрелся в автомобили, скопившиеся у перехода и жадно ждущие зеленый свет. Это были «Волги» с оленями на капоте. Вживую я их не видел прежде даже в Хабаровске, но гордые их изображения встречались повсюду. Их морды, задранные кверху, с яркими, сверкающими решетками радиаторов напомнили мне хищный оскал волка, и само собой родилось: «Ползут пароходы, летят самолеты // И «Волги», как волки, готовы в полеты!» Будь я от природы поэтом, я бы возгордился такой «находкой». Но мне не было дано то, что другим дается с самого раннего детства и в таком объеме, что они становятся профессионалами уже к двадцати годам… Я же, родив первую рифмованную строчку, спокойно пошел на Казанский вокзал спать в ожидании поезда Москва-Баку, который отправлялся только утром. Народу на вокзале было столько, что мест сидячих, а тем более, лежачих не нашлось. Я поднял брошенную кем-то газету, расстелил ее на полу, положил под голову чемоданчик и заснул абсолютно безмятежным сном, сном не поэта.
Поезд, шедший перпендикулярно моему прежнему маршруту, сильно отличался от дальневосточного. Он был безнадежно грязным, запущенным, обшарпанным. Проводники, два здоровяка оснащенных зверскими усами и накрытых гигантскими кепками, не обращали на пассажиров ни малейшего внимания. Они занимались своими делами: что-то вносили на остановках, что-то выносили, пересчитывали в тамбуре деньги, переругивались с другими проводниками, набивали свое купе безбилетниками – знакомый по прочитанным мной книжкам восточный колорит.
Тем не менее, до Баку мы добрались без приключений: никого не обокрали, никто не подрался, никого не зарезали, хотя подозрительных личностей было значительно больше, чем в том вагоне, где ехали бывшие арестанты и их бывшие охранники. Баку встретил меня, как и положено, солнцем. Оно отличалось от того, что провожало меня вместе с матерью. Найдя пригородные кассы, я купил билет до Мардакян, отыскал нужную платформу, нужную электричку и весело помахивая чемоданчиком шел к головному вагону, как было велено в выданной мне мамой письменной инструкции. Вдруг билет на электричку зацепился за штанину, вырвался из пальцев и упал на пути. Я растерялся: вот-вот должна была подойти электричка, а платформа высокая и билета не видно. Но, главное, я не знал, ни что такое электричка, ни ее расписания. И о, ужас, у меня в кармане не было денег, они находились в тайном кармане, нашитом мамой на внутренней стороне трусов. Чтобы купить новый билет, надо… Я стоял в полном обалдении. И тут раздался волшебный голос:
- Мальчик, что с тобой, тебе помочь?
Я обернулся. На меня смотрела молоденькая девушка с прекрасным живым лицом. Она вся светилась от счастья, было видно, что она готова поделиться своим счастьем с любым, кто нуждался в этом.
Кое-как я рассказал о происшествии. Наверное, вид у меня был такой жалкий, потерянный, что она прониклась сочувствием и вызвалась мне помочь. Мы были ровесниками, но в отличие от меня, «принципиально» отрицавшего высшее образование, считавшего, что человек может быть умным, начитанным, обладать здравым смыслом и т. п., она отнесла документы в Университет и там их приняли. Поэтому у нее такой счастливый вид. А живет она в Бузовнах и очень любит пляж. Если я захочу ее найти, то летом она на пляже.
А когда я сказал, что я с Дальнего Востока, ее глаза округлились: « А где это?», - и я утвердился в знании, что Советский Союз настолько огромен, что один край не знает, где находится другой. Я как сумел, объяснил и она, я видел, искренне смеялась над своим незнанием.
Лора была настолько притягательна, что я испугался. Чего? Сам не знаю (теперь-то знаю!) Наше воспитание было все-таки далеко от совершенства: девочки для нас, мальчишек, были «неведомы зверушки», они были прилежней нас, расторопней и очень часто – умнее. И это пугало меня больше всего: я не хотел оказаться ни под чьим влиянием (Как легко мы совершаем ошибки в молодости и как тяжело вздыхаем в старости, вспомнив про них…)
Она отдала мне свой билет.
- А как же ты?
- Не волнуйся, я разберусь.
Когда электричка тронулась и пошли контролеры, а это были, на мой глаз, все те же азербайджанские мужики, что и проводники в поезде «Москва-Баку», Лора просто улыбнулась в ответ на просьбу «Билетик?» и получив в ответ усатую улыбку, спокойно отвернулась к окну. Красота – великая сила!
Лора вышла на своей остановке, махнула мне рукой и исчезла из моей жизни навсегда. Мне же остались ее зеленоватые глаза, веселые волосы, легкий загар (и солнце было ласково к ней!) и этот чудесный голос, которым больше никогда, никто не обратится ко мне: «Мальчик, что с тобой? Тебе помочь?»
Мардакяны оказались обыкновенным селением азиатского образца. Тетя Амалия жила в одном из саманных кубиков расположенном на самом краю «Немецкого Двора» (кроме немецкого был еще армянский и пожарный). Уже на следующий день я познакомился со своими будущими друзьями: Шуряном и Чингизом. Мы были сверстниками, только что окончили школу и наши мысли были заняты одним – что дальше. Я им изложил свою теорию, но взаимопонимания не нашел. Они были нацелены на получение высшего образования, но еще не знали, куда направить свои юные мозги. как раз к этому времени вышло разрешение сдавать экзамены в два вуза и мне пришла в голову идея: а поступлю-ка я в вечернюю школу и получу второй аттестат, так, на всякий случай…
Но для этого надо было устроиться на работу и иметь справку об окончании девятого класса. На работу я устроился. Рабочим в бригаду сантехников, менявших всю отопительную систему в санатории «Нефтяник». Конечно, я отличился почти в первый же день. Пришел задолго до начала работы к кочегарке. Венчала ее высоченная труба. Забрался на крышу и по скобам залез на самый верх. Сидел, осматривал окрестности и думал о том, как я соскучился по траве. Было раннее утро, а все уже тонуло в мареве. Спустишься на землю, а там песок и камни, камни и песок. Глянул вниз и чуть не свалился: вся бригада стояла внизу и выразительно смотрела в мою сторону, во всяком случае, все эти маленькие человечки как-то смешно подпрыгивали, размахивали руками, звали меня вниз. Спускаться оказалось труднее, чем подниматься, но я справился.
- Наверху скобы еле держатся, - сказал я, обратившись к бригадиру Юрию Ивановичу, нашему соседу по двору. Его меловидное лицо резко контрастировало с лицами остальных членов бригады, готовых разорвать меня на части.
- Алексей, - сказал он нашему сварщику, - займись этим, а то, не дай бог, еще какой-нибудь смельчак полезет…
Идея общества самообразующихся моим друзьям понравилась.
У нас впереди были, как минимум, два года свободы перед призывом в армию (если не поступить в институт, где была военная кафедра), но мы об этом не думали: два года в нашем возрасте представлялись вечностью.
Решили собираться два раза в неделю у Шуряна. У него во дворе стояла маленькая избушка – баня. Вот в нее мы и принесли то, с чего решили начать самообразовываться – «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленина. Убейте, не помню, чем мотивировался этот выбор (хотел написать, маразм, но подумал, ну, не могло тогда у нас быть маразма, не могло!)
