Рождённые в пламени - одна из последних

поэм, если не самая последняя, Геннадия Анатольевича Сухорученко (1934-2000 гг), советского гражданина, скромного сына России. Вряд ли ошибусь, если предположу, что в сборниках его стихотворений опубликована поэма не была, разве что в литературно-публицистическом журнале "Дон".

Посвящается экипажу танка "Т-34" под командованием лейтенанта
Александра Матвеевича Ерошина, которому за подвиг на матвеево-
курганской земле было присвоено звание ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА.

1.
Над Миусом дрожит тишина,
распластав свои крылья звуков:
шмель над мальвой жужжит, как струна,
в росной заводи плещется щука.
У кудрявой ветлы на плече
растянулся разбуженный ветер.
И арбузы на ближней бахче
Звонко лопаются под вечер.
Я люблю у серебряных струй,
где монетками - блестки солнца,
бросив хвороста в лапы костру,
отдыхать в этой рощице сонной.
Раки варятся в котелке -
Их из нор доставал я руками.
Водомеры скользят по реке,
как по льду фигуристы коньками.
И кипят на рассвете поля,
и высоты - в колосьях по пояс,
друг за дружкою с водопоя,
как волы с водопоя пылят.
И на каждом холме - свой знак:
то зенитка средь алых мков,
то взлетевший над нивой танк,
то морской серебристый якорь...
Что расскажут они в тиши,
что поведают нам негромко?
Вскрикнув, падал солдат в камыши
ради синих небес для потомков.
Ради звона колосьев тугих,
ради ярких фонариков маков...
Гул доносится из-за реки -
начинают
танки
атаку!

2
Лейтенант, лейтенант... Ты в порыве кровавого боя
без оглядки назад гонишь танк свой навстречу врагу,
за тобою лавина гремит океанским прибоем,
прорываясь сквозь дым, сквозь свинцовую эту пургу.
Лейтенант, лейтенант... Бурый снег, будто сено, пылает
и столбами стерня поднимается в черный зенит,
и снаряды вокруг, словно раненый зверь, завывают.
Лейтенант, лейтенант... Всё в глазах твоих дымных смешалось -
злость, как жало стрелы, что в поганые груди вонзалось,
отводя от сирот и от вдов поседевших беду.
Лейтенант, лейтенант... Мечешь взгляды, что молнии мечешь.
Сколько в каждом зрачке этих молний издревле таишь?
... С Пугачевым опять возвращаешься раненым в сече,
на челне атаманском ты с Разиным рядом стоишь!
Лейтенант, лейтенант... Не твои ли рабочие руки
баррикады на Пресне воздвигли в решающий год?
Было время - ходил ты на пытки, на смертные муки
сквозь пожары гражданской ты вел эскадрон свой вперед.
Лейтенант, лейтенант... Подожди, захлебнулась атака!
Ты не слышишь команд... Гусеницами давишь врагов...
Так бы в самый Берлин! И наводкой прямой - по рейстагу!
Лейтенант, лейтенант... На щеке твоей алая кровь...

3.
Матвеев Курган утопает в садах,
не бомбы здесь падают - груши.
Одетые в бронзу стоят на часах
солдаты сражений минувших.
С Азовского моря салютом летят
над ними крикливые чайки
и рядом с грачами на пашнях сидят,
одетые в белые майки.
Лишь с поля - комбайн,
сразу - плуг в борозде...
Моторы гудят в напряженье.
Стоят над Миусом поближе к воде
командные пункты сраженья.
Сраженья, что мирною жатвой зовём:
комбайны в бою, и пехота,
и нету привалов ни ночью, ни днём,
и фронт по Миусским высотам.
Солдатскою кровью политы они
и взрыты саперской лопатой.
Доселе земля у Миуса хранит
осколки в себе и снаряды.
Доселе, как черные зерна в полях,
свинцовые пули на склонах.
Доселе бока Примиусья болят
от взрывов траншей и воронок.

4.
"Мы в огне рождены -
не боимся огня",-
так герои войны
окликают меня.
Открывают спокойно
гранитные рты,
наклонившись, берут
с постамента цветы.
И в гранитных ладонях
гвоздики горят,
и гранитные губы
опять говорят:
"Из огня революций
мы вышли на свет.
Каждый - пахарь и токарь,
и каждый - поэт.
Каждый - каменщик, столяр,
и каждый - творец...
Освещало дорогу нам
пламя сердец.
В раскалённых ладонях
закипала вода.
Мы зубами в Задонье
вели провода.
Пролагали мы рельсы,
возводили Кузбасс.
В небывалые рейсы
провожали вы нас:
то на Северный полюс,
то в дебри лесов...
Выводили мы в поле
стальных скакунов,
чтобы сеять хлеба,
чтобы вишни растить...
Только вновь не судьба
Зори вешние пить.
Только снова - пожар,
дымной тучей - война.
В грудь с размаху - удар:
Пелена... Пелена...
Мы в огне рождены,
уходили в огонь,
в память, в детские сны,
в фильмы с вихрем погонь.
Но пришли к нам опять,
чтоб в мечту постучать:
не погас ли костёр,
тот, что нами зажжён,
не опустите ль взор,
не заснежен ли он?
Наш священный гранит
память сердца хранит.
Расстелите нам снег..."
Тут из каменных вен
покатилась слеза,
как на зорьке роса...

5.
Танки где-то отстали за дымной завесой сраженья.
Лишь машина Ерошина мчалась... Давай, лейтенант!
У тебя есть девиз: только смерти равно промедленье.
У тебя есть везенье, а значит военный талант.
- Вдарька, Миша Потапов, по этим змеиным ублюдкам!
Ваня, жми на педали. А ну, проутюжь грузовик.
Зингатуллин, снаряд! На могилу никто незабудки
не положит вам, гады... Считай, не удался пикник!
А теперь, Чумаков, прокатись по тому пулемету.
Есть! В лепешку! Гляди-ка, в кювете застрял бензовоз...
... Он гранаты из люка швырял по КП и по дотам.
Хохотал, если танк вдруг сбивал самоходку с колёс.
- Сорок пять, сорок семь...
- Что считаешь, механик-водитель?
- Сколько их полегло,- отвечал Иван Чумаков. -
Лейтенант, повальсируем?
- Добре. А вы там палите!
Люк откинул и сел с автоматом на башне легко.
Танец смерти, как вихрь... Танец честной солдатской расплаты
за страданья России, за слезы горючие вдов,
за спаленные нивы, заводы и отчие хаты,
за мечты, что не сбылись, разбитую чью-то любовь.

6.
Мальчишки, опаленные войной,
на долю вашу много бед досталось.
Кто - сын полка, разведчик и связной...
А кто подпольщик... Сколько вас осталось?
И тех, что били злобных палачей,
и тех, что у станков в тылу трудились.
На стройках, у термических печей
науке гнева и добра учились.
Взрослели рано. Кортик у ремня,
ключ разводной - не кукла, не рогатка...
Кто выжил, закалился как броня,
хоть иней в вихрах, под глазами складка.
- Из хат повыбигалы, бачим - танк
с червоной ридной зиркою на башне,-
мне эти хлопцы говорили так,
теперь хозяева и ферм и пашен,
- Уси горланють: "Наши!"- и бегуть
по вулицам в Матвееве Кургане.
Да тильки што ж останки не йдуть?
Мабудь, цей танк - разведка в вражьем стане?
А фрицы... Те в исподнем - та й на сниг!
Но потим...
Пушка гавкнула со вздохом,
и мир перевернулся и затих,
а ничь як дёготь, не прострелишь оком...
Нам дюже близько подходить нельзя,
но телеграф беспроволочный бает,
Мол, танк подбили... На броне висят
штук двадцать фрицив.
Люк, мол, вытчиняют...
Прикладами долбят: "Сдавайся, рус!"
"Капут ваш панцирь!" Тильки з ночи мглистой
Из очереди вдарят!.. З сердця груз
у нас сняло: живы! Живы танкисты!

7.
Лейтенант, лейтенант... Что лежишь ты, как витязь сраженный?
Руки в стороны... Взгляд помутнел, как от глины родник.
И пробоина в танке... И Миша, огнём ослепленный,
глухо стонет, к орудью виском рассеченным приник.
Сжался весь Чумаков... На спине Зингматуллина - пламя,
заряжающий взрывом отброшен на гильзы ничком...
Лейтенант шевельнулся - спина и затылок, что камень,
но промедлишь, и танк превратится в пылающий ком.
Где он, огнетушитель? Струёй по оранжевым бликам.
Задыхаясь в дыму, приподнялся Иван Чумаков,
- Ваня, друг, выручай. Что с мотором?
- Я быстро... Я мигом...
Застонав, Зингматуллин присел, обожжённый легко.
Только Миша Потапов смертельно был ранен осколком.
Зингматуллин товарищу голову забинтовал.
А по люку прикладами били враги. Без умолку:
"Рус, сдавайся!"- орали. И что-то фельдфебель кричал.
- Видно, что-то надумали,- мрачно промолвил Ерошин. -
Ваня, как там с мотором?
- Он цел. Да вот где-то обрыв...
- Гляньте, братцы, фашисты зенитку приперли, похоже.
Ну готовьтесь, сейчас на вселенную всю будет взрыв...
Он стрелял из пробоины.
- Сто двадцать восемь... Сто тридцать...
Но прямою наводкой зенитка ударила в ночь.
Вздрогнул танк. У солдат посуровели чёрные лица.
- Зингматуллин, сюда. Здесь не просто броню превозмочь!
Снова выстрел... Ещё... И танкисты ладонями уши
что есть мочи зажали: оглохнешь ведь в этом аду...
- Что там уши,- сказал Чумаков. - Не утратить бы души...
Танк стоял, как мишень, у посёлка всего на виду.

8.
Броню ковали мастера Урала,
она огнем испытана была.
Она в себя, наверное, вобрала
всю крепь огня, всю страсть его взяла.
В ней - гнев народа, боль его и слёзы,
в ней сила тех, кто ждал и голодал,
кого пытали лютые морозы
и жар печей мартеновских пытал.
В ней вера несгибаемая женщин
в звезду надежды, в звонкий смех детей.
Она была без раковин и трещин,
пятиугольник качества бы ей.
Но не было в те дни подобных знаков,
да и не нужно было их тогда,
лишь совесть ограждала нас от брака,
её суровей не было суда.
И выдержала та броня святая
несметный натиск выстрелов в упор,
четыре жизни в танке сберегая.
Иной теперь вскликнет: "Басня! Вздор!"
Лишь факты убедят, я это знаю:
в машине было больше полуста
Пробоин, вмятин и дыра сквозная,
и черная окалина костра.

9.
- Ваня, что ж ты, родной,- прохрипел, задыхаясь, Ерошин. -
Где ж обрыв проводов? Этот джаз мне уже надоел!
Лейтенант, лейтенант... Не спеши, торопиться негоже.
Я от музыки этой ведь тоже уже поседел.
- Гляньте, братцы, эсэсовцы... Кажется, даже полковник. -
Зингматуллин сказал. Он к пробоине глазом приник.
- С крыш солому снимают и к танку несут её, словно
нас поджарить хотят...
- Ты б по ним для острастки пальнул.
Зингматулин прицелился. - Есть! Офицерик - с катушек!
- Ну, братишка, даёшь!- восхищенно сказал лейтенант.
- Не дадимся им так! Потрясём их поганые души,
а последнюю пулю себе приготовим, сержант.
- Может, бахнуть снярядом?
- Не надо, ведь это - посёлок,
в каждом доме свои: плачут вдовы, глядят малыши.
Отпоём свой квартет, а последний останется - соло.
Как ты, Миша Потапов? Крепись, да поглубже дыши.
- Братцы, тянут плетень и заборы в округе ломают...
- Зингматулин, лупи в них да так, чтоб дрожала земля!
- Братцы! Сто сорок пять... Зажигают костер... Зажигают,
словно солнце взошло, даже дальние видно поля...
В танке, будто в духовке. Броня до красна раскалялась.
Задыхался Потапов. Хрипел Зингматуллин. Но вот
лейтенант прокричал:
- Инквизиторы, всё это было!
Эй, ребята, кто может, тот сразу же мне подпоёт!

Вставай, страна огромная,
вставай на смертный бой
с фашистской силой черною,
с проклятою ордой...

И неслась над костром, что вздымал языки свои злые,
красным лебедем песня над русской былинной землёй,
распластав, как знамена, безбрежно крыла огневые,
зажигая над миром февральский рассвет молодой.

10.
Не тает белый снег седым
И ноет, ноет рана...
Идёт почетный гражданин
Матвеева Кургана.
Не в танке, а пешком пройти
весь путь ему придётся.
Звезда Героя на груди,
как маленькое солнце.
- Здесь я швырнул гранату в дот,
а здесь мы пушку смяли...
Полковник по шоссе идёт,
звенят его медали.
- Сто восемьдесят фрицев мы
навеки уложили
во время рейда той зимы,-
он помнит всё, как было.
О память, память... Словно тень
не отстаёт ни шагу,
и, будоража каждый день,
пьянит она, как брага.
И тот угарный черный дым
он чувствует ноздрями,
как будто вновь стал молодым
и снова он с друзьями.
Как будто вновь в глазах - круги
и жжет затылок пламя,
когда стартера проводки
сцепил Иван зубами.

11.
Вновь рождённый в огне танк крутнулся на месте. Из люка
и вырос над буйным костром, губы сжав, лейтенант.
- Ваня, милый, - он крикнул,- а ну-ка
по зенитке пройдись ты гвардейским своим гопаком!
Ошарашены были враги воскрешением танка.
Их крошил автомат. Многим был предрешен здесь конец.
И кричал лейтенант:
- Раз пошла эта русская пьянка,
Ваня, режь, как всегда, режь последний на всех огурец!
... За притихшим райцентром, за белыми хатами вскоре
лёд Миуса блеснул, словно змейка средь голых кустов.
Мост громадный темнел и, дымясь, ещё мчался со взгорья
черный танк обгоревший... Румянился серый восток.
- Лейтенант, посмотри, фрицы, кажется, тянут взрывчатку.
- Заряжай, Зингмантуллин! Прицелимся, братец... Огонь!
... Возле насыпи - взрыв. От машины - лишь дым.
- Всё в порядке!
Гад ползучий, ни хат, ни мостов наших больше не тронь!
Метров сто до моста... Танк, как вкопанный, встал на пригорке.
- Что такое, Иван?
- Нет горючего... Кончилось вот...
Но летело уже от Самбека сюда, от Приморки
тыщегорло: "Ур-ра!"
- Это армия наша идёт!
Щебетала синица в прибрежных кустах спозаранку
и дрожала звезда над изломанным гребнем леска.
И молчали друзья на броне обожженного танка,
серебром паутина сверкала у них на висках.

12.
До свиданья, Миус... Я иду
к полустанку, что дремлет у рощи.
Вот и мост. Он у всех на виду
и река его ноги полощет.
А под этим железным мостом,
по которому мчатся составы,
в черной яме - корягою сом
раки в норах и тинная заводь...
До свиданья, Миус... Я иду
по высотам, усеянным сталью.
У дороги, как страж на посту,
танк на каменном пьедестале.
Он над желтою нивой взлетел
грозной птицей в оранжевом небе,
словно вновь посмотреть захотел
те места, где давно уже не был.
А колосья тугие звенят,
друг о дружку под ветром бьются.
И с улыбкой глядят на меня
те, что больше сюда не вернутся...
А приедут - вся грудь в орденах -
Седовласые ветераны,
помолчать о былых боях,
позабыть, как тревожат раны.
И послушать колосьев звон,
полынковой росой умыться...
Полыхает зарей горизонт,
танк, как в пламени жарком, птица.
к о н е ц

Другие статьи в литературном дневнике:

• 26.07.2019. Рождённые в пламени - одна из последних