***
Ника
Когда мы были незнакомы...
Ты плыл по речке, в молоке,
хворая без температуры,
а между тем невдалеке
стихи писала я, как дура…
И на кисельном берегу
ты загорал под солнцем лампы.
Работал «через не могу».
Евроремонт. Стена. Эстампы.
И люстра с множеством рожков.
Всё в дом… Машина на стоянке…
Ты захотел моих стишков,
как кот алкает валерьянки.
Ты стал читать их не спеша,
ты волновался, в них уставясь,
к моим кульбитам, антраша
то нежность чувствуя, то зависть.
Не лезло в горло молоко,
стал безразличен гнев начальства
А люстра с множеством рожков,
казалось, вдруг начнёт качаться.
Мысль выплавлялась, словно сталь:
«Звонить!»..
Нахмурились картины.
Ты позвонил. Почти мечтал,
что будет голос мой противным,
но он понравился тебе…
И люстра режет воздух рогом,
всё ширя трещину в судьбе…
Потом случилось очень много:
хожденья вместе по воде,
катанья вместе снежным комом…
Но это был последний день,
когда мы были незнакомы.
Право Писания Гласных (21.09.2009)
Двор пах картошкой, супом, луком.
С утра болела голова.
Ты знал: пора вернуться к буквам
и снова складывать слова –
уже совсем-совсем иначе,
чтоб их почувствовать на вкус.
Но, как последнюю заначку,
ты всё держал какой-то курс,
плывя вперёд в кипящей лаве
в каюте с видом на рассвет,
и всё хотел каких-то правил,
не понимая: правил нет,
и от любви почти что плакал.
День тёк со скоростью слезы.
И вдруг цыплёнок-задавака
к тебе припрыгал через «Ы».
Потом примчались злые кони
(как не зашибли никого?!)
матёрых беглых гласных в корне.
И колесом ходило «О».
Четыре чёрненьких немножко
чертёнка – вечно их не ждёшь –
добыли где-то «козью ножку»,
чтоб веселей чертить чёртёж…
Ты правил ждал? Хватило рук бы
все орфограммы записать:
вокруг тебя скакали буквы,
а после начали плясать.
В огне какая пляшет живность?
Фонемы! Что им до огня?
И в слово
часть из них сложилась,
и ты
не смог забыть меня.
Re: Блиц 210. Чего-то нет, чего-то жаль, куда-то сердце рвётся вдаль.. (15.10.2009)
Поле
Нет совместного быта. И как мы его заведём?
На окошке цветы, пару рюмок, живой уголок?
Мы, как мокрые птицы, гуляем с тобой под дождём.
Нет совместного быта. А быт, говорят – оселок
для проверки на прочность союзов, на истинность – чувств,
для заточки людей – им придания правильных форм…
Знаешь, если на крыльях подводных по лужам я мчусь,
как ракета, к тебе – вечнозЕлен тогда светофор,
расступаются здания, хлопают двери мне вслед,
и ползут переулки, как змеи с хвостами огней…
Ну, а быта совместного нет. Разумеется, нет.
Два квартала до встречи. Быстрей! Светофор, не красней!
А когда на воздушной подушке ко мне ты летишь,
врассыпную снежинки бросаются и соловьи,
и в полёте ты видишь Эдем, Зурбаган и Париж,
и огромное, с алыми маками, поле любви –
из озимого зёрнышка выросло как-то оно,
и взошла там не рожь – а какая-то странная дрожь
друг за друга… И где в этом поле отыщешь окно,
чтоб поставить цветы? И кашпо для цветов не найдёшь.
Нет совместного быта. Никак не заводится быт –
как проверка, гожусь ли на роль я – жены ли, сестры…
Обними меня крепче. Тем более, снова знобит…
Чёрт бы с ним, с оселком – мы и так обоюдоостры.
Ночь со снегом (07.12.2013)
Фонарями подсвечен,
снег
спускается
сверху –
показать человеку,
как отбеливать вещи.
Завтра будут заторы.
Снег идёт и танцует.
Ночь – со вкусом ментола
или нет – поцелуя.
Я окно открываю –
снег садится на штору.
Завтра встанут трамваи.
Завтра встанет весь город.
Не дойти до больницы,
не доехать до рынка.
Будем просто кружиться,
подчиняясь снежинкам,
выживать, как решили,
и всё время крутиться...
Как в стиральной машине
барабанного типа.
Вагончик тронулся
Не помогли пустырник, чабрец, прополис,
даже колёсам прошлое не унять…
Я беспилотный, дикий, свободный поезд.
Я разгоняюсь. Ты разогнал меня.
Поезд почти ослеп в полосе тумана,
хвост отцепился, голову напекло.
Нет больше сил сигналить, срывать стоп-краны,
дёргать за шнур и бить молотком стекло.
Хватит свистеть в свисток, заливаться трелью –
я же качусь под горку, педалей нет…
Видишь, вдали распахнута пасть тоннеля?
Там, говорят, в конце непременно свет.
Скоро пойду на взлёт, напугаю НАСА.
Что ты кричишь? Ты выбросил свой билет.
Что ты бежишь? Здесь очень крутая насыпь.
Лучше садись и молча смотри мне вслед.
Артишоки (03.11.2013)
Домой с базара шли кошёлки.
Звучала музыка из окон.
Поэты ели артишоки
и говорили о высоком.
И становились всё красивей
в зелёных отсветах салата.
Вино в бокалах приносили.
Поэтам много ли и надо?
«Какая женщина!» – сказал мне
один из них, не самый пьяный.
И верхний свет в банкетном зале
сиял, как солнце над поляной.
Все эти кадры отмелькали.
Но осень странная, смешная…
Как вспомню, думаю: «Какая?
Какая женщина?»
Не знаю.
Кружка (19.08.2013)
Не сошёл с ума, прервал эту дольче вита.
На зубах скрипит песок, словно кости чьи-то.
Голова болит. Туманится перспектива.
Вроде верно всё – но что ж ему так противно?
Наливает кофе, радуясь аромату.
Эту кружку подарила она когда-то.
И, допив, он долго смотрит на дно, на пену,
а потом швыряет с силой сосуд о стену.
На него с большой опаской глядят коллеги.
Вспоминает вновь о ней, о себе, о снеге…
Собирает керамические осколки.
На душе – уже не кошки, а просто волки.
Почему-то важно: в том ли она браслете –
или бряк – об стену? Сколько прошло столетий?
Неужели всё – сняла, не наденет больше?
Есть другие цацки – кольца, браслеты, броши…
Черепки в ладонь впиваются. Капля крови.
Ничего себе – попил в перерыве кофе…
Голова болит. Всё время на анальгине.
Представляет снова себя и её, нагими.
А потом совсем одетыми – в куртках, джинсах,
и как падал снег и тихо на снег ложился,
и они приобрели бесполезный навык –
отправлять в полёт светящийся шар-фонарик.
Мост
Мост, подожжённый сразу с двух сторон,
не сознаёт своей кончины скорой.
На нём от жара плавится гудрон
и в пламени корёжатся опоры.
Когда-то мост двоих соединял,
когда-то рядом с ним играли дети.
И вот теперь он – пища для огня.
И всё горит. И ничего не светит…
Затянутые дымной пеленой,
уставшие терпеть и дуть на воду,
по берегам расселись муж с женой.
А между ними ширится свобода.
Моя башня
Не ближним светом, не дальним светом –
свечой в окошке тебе сигналю.
Осины ночью дрожат под ветром,
и тихо звякает цепь дверная,
но гость не входит… Какие гости?
Ведь ты уехал. И там ты – дома.
Давайте доски, давайте гвозди:
забью на башне я все проёмы.
Глухие двери, ни щёлки – в ставнях.
Тоска осела в душе, как накипь.
Одно окошко себе оставлю –
чертить свечою слова и знаки,
чтоб ты вернулся… Дожди колотят,
и ветры гнёзда на крыше свили.
И воет жалобно на болоте
собачка милая Баскервилей.
Моей бы башне стоять на танке –
большом, маневренном и неброском,
ломая планы, сшибая планки…
Залиты пальцы горячим воском.
Когда вернёшься, возделав пашню,
и примешь в руки меня, как кубок,
качнутся стены и рухнет башня –
смешная башня из детских кубиков…
О глупостях
Говори с ним о глупостях – равнодушно, вполголоса,
отпусти его засветло, как щегла из-за пазухи,
потому что пора ему, потому что издёргался,
потому что нельзя уже постоянно опаздывать –
вызывать подозрения, бормотать оправдания.
Ничего эксклюзивного: все мы – птицы невольные.
Отпусти за углом его – вот у этого здания.
Пусть домой в кои веки он отправляется вовремя.
Не мигай даже вслед ему светофорами карими.
Отпусти, опоздает же! Дефицит расторопности...
Не бледней. Это улица. Это просто рука его.
Отпусти, отпусти её – словно ветку над пропастью.
Картошка (21.05.2013)
Ты отвлёкся от дел, уничтожив
надвигавшийся приступ тоски...
Где-то
женщина варит картошку,
а в глазах у неё – огоньки.
А в глазах её, цвета заварки,
отражается в лучшие дни,
как гуляли вы медленно в парке,
неуверенно ставя ступни.
А до этого вы говорили,
неуверенно ставя слова.
И привычно брала вас под крылья
милосердная птица Москва.
…Май, предгрозье. Тревожно и душно.
Хочет женщина суп посолить.
Почему на соседней подушке
ты не можешь её поселить?
А картошка, наверно, в мундире.
И разлука стоит за плечом.
И звучит в пустоватой квартире
твой звонок – поболтать ни о чём.
Певчее (28.02.2013)
Забыв и рощу и свободу,
Невольный чижик надо мной
Зерно клюет и брызжет воду,
И песнью тешится живой.
(А. С. Пушкин)
Однажды всё сбылось: мы клетку одолели
и улетели прочь, и прожили вдвоём
чуть больше выходных, чуть меньше, чем неделю,
а как нам там жилось, пока что не поймём.
Не то что не поймём, но точно не расскажем…
Мы вышли за порог – и вдруг средь бела дня
увидели: зима – не в рамочках пейзажи,
а солнце из-за туч и свежая лыжня,
и в солнечном луче смешно снежинки пляшут,
и нас возносит ввысь на гребне февраля,
и горка над рекой, и роща – только наши,
и наши, и ничьи и небо, и земля –
меридианы все, а также параллели…
И сойка на сосне крутила головой.
Мы справились тогда и клетку одолели.
Потом она опять закрылась за тобой.
Привычный быт. Тоска. И света – два плафона.
Как будто целый мир упал из рук – в обрыв.
Но мне невольный чиж поёт по телефону,
свободу не забыв и рощу не забыв.
Запуск
Китайский небесный фонарик ушёл в облака.
Он был апельсином по цвету и сердцем по форме.
Да-да, мы его запустили, как два дурака,
с одним человеком, живущим в моём телефоне.
Лесная поляна. Зима надоела до слёз.
И время слегка придержало минутную стрелку,
когда, торопясь, обжигаясь, волнуясь всерьёз,
мы в шаре бумажном вдвоём запалили горелку.
Святой Валентин. Темнота. И ку-ку, и ту-ту.
И вот, наблюдателям-ёлкам на диво и зависть,
китайский небесный фонарик набрал высоту
и щёки раздул, как огромный летучий физалис.
Картинка: в висках нарастает шампанского гул,
фонарик, запомнив желание, мчится и светит.
а двое стоят на земле, по колено в снегу,
и вслед ему смотрят – счастливые малые дети.
Бессонница о... (20.01.2013)
Я не сплю о тебе. Фонари не потухли.
Первый дворник лопатой вгрызается в лёд.
Свет в окошке напротив включили на кухне –
кто-то встал и сейчас себе чаю нальёт.
Я люблю этот миг, предрассветное чудо –
в невесомости плыть, в синеве, в тишине,
ощущая, как в трёх километрах отсюда
ты молчишь в потолок и не спишь обо мне.
Зима была легка…
Зима была легка, как сон –
пуховый, чуткий, предрассветный.
И мы дышали в унисон
холодной мглой, январским ветром.
Зима была не тяжела –
шла без истерик и простуды.
В душе безвыездно жила
смешная гостья – вера в чудо.
Вчера увиделись тайком,
и эта вера стала сильной.
И губы пахли коньяком,
а дело пахло керосином.
Ты нападал и завлекал –
как будто в шахматы играли.
Зима легка была, легка
и развивалась по спирали.
Зима танцует – «раз, два, три».
И всё идёт не по канонам.
И свет горит у нас внутри,
и мы его не экономим.
Кофе со снегом
Нервные, нежные сделались оба.
Очень устали, избегавшись, мы.
Влажно и пасмурно, тают сугробы.
Оттепель путает карты зимы.
Где-нибудь нам подвернётся кофейня –
Около Пушкинской вскрикну я: «Стой!»
Добрая предновогодняя фея
Нам обеспечит парковку и стол.
Я – твоя дверь на стене (из Уэллса),
Я завела тебя в эти края.
Свет ненавязчивый, кофе – залейся.
Кончится кофе, закажем коньяк.
А за окном – всё в тоске и простуде,
Занавес мокрый из снега с дождём.
Как хорошо нам, наверное, будет.
А не понравится – сразу уйдём.
Линька (21.12.2012)
И в окно автобусное глазей
На развалины, этакий Колизей,
Это ты. Это снова ты.
Майка Лунёвская
--------------
Терпенья мастер, ожиданья спец,
я устаю метаться и терпеть,
как наглухо закрытый в клетке зверь.
Меня, как щепку, крутит суховей –
больной лимонный ветер всех разлук.
Я отступлюсь. Я выскользну из рук.
Мой мир, ко мне приросший, словно кожа,
мне на себе носить – себе дороже,
сменю его – сниму и оторву,
и сброшу, как осеннюю листву,
предам его забвенью и костру.
...И даже почему-то не умру.
И обнаружу: это снова я,
твоя, покров сменившая, змея.
И никуда я от тебя не денусь,
хоть двадцать раз пойду переоденусь…
О времени и о себе
Мягкие женщины, чем-нибудь недовольные,
с возрастом превращаются в сносных воинов,
крепнут, мужают и могут уже, наверно,
резать спокойно головы олофернам
и убивать опасных наивных биллов…
Вышло иначе – женщина полюбила.
Ей говорили: «Глупая, это бремя.
Ты не девчонка, что ты? Нашла же время…
Лучше бы ты прирезала Олоферна
или открыла лавку, а лучше – ферму,
стала бы там выращивать крокодилов…»
«Время нашла»? Да нет же. Не находила.
Это, напротив, время нашло обоих,
бросило в дом с цветочками на обоях,
им фонарём махало, в глаза светило,
жизнь наполняя новой звенящей силой,
словно большую, прежде пустую чашу.
Двое встречались редко. Но стали чаще.
Время крутило стрелки, оно спешило.
Время за них, не воинов, всё решило –
так и сказало, весело, с полпинка:
«Будьте друг с другом. Я не ушло пока».
Взгляд лемура (28.11.2012)
А если не спать всю ночь, то в зеркале – взгляд лемура.
И кажется, что рассвет по-книжному иллюзорен.
Каким же ему и быть, коль утро на редкость хмуро,
а сам он, больной цветок, пророс из кофейных зёрен?
Встречаемся. Под мостом. Как лондонские бродяги.
Лучи дальнобойных фар, слезясь, образуют конус.
Так много в твоих глазах глухой, первобытной тяги,
что просто трещит по швам вся наша с тобой покорность –
покорность тому, что нам диктуют другие люди…
И мы говорим взахлёб, спеша, горячо, некстати,
с трудом находя слова. Но всё через час забудем,
поскольку разбег у слов длиннее, чем у объятий.
Я думаю о тебе. Мне грустно вторые сутки.
Прогноз обещает ноль, безветрие, «снег местами».
И, слепо смотря в окно, я еду домой в маршрутке.
И птицы на проводах – как ноты на нотном стане.
Лишьзелёнаякарета (05.09.2012)
Ещё все спят – кто голый, кто в пижаме,
а оборотни сбрасывают шкуры.
По улицам карета проезжает
под ярким балдахином-абажуром.
Он светится, как будто гриб-гнилушка.
Карета – без коней и без возницы.
Кто скрип её колёс умеет слушать,
тому под утро радостное снится –
так снится – безрассудно, дальнозорко –
сиротам – дом, а рыцарю – кольчуга,
пилоту – небо, школьнику – пятёрка,
а мы с тобой, конечно же, друг другу.
Наш эпос стал длиннее «Калевалы»,
но мы его слагаем упоённо.
Карета долго катит по бульварам,
потом уходит в спальные районы
и кружит в них, и тянет, как на тросе,
всех нас, всех тех, кто жалуется редко,
но в этот час глядит в окно на осень,
едва шепча: «Карету мне, карету!»
На Патриарших (19.03.2012)
На Патриарших не видно удочек,
зато там воланды кормят уточек –
где мы сидели с тобой на лавочке,
когда Москву покидали ласточки –
их время вышло, а наше прибыло,
держа, как знамя, возможность выбора.
Собаки лаяли, кошки мявкали,
и падал вечер на лапы мягкие.
И странно воздух вокруг потрескивал.
По Малой Бронной, вовек безрельсовой,
к нам ехал поезд, другим не видимый,
в огнях и музыке, скорый, литерный.
Он прибыл точно куда назначено…
А рядом бабушки внуков нянчили,
прохожий ел эскимо с орехами.
Никто не понял, что мы уехали,
когда в домах замигали лампочки,
а мы запрыгнули в поезд с лавочки.
Другие статьи в литературном дневнике:
