ОГЛАВЛЕНИЕ второй части:
1. Маршруты.
2. Усталым снится...
3. Атака.
4. Отец.
5. Синий мяч.
6. Людмила.
7. Цветы послевоенного года.
8. ... слово подобно взрыву.
9. Осенние свадьбы.
10. Покров на Нерли.
11. Утренний колокол.
12. Вильнюс.
13. Станция Кудра.
14. Милзкауне.
В 1962 году читатели познакомились с первой книгой стихов Геннадия Сухорученко "Люблю, когда нелегко..." Через три года издательство "Молодая гвардия" выпустило в свет сборник "Костры", в котором под одной обложкой были напечатаны семь книг молодых авторов страны, в том числе и книга Г.Сухорученко "Ласточка в цехе" с предисловием известного советского поэта Павла Антокольского. В поэтическом сборнике "Стихи" (Ростиздат, 1971 г.)в числе пяти книг была издана новая книга Г.Сухорученко "Квартира". В 1976 году в Ростове вышел в свет ещё один его сборник "Музыка на рассвете".
"Поэзия Геннадия Сухорученко,- писал видный советский поэт Илья Сельвинский,- это две струи в одном русле. Наиболее сильная струя - глубокое чувство природы. Здесь пленяет богатство поэтических ассоциаций. Другая струя - это напряжённость мышления... В лице Геннадия Сухорученко мы видим интересного, разностороннего поэта".
Г.Сухорученко принадлежит к поколению, чьё детство опалила война. Он рано познал труд. Работал на лесосплаве, строил дороги, был сельскохозяйственным рабочим, термистом на комбайновом заводе, более 20 лет работает в печати. Член Союза писателей СССР. Заслуженный работник культуры РСФСР. Его стихи публиковались в газетах "Советская Россия", "Сельская жизнь", "Советская культура", "Литературная газета", в журналах "Огонёк", "Москва", "Нева", "Дон" и других.
"СОЛНЕЧНЫЙ ДОЖДЬ" - пятая книга стихов донского поэта.
Рецензенты А.А.Рогачев, Б.Н.Куликов
1. МАРШРУТЫ
Маршруты мыслей и маршруты чувств
опять уводят в мир исканий.
Штормит. И берег приазовский пуст.
И впереди так много испытаний.
Но высветились звездами костров
мои маршруты по глухим болотам,
по будущим проспектам городов
и по степям у поржавевших дотов.
Попутчиков я встречу, и друзей,
и недругов, наверное, я встречу...
Ну, что мне делать с жаждою своей -
увидеть всё,
познать,
увековечить,
малиновку услышать на лугу,
отчалить с рыбаками от причала...
Я жить иначе просто не могу:
в моей душе
маршрутов тех начало!
2. УСТАЛЫМ СНИТСЯ ТЕПЛАЯ ПОСТЕЛЬ
Усталым снится теплая постель,
голодным снится сладкая горбушка.
Но после зимних стуж придёт апрель -
есть в доме хлеб и мягкая подушка.
Так почему ж в глазах опять метель
и сквозняком продутая теплушка,
и хочется - за тридевять земель
с походной флягой и железной кружкой.
А в зеркало посмотришь - седина
и куришь безнадежно у окна.
Но входит дочка, будто входишь ты,
с которой всё делил - и боль, и песню.
И радостно, что мы шагали вместе,-
я в дочке узнаю твои черты.
3. АТАКА
Вспоминаю, как мы,
неумелые, рыли окопы,
вспоминаю, как мы
с искривленным от ярости ртом
шли за взводным в атаку,
презрев и дороги и тропы,
и в репейник - лицом
по команде на склоне крутом.
Сразу после войны,
сразу после кромешного ада
были эти учения,
мне же казалось - в степи,
зубы стиснув, отец умирает
от рая где-то рядом:
"Я на помощь иду!
Ты секунду, отец, потерпи!"
В рост поднявшись,
"За мной!"- я кричал, и солдаты бежали
сквозь колючий шиповник,
полыни зелёный огонь.
Что-то взводный кричал.
Мы не слышали, мы побеждали.
"Фриц, с дороги уйди!
Фриц, отцовские раны не тронь!"
... Почему же брожу нынче
в этих степях безотчетно,
и атака моя на ученьях
тебя не спасла?
Благодарность горька
перед пыльной усталою ротой -
мне ладони, отец,
похоронка твоя обожгла.
4. ОТЕЦ
1.
Фронтовое письмо...
Ты писал после боя:
мол, сегодня опять
"мессершмита" подбил,
мол, от солнца зашел,
на крыло голубое
ястребок положил
и лучом ослепил.
Фронтовое письмо...
Ты писал: из Дуная
воду пил, загорал
на горячем песке,
только ноет опять
эта рана сквозная,
и пробилась уже
седина на виске.
Фронтовое письмо...
Ты хотел с нами вместе
после трудной победы
приехать сюда,
вновь увидеть Дунай,
Бухарест и Плоешти,
то, что ты отстоял
от врага навсегда.
2.
Мы едем по Румынии...
Отец, ты эту землю
хотел без рвов и надолбов
нам с мамой показать.
Мы едем по Румынии...
Я каждой птахе внемлю,
гляжу на камни бурые -
ты мог здесь прошагать.
Ты мог под теми липами
лежать - планшет под голову,
глядеть на звёзды дальние
вечернею порой.
Прислушиваюсь чутко я
и к шелесту и к голосу -
вдруг ветер снова вымолвит,
что сказано тобой?
Вдруг птица песню высвистит?
Вдруг веточки касание
завещано - погладила
её твоя рука?
Вдруг та звезда, которую
теперь я вижу заново,-
твоя звезда заветная,
твой взгляд издалека?
3.
Хожу по Бухаресту чуть дыша -
ты этот город от врага очистил...
И лезет плющ к высоким этажам,
и к синим окнам прикипают листья.
Вокруг шумит людской водоворот,
лицо моё фонтаны окропили.
... Здесь пролетел твой звёздный самолёт -
тебе цветы здесь девушки вручили.
4.
И вот - Дунай! И катится волна
прозрачная, как будто бы донская.
И память о войне хранит она,
и звёзды обелисков ограждает.
И на Дунай свободный, голубой
гляжу, отец, твоими я глазами.
И чайки, будто письма над волной,
тобою
не отправленные
маме...
г. Бухарест - Брашов
5. СИНИЙ МЯЧ
Вознесенск гудел, как муравейник.
К тачкам чемоданы прикрутив,
торопились жители скорее
на восток из города уйти.
Обойдя вокзал испепелённый,
беженцы заполнили перрон:
ждали проходящих эшелонов,
ну, один хотя бы эшелон.
Прикорнув на сумках и корзинах,
синий мяч сжимал я в полусне.
Позабыв о бомбах и о минах,
мальчики завидовали мне.
Вдруг сирена взвизгнула с надрывом,
ухнули зенитки вдалеке.
А на небе - белые нарывы,
а на город - "мессеры" в пике.
Увлекла меня толпа куда-то.
Синий мячик выскользнул из рук.
И упал на клумбе я измятой,
и поднялся - никого вокруг.
Посредине площади вокзальной
между тел холодных, как земля,
мокрыми, огромными глазами
у фонтана мяч увидел я.
Очередь пронзила серый воздух
осами свинцовыми у щёк.
Мяч схватил я. Только было поздно...
Впились пули в ярко-синий бок.
И, мелькнув над шапками черешен,
Скрылся "мессершмитт" за черный дым.
И держал в руках я посиневших
детство, перечеркнутое им.
6. ЛЮДМИЛА
Людмиле Федоровне -
маме моей посвящается
... По-славянски Людмила - милая людям.
Люди были суровы - дымилась война.
Но в глазах твоих, будто бы утренний лютик,
доброта от пожаров была спасена.
Проводила его - Анатолия, Тольку,
за детей, за берёзки, за жизнь воевать.
Поревела на синих петлицах, и только.
И легли все заботы о детях - на мать.
Трое с нею остались.
Глядели печально,-
взвесив каждое слово, им всё поясни...
Днем - холодные цехи. А шила ночами,
до утра не смыкая тяжелых ресниц.
Нет покойной минутки. Нет тихого места.
И дышать тяжело: воздух горек, что дым.
Муж на камни упал возле стен Бухареста,
обелиск деревянный взметнулся над ним.
В Бухаресте погиб он... А в просеках волчьих,
где колюч, как репейник, мятущийся снег,
схоронила Людмила мечту свою молча
и надежду свою схоронила навек.
Оставалась любовь. Поседела до срока,
но доныне верна той высокой любви.
Вдовы снова с мужьями идут мимо окон,
только ты своё счастье зови не зови...
В волосах седина - паутинками света,
и морщинки лежат возле выцветших глаз.
Та любовь, что тобою была не пропета,
в три любви превратилась,
в три солнца зажглась.
... Утоляет черешня весеннюю жажду.
Ну, погодка: за месяц - единственный дождь!
Дети входят...
И с нежностью трепетной в каждом
Анатолия ты
вновь и вновь узнаёшь.
7. ЦВЕТЫ ПОСЛЕВОЕННОГО ГОДА
У входа на центральный рынок
обросший, смирный, словно инок,
на фоне дынь, молочных крынок
картинки "мастер" продаёт.
В покрытых бронзой пышных рамах -
ротонда, в длинном платье дама,
пруд голубой, и к даме прямо
фламинго розовый плывёт.
Всё очень плоско, очень ярко -
и эта дама в старом парке,
и к замку сахарному арка,
в речницах желтых солнца глаз.
Всё дышит негой и блаженством,
каким-то сытым совершенством
и, как туристское агентство,
в далёкий край уводит нас.
Взглянув на тот шедевр настенный,
я вспомнил год послевоенный,
простой и необыкновенный,
нелегкий и победный год.
В честь нашей радостной победы
военкомат давал обеды
тем, у кого отцы и деды
у безымянных спят высот.
Я каждый день домой, как старший,
носил прозрачный суп и кашу.
Но съев их, вся ватага наша
рядила: чтоб ещё поесть?
Ловил бычков в Азовском море,
обледенело море вскоре...
И совладать не в силах с горем,
я плакал, содрогаясь весь.
Любя художничество втайне,
я думал, приложу старанье -
семье поможет рисованье...
И кисть, и краски я достал.
Среди сырых, промерзлых стенок
до гулкой полночи бессменно
в истертой куртке неизменно,
сопя, цветы я рисовал.
Какие это были розы!
Они не вяли от мороза,
и серебром светились росы
на их упругих лепестках.
Зажмурь глаза - они пылают,
ледышки пальцы согревают,
и всё в их пламени сгорает -
и голод, и печаль, и страх.
И святотатствуя, с заборов
срывал афиши я, с которых
киногерои мне с укором
смотрели пристально в глаза.
И рисовал на обороте
тюльпаны и пионы вроде
цветастых бабочек в полете
и... относил их на базар.
Мои картинки впечатляли,
и их, представьте, покупали,
рубли мне потные совали...
Несли, скрутив, средь маеты,
мои афиши и плакаты,
теперь - зовущие куда-то
из болей рыночного чада
в мечту, наверное, цветы.
По красоте, по ярким краскам
мужчины, сбросившие каски,
и женщины в телегах тряских
тогда соскучились, видать.
Купив пшена и мамалыги,
простуженно я носом шмыгал
и вновь бежал в холодный флигель
устало розы рисовать.
... Куда ж теперь зовёт картинка -
с фламинго, с дамочкой - у рынка?
Девчонкам в выцветших косынках
насмешливый не спрятать пыл.
Зевает "мастер", скучный слишком,
его шедеврам, видно, крышка.
... Нет, я тогда ещё мальчишка,
куда талантливее был!
8. СЛОВО ПОДОБНО ВЗРЫВУ
Часто слово подобно взрыву...
Что под корнем его лежит?
И когда подлежит призыву?
И кому оно принадлежит?
Чтобы выведать таинства слова,
не спеши ворошить тома.
Слышишь, как заливается снова
перепевочный Кострома?
Пей "цяек" с мужичком олонецким,
он поокает, попоет,
И негаданно вдруг откроется
слово то, что тебя лишь ждёт.
В руки - посох, рюкзак - за плечи
и айда в голубую рань
за великой народной речью,
как геолог - искать уран.
9. ОСЕННИЕ СВАДЬБЫ
Пироги готовят бабы -
пересуды, толки...
По дорогам, по ухабам
мчатся к загсам "Волги".
Осень, осень...
Свадьбы, свадьбы...
Девки замуж - как в кино.
Что там замужем,
узнать бы?
Льётся в рюмочки вино.
... Эх ты, осень русская,
разудалая,
косы, косы русые,
губы алые.
С белым-белым инеем
на ресницах
будешь в ночи зимние
ты мне сниться.
10. ПОКРОВ НА НЕРЛИ
А.Кравченко
Из шумных суетливых городов
мы едем к этой башне белостенной.
Стоим завороженные, без слов,
как будто посредине всей вселенной.
Отсюда все обиды далеки,
и ссоры и печали утихают
у этих струй серебряной реки,
где бел костер Покрова полыхает.
Проходят невозвратные века,
Проходят жатвы, праздники и войны -
той башни деревянная рука
над головою вскинута спокойно.
Её округлый купол, словно лоб,
что мудрое величье получает.
Стою, как государь и как холоп,-
и бел костёр мне душу очищает.
И возвратясь к асфальту городов,
я буду помнить бережно и тайно:
стоит, как страж среди долин, Покров,
и Нерль течет, светла необычайно.
11. УТРЕННИЙ КОЛОКОЛ
Памяти М.К.Чюрлёниса
Длинноногие сосны, радуясь,
тучу подняли на рога.
А над ними взметнулась радуга,
как раскрашенная дуга.
Посередине дуги, что колокол,
солнце звонкое налилось.
Из оврагов туманы волоком
потащил на пригорок лось.
На камнях и кустах развесил он,
чтоб их высушил ветерок.
Пободался с берёзкой весело
от алмазной росы промок.
И увидел - струится золотом
лучик солнечный, огневой,
в губы взял его, дернул молодо
коронованной головой.
Загудел над землёю колокол,
разливаясь на сто ладов,
будто славил зарю и облако,
радость светлую и любовь.
И живыми, как птицы, звуками
наполнялись сердца людей.
И сухие старухи с внуками
Становились в тот миг добрей.
И разглаживались морщины
возле выцветших бабьих глаз.
И стояли, молча, мужчины,
позабыв завести баркас...
А над лесом, рекой, погостом
солнца колокол бушевал.
... Улыбаясь светло и просто,
новорожденный день вставал.
12. ВИЛЬНЮС
Литовская экзотика -
то ренессанс, то готика,
то классицизм уверенно
вдруг открывает двери нам.
Собор Петра и Павла -
он золотом горит.
Под белым покрывалом
история не спит.
Она и в узких улочках,
и в древних крепостях.
Булыжники, как булочки,
на солнышке блестят.
А рядом поднимаются
под самый небосклон
дома. В них продолжается
живая связь времен.
13. СТАНЦИЯ КУДРА
Здравствуй, тихая станция
с милым названием Кудра,
где на желтую насыпь
взбираются толпы цветов,
над гребёнкой лесов
перламутрово светится утро,
алый отблеск дрожит
от рябиновых жарких костров.
Я на станции Кудра прислушаюсь
к шелесту листьев
и к жужжанию пчёл
над ромашковым белым ковром.
Здесь от всей шелухи
можно мысли и чувства очистить,
побродить просто так
и в тени помолчать о своём.
От звонков телефонных,
летучек пустых и собраний,
от прокуренных стен,
кабинетной моей маеты
убежал я сюда,
как отшельник усталый, как странник.
Улыбаются мне
и кивают, как другу, цветы.
В суете городской,
среди дел неотложных и важных,
разрываюсь на части,
всем должен, во всём виноват.
Здесь я стал сам собой.
На руке, от волнения влажной,
угольки золотые шиповника
мирно горят...
14. МИЛЗКАУНЕ
В мхах, как будто в парче,
шарф зари на плече -
Милзкауне.
Рыжий ветер у ног,
как лисенок, прилёг -
Милзкауне.
Башни замка и лес
поднялись до небес -
Милзкауне.
Я стремился сюда
сквозь дела и года -
в Милзкауне.
* * *
Здесь можно выплакаться
в расшитые серебром жилетки сосен.
Сухие губы оросить
настоем лютиков и хвои.
Берёзы послушны и беспомощны:
их режут, а они доверчиво плачут.
Выпей слёзы берёз,
и кругом пойдёт голова,
и солнечный луч золотой иглой
пронзит сердце.
Пусть!
Пусть рябиновое пламя жжет мои губы
сладковатой горечью,
и губы становятся алыми,
как после поцелуя любимой.
На то и Милзкауне!
* * *
Позови меня, Милзкауне,
Обними ветвями ели.
Я в зелёной этой гавани
буду спать, как в колыбели.
Мне приснится степь над Доном,
конь у тополя под кручей...
Хорошо в гостях, а дома,
если снится, значит, лучше.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
