Книга лирики Геннадия Сухорученко. Ростовское-на-Дону книжное издательство. 1981 год
Часть 1. ЖАВОРОНОК НАД МОРЕМ
ОГЛАВЛЕНИЕ первой части.
1. Степь и море
2. Две буквы
3. Азовская уха
4. Жаворонок над волной
5. Чайка на плече
6. Поющие камни
7. Лось в море
8. Саманные домики
9. Музыка солнца
10. Как сытый тигр
11. Под водой
12. Не ожидайте алых парусов
13. Завтрашний гость
14. Камушки с побережья
15. Вечер в Морском Чулеке
16. Перед грозой
17. Ливень
18. Колхида
19. На смерть Сельвинского
20. Доброта строителей
21. Сплавы
22. Утёс
23. Прощанье с морем
24. Беглец (поэма о донском скакуне)
В 1962 году читатели познакомились с первой книгой стихов Геннадия Сухорученко "Люблю, когда нелегко..." Через три года издательство "Молодая гвардия" выпустило в свет сборник "Костры", в котором под одной обложкой были напечатаны семь книг молодых авторов страны, в том числе и книга Г.Сухорученко "Ласточка в цехе" с предисловием известного советского поэта Павла Антокольского. В поэтическом сборнике "Стихи" (Ростиздат, 1971 г.)в числе пяти книг была издана новая книга Г.Сухорученко "Квартира". В 1976 году в Ростове вышел в свет ещё один его сборник "Музыка на рассвете".
"Поэзия Геннадия Сухорученко,- писал видный советский поэт Илья Сельвинский,- это две струи в одном русле. Наиболее сильная струя - глубокое чувство природы. Здесь пленяет богатство поэтических ассоциаций. Другая струя - это напряжённость мышления... В лице Геннадия Сухорученко мы видим интересного, разностороннего поэта".
Г.Сухорученко принадлежит к поколению, чьё детство опалила война. Он рано познал труд. Работал на лесосплаве, строил дороги, был сельскохозяйственным рабочим, термистом на комбайновом заводе, более 20 лет работает в печати. Член Союза писателей СССР. Заслуженный работник культуры РСФСР. Его стихи публиковались в газетах "Советская Россия", "Сельская жизнь", "Советская культура", "Литературная газета", в журналах "Огонёк", "Москва", "Нева", "Дон" и других.
"СОЛНЕЧНЫЙ ДОЖДЬ" - пятая книга стихов донского поэта.
Рецензенты А.А.Рогачев, Б.Н.Куликов
1. СТЕПЬ И МОРЕ
Граница хлеба и граница волн...
А может быть, и нет такой границы?
Здесь дышит море, как усталый вол,
под ветром рябью нива золотится.
Здесь волны желтогривые бегут,
переходя в белесо-голубые.
Во время жатвы рыбаки ведут
комбайны, словно сейнеры степные.
Умеет сети ставить агроном,
таранку тракторист на солнце вялит.
Здесь пахарь неразлучен с рыбаком -
и плуг и якорь из единой стали.
Акации здесь пенны, как прибой,
морским узлом косынки бабы вяжут.
Грачи летают низко над водой,
и крыльями над нивой чайки машут.
Покроет степь жемчужная роса,
и я увижу в далях безмятежных:
у васильков -
как брызги волн, глаза,
а в брызгах волн -
цвет васильков прибрежных.
2. ДВЕ БУКВЫ
Я никогда
под псевдонимом не был.
Я не скрываю прошлое своё.
Родился под украинским я небом,
у вишен хата - первое жильё.
И в загсе красногубая блондинка,
к фамилии моей добавив "ко",
сказала:
- Тю! Сказылась дурья жинка!
Исправить?
... Но махнул отец рукой:
- Не всё ль одно? Две буквы не нагрузка,
до паспорта дотянет их...
И вот
с украинской фамилией я - русский,
в двух буквах братство кровное живёт.
Я в паспорт перенёс и в партбилет их,
горжусь ошибкой давней до сих пор.
Они моим дыханием согреты,
за них - на плаху, в петлю, на костёр!
И верю я - ни пыткой и не пулей
не разорвать издревле крепких уз.
... В Полтаве перед хатою сутулой
с волнением ломаю свой картуз.
3. АЗОВСКАЯ УХА
Попробуйте азовскую уху
на берегу в палатке на брезенте.
Я вам скажу, как будто на духу,-
такой не варят в кухнях президентов!
В котле - тарань и плоская чехонь,
бычки и осетрина,
лук и перец...
Укропный запах...
А во рту - огонь!
Тарелку съешь - и закачает берег.
Рецепт и без печатного станка
до нас дошел сквозь время ненароком:
её царь Пётр едал у таганка,
и Пушкин ел в харчевнях Таганрога.
В ней сила моря, хмель прибрежных трав,
в ней - ветра крепь, пожар зари крылатой...
Ухи поел - и государством правь,
поел ухи - и бейся с супостатом.
Сварить уху - как написать стихи,
хлеб и уху едят здесь без улыбок...
Не верю в Приазовье без ухи.
Да будут вечными
и хлеб и рыба!
4. ЖАВОРОНОК НАД ВОЛНОЙ
Всё перепутал - время и пространство:
не утро - вечер под его крылом,
не степь - волна в своём непостоянстве...
А он поёт беспечно о своём.
Свистит, переливается, свирелит
на птичьем поднебесном языке,
И в то, что песня всем нужна, - он верит!
То виснет, то срывается в пике.
А в море волны с пенными хребтами,
как по курганам овцы разбрелись,
Поёт комочек серенький. И пламя
той чистой песни - лучиками вниз.
Он - жаворонок. Он - степная птаха.
Но там, где в степи врезался залив,
он, с чайками готовый подружиться,
взлетел под солнце, песенку разлив.
Едино небо над волной и полем,
и облака не ведают границ,
Нет ни печали, ни щемящей боли,
одна лишь радость в вольных песнях птиц.
И я гляжу, прикрыв глаза рукою,
на крохотного серого певца,
и звуки то ручьём, а то рекою
клокочут и сверкают у лица.
И сердцу, переполненному песней,
на всё ответить хочется добром,
и всех обид, и всех сомнений плесень
смывают звуки солнечным дождём.
5. ЧАЙКА НА ПЛЕЧЕ
Чайка на плечо моё садится,
шею нежно трогает крылом.
Чайка человека не боится -
рыбака в штормовке и с веслом.
Берег подо мной ещё, как лодка,
то взлетит на волны, то нырнёт,
а моя простуженная глотка
на распев команды подаёт.
Ну, а чайка? Та не понимает -
не стекла вода ещё с весла,
трепетные крылья поднимает,
просит хоть немножечко тепла.
Верит человеку... Без доверья
даже птицам выжить нелегко.
И спокойны шелковые перья
под моею теплою рукой.
6. ПОЮЩИЕ КАМНИ
И камни тоже петь умеют...
В шторм
на скалистых гребнях круч
их мокрые глаза синеют,
как звёзды меж лохматых туч.
К шершавой коже скал прибрежных
я ухо приложу своё,
сквозь шум услышу голос нежный -
скала поёт!
Скала поёт!
Усталой скрипкой песня камня
сквозь панцирь лет летит ко мне,
как отзвук той эпохи дальней,
когда кипела жизнь камней.
... Нет! Не из мрамора Венера.
... Нет! Не резцом сотворена.
Она,
красивая,
наверно,
из песни камня рождена.
7. ЛОСЬ В МОРЕ
...Таганрогские рыбаки подобрали в море плывущего лося...
Доставив сохатого на берег, они отпустили его.
Из газеты "Таганрогская правда"
Какой злодей пугал его ружьём
и, пьяно хохоча, травил собакой?
Он задыхался, свистом оглушен,
среди степных полынных буераков.
Вперёд, вперёд! Спасение в ногах!
И черной пеной покрывались травы,
и прыгало, как мячик, на рогах
степное солнце в мареве кровавом.
Почти ослеп от ветра и лучей,
со страхом и пространством дерзко споря.
Ушла под море степь... И на плече
у лося закипели волны моря.
А он бежал, пока ногами дна
касался. А потом поплыл сохатый.
И уносила к берегу волна
репейники со щек его лохматых.
Куда он плыл? Туда, где горизонт
над морем поднял туч седые своды,
для нас, как наваждение, как сон,
а для него - спасение и отдых.
И всё ж земной всесильный скороход
не смог с морскими далями поспорить...
И стали тяжелеть рога. И вот
раздался хриплый крик его над морем.
И этот зов услышан был вдали,
помочь бедняге рыбаки успели -
сохатого на берег привезли
и, отпустив, тревожно вслед глядели.
А он бежал неспешною рысцой
к родным лесам, к своим опушкам звонким,
и взгляд его туманился тоской
необъяснимой,
как в глазах ребёнка.
8. САМАННЫЕ ДОМИКИ
Вино акаций забурлило,
и в голову ударил хмель.
У Таганрогского залива
гудит весенняя метель.
На синих волнах - может, пена,
а может, белый снег цветов.
И светом необыкновенным
облиты мордочки домов.
Они глядят из-за деревьев,
в глаза стеклянные вобрав
и море с чайками на реях,
и молодое буйство трав.
Такие белые, такие...
Такие добрые они!
Гляжу на них из-под руки я,
как на зовущие огни.
От этих домиков саманных
так пахнет хлебом и ухой,
что кажется из дальних стран я
в конце концов пришел домой.
9. МУЗЫКА СОЛНЦА
Какое оглушительное солнце!
Кузнечики на скрипках полынковых
янтарные мелодии выводят.
Трещат каштаны, будто кастаньеты.
Литавры волн о берег бьют горячий,
и валуны шипят от брызг хрустальных.
На белых перьях птиц летают ноты,
начертанные желтыми лучами.
Бьют камыши по небу-ксилофону.
Шмели и пчёлы - с флейтами под мышкой,
грачи на трубах золотых играют,
а чайки молодые - на волторнах.
И ты поёшь с улыбкой белозубой
под утреннюю музыку оркестра.
Накидкой голубой из паутинки
объято твоё бронзовое тело.
И в каждой жилке - музыки фонарик.
Не кровь в тебе - мелодия бушует.
И звуками рассветными над морем
твои глаза ликующе сияют.
Ты вся из звуков.
Звуки - нос и губы,
и пальцы, что под облаком летают,
и льющиеся волосы на плечи
рекою звуков ласковых вскипают.
Ты - музыка.
Ты - творчество.
Ты - солнце.
Большая птица с белыми крылами,
летящая как вестница бессмертья -
любви и звёзд,
поэзии и радуг.
И я губами горькими снимаю
цветы с твоих волос и легких пальцев...
И песни полыхают безгранично,
и солнечный оркестр гремит над миром.
10. * * *
Как сытый тигр, прошел по травам ветер,
и, как газель, терновый куст вскочил.
А у ручья степного я заметил -
коряга, как застывший крокодил.
А вон обрыв оврага с лопухами
за ровными свечами тополей,
как добрый слон с огромными ушами,
что спит среди полуденных полей.
Саванна в Приазовье? Или снится?
Но почему я весь настороже
и слышу, как невидимая львица,
вся напружинясь, прыгает уже?
Вполнеба морда жаркая, как солнце!
Тянусь к ружью решительной рукой...
А рядом развеснусчатый подсолнух
насмешливо качает головой.
11. ПОД ВОДОЙ
В зеленом мраке расплывутся тени,
как очертанья сказочных растений.
Уйдёшь ты в неизвестность, не дыша,
И захолонет, и замрёт душа.
В зеленой тьме плывёшь - куда, не зная.
Встает скала узорчато-резная,
серебряным фонариком блеснёт
ставрида, словно в небе самолёт.
А ты всё глубже, глубже опускаясь
и смелости нежданной опасаясь,
поймёшь в конце концов - безлюден мир,
мучительна здесь смерть и долог миг.
Здесь жизнь имеет смысл сиюминутный -
не спрятаться в случайном вихре мутном.
Чем ближе дно, тем глубже сам в себя
уходишь, все желания топя.
И откровенен, как в суде пречистом,
и однозначна мысль, как точный выстрел,
и не схитрить перед самим собой -
ты властвуешь над собственной судьбой.
Мир познаёшь ты снова, как ребёнок,
всё болью отзывается и стоном:
не тронь актинии - в них ток или огонь,
не тронь кораллы, мидии не тронь!
Без языка, без опыта... Лишь зренье!
Ты - любопытство.
Ты - наив, терпенье.
Ты - как во сне...
Да только не до сна:
опасна и коварна глубина.
Но, черт возьми! Совсем не манит берег!
Ты отворяешь в неизвестность двери -
и выше страха, выше опасенья
живительная сила удивленья.
Какие ощущения ликуют!
Какие горлинки в груди воркуют!
Во власти чувств, не познанных доселе,
скользишь ты на подводной карусели.
Ты видишь глубину.
Ты - весь познанье.
Разведчик ты в инопланетном стане...
И обновлённый на песок выходишь,
и мир всё таем же и не тем находишь...
12. * * *
Ирине
Не ожидайте алых парусов,
не в море беспокойное смотрите -
черкнёт ракета линией косой,
и спустится на землю небожитель.
Он скинет шлем на ласковый песок
и вдруг увидит:
словно из тумана
бежит к нему красивая Ассоль,
в косе - дрожащий огонёк тюльпана.
Две тени перережут вкось песок,
сгорят в зелёном пламени ракиты...
Не ожидайте алых парусов -
гудят во всю над головой ракеты.
13. ЗАВТРАШНИЙ ГОСТЬ
Не в небе он под марлею родился,
не мудрое смешение пластмасс -
имел отца, шалил он и учился,
и как-то вдруг задумываться стал.
О нас, землянах с голубой планеты,
о наших пальцах, цвете наших глаз.
Он, как и мы, испытывал ракеты
и с неба падал, видимо, не раз.
Но пробил час...
К родным вернётся снова он,
туманность Андромеды изумив
аккордами великого Бетховена,
рязанской сказкой матушки-зимы.
14. КАМЕШКИ С ПОБЕРЕЖЬЯ
Так, невзрачные... Будто в кальке...
Но окатит волна - самоцветы!
Разгораются вмиг из гальки
сгустки радуги,
капли лета...
Непохожи, как лица в хоре,-
плод фантазии, плод уменья.
Беспокойный художник-море
их с великим гранил терпеньем.
Искры мечутся и сияют,
преломляясь в кристаллах соли.
Смотрят в небо зрачками чаек
и крылатых цветов магнолий.
В них дыханье былых вулканов,
ветер дымкой туманной стелется,
чертежи механизмов странных,
может, звёздных каких пришельцев.
Цвет волны и песка прибрежного,
цвет актиний, кораллов цвет...
Я в ладонях держу их нежно -
в чемодане уж места нет.
... Их везут в поездах, самолётах.
И хранят эти камни без слов
в старых пепельницах, в комодах
кадры летних веселых снов:
поцелуи у пирсов, обиды,
кислый вкус молодого вина...
Эх, сложить бы из них пирамиду -
даль какая была бы видна!
15. ВЕЧЕР В МОРСКОМ ЧУЛЕКЕ
Залив наш по колено воробью -
айда в Морской Чулек из Таганрога!
Там птицы синегрудые поют,
зелёный рак грозит клешнею строго.
Там илом пахнет тёплая вода,
шуршит камыш в два роста человека.
Пасутся в пойменных лугах стада,
растёт под их ногами вся "аптека".
Присядем здесь, закурим, отдохнём
от всех звонков -
трамвайных,
телефонных...
Пушистый одуванчик тихим сном
забылся, как доверчивый цыплёнок.
А солнце на колючий островок
скатилось золотым цыганским бубном.
Со старой вербы спрыгнул ветерок
и дунул, в трубочку сложивши губы.
И сразу в золотой горячий шар
качалочки упрямо застучали.
И небо заалело, как пожар,
и сытые коровы замычали.
Цыплёнка-одуванчика в ладонь
я взял, боясь, что он испепелится,
и мы шагнули с берега... в огонь,
и он дохнул нам в розовые лица.
Лизал он щёки тёплым языком,
совсем не злой, не причинявший горя.
... А впереди огромным кораблём
плыл Таганрог по огненному морю.
16. ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Ветер кружит волчком по ромашкам,
весь в репейниках - зол, колюч.
Солнце рыжей кудлатой дворняжкой
скачет в рваных прогалинах туч.
Тополь вспыхнул зелёной свечкой,
первой молнией озарён.
Перепуганною овечкой
вдруг прижался ко мне паслён.
И ударил в пустые крынки
на плетне, как в литавры, гром.
... Ловит, ловит земля дождинки
Пересохшим от зноя ртом.
17. ЛИВЕНЬ
Ливень! Давай сильнее!
Сил голубых не жалей!
Ливень, ошпарь аллеи
ярой водой своей!
Отблески солнца - блесны,
струи срезает стриж.
Ливень, смывай до блеска
ржавчину старых крыш!
Капли, как будто пули,
камни крошат они.
Ливень, всю накипь улиц
в море ручьём гони!
Людям без ливня душно,
Струями, ливень, пли!
Все заскорузлые души
свежестью опали!
Чистой водой холодной
пыльную землю мой.
Лей, молодой, свободный
Ливень июльский мой!
18. КОЛХИДА
"Арго"... Колхида... Меч Язона...
Быков кровавые рога...
Я целый месяц робинзоном
топчу крутые берега.
Не золотым руном влекомый,
не медом персиков твоих -
хочу узреть вдали от дома,
как в синих скалах зреет стих.
Его на крыльях чаек в небо
из клетки выпустил рыбак.
Он коркой высохшего хлеба
хрустит под вечер на зубах.
Горою в облачных заплатках
стоит над звонким родником.
Улиткой медленной в палатку
вползает утром с холодком.
Видать, под парусом Язона
в те затуманные года
стих из Эллады полуденной
приплыл воробышком сюда.
Нашел среди густых платанов
вторую родину свою,
от роз Колхиды полупьяной
прижился в солнечном краю.
И ныне толпы робинзонов
его увидеть бы не прочь...
Холмы - зеленые бизоны -
стоят на страже день и ночь.
19. НА СМЕРТЬ СЕЛЬВИНСКОГО
...С красной лентой через плечо.
И.Сельвинский "Охота на тигра"
1.
Я вижу борцовские плечи,
и брови, как соболята,
и гордую шевелюру,
и яростный взгляд его.
Шагает опять Сельвинский
на тигра по рыжим кряжам,
по сиверам мокрых сопок,
охотник,
борец,
поэт.
Не остановится сердце,
и мысль не уснёт в полёте,
и грянет
прицельный выстрел
в багульнике за рекой.
И снова уйдёт в легенду
от пули и от картечи
хозяин тайги безлюдной,
хозяин его баллад.
2.
В больничной палате снежно
от стен, простыней, халатов.
Так было в плену ледовом,
где чукчи теряли наст.
А в чутких усталых пальцах
страницы стихов и песен,
пришедшие из Таганрога
на праведный суд его.
Пусть автор не ждёт напрасно -
ответа уже не будет.
Здесь нет ни чернил, ни ручки -
пенициллин и шприц.
А там, в Переделкино, плачет
веселая Ксанка... Ксана,
твой дедушка не вернётся,
он просто не уходил.
Он здесь, среди книг, тетрадей,
оленьих рогов, полотен,
где жаркая морда тигра
в улыбке скривила пасть,
средь рукописей студентов -
наивных и мудрых строчек...
В сердцах и в дыханье ветра -
повсюду его стихи.
3.
Он был окружен легендой,
героем он был легенды -
сильный,
большой,
уверенный,
клокочущий, как вулкан.
Он сызнова грезит целью,
он ищет манок изюбревый...
И тигр, как виденье,
с красной
лентой. Через плечо.
20. ДОБРОТА
У строителя своя есть доброта,
у доброты есть собственная строгость.
Но встретится вдруг строгость, да не та,
вдруг доброта не эта у порога.
До тонкостей нам часто недосуг -
и логики и знаний не хватает.
От доброты, бывает, гибнет друг,
от строгости таланты расцветают.
21. СПЛАВЫ
Металла сплав и фарфора,
декабрьских метелей с маем,
айсберг,
в воде по горло,-
я так
стихи
понимаю!
22. УТЕС
Стоит угрюмо над водой
утёс, и сгорбленный, и серый,
окутан облачной чалмой
его гранитный вмятый череп.
В седых лишайниках виски,
вода морщины щек размыла.
Окаменели кулаки,
когда-то стиснутые с силой.
Дожди украли и ветра
его могущество былое.
И, в плечи голову вобрав,
он плачет каменной слезою.
И только быстрые стрижи
гнездятся здесь, вдали от зверя,
птенцов крикливых сторожить
утёсу старому доверив.
Ах, станет он и вовсе плох,
его развеет время пылью...
Но будет жить его тепло
в стремительных
подзвездных крыльях.
23. ПРОЩАНЬЕ С МОРЕМ
Волны грудью - на пирс
в чешуе серебристой чехони,
и, как вареный краб,
в старом неводе солнце висит,
и, как скибки арбуза,
ветер алые отблески гонит
по седым бурунам
на вечерний прибрежный гранит.
Ветер в парус тугой
бьёт ладонью, как в бубен цыганский,
бакен в кипени волн
чуть прищурил оранжевый глаз.
- Ты в последний разок
прокати нас, рыбак, до Бердянска,
чтобы ветер сиреневый
стиснул в объятиях нас.
... Золотыми булавками
к небу пристёгнуты волны,
то зарницы блестят,
ослепляя на рейде суда.
Мы прощаемся с морем,
как будто прощаемся с волей,
будто с песней любимой
прощаемся мы навсегда.
Только песню на сердце
не вырвать ни пыткой, ни мором,
умирают лишь вместе -
и песня и сердце в груди.
Море песни сродни.
Вечно с нами останется море,
Чтобы каждое утро
пронзительной чайкой будить.
БЕГЛЕЦ
(баллада о донском скакуне)
1.
Взял жокей под уздцы скакуна,
на манеж его вывел властно.
Ну, какой же сидел сатана
в этом теле упругом и страстном?
Дрожь по коже - по Дону рябь.
Шел скакун - залюбуешься станом!
И спины его плавный изгиб
повторял очертанья курганов...
А когда на дыбы вскочил,
грива - рыжий рассвет крылатый -
расплескала вокруг лучи...
И зажмурились коммерсанты.
- Господа! Лишь в такой товар
капитал будет дельно вложен.
Раз! Кто больше?..
Вошли в азарт
бизнесмены, поднявшись в ложах.
- Два! Кто больше?
... Пошла игра,
доллар с долларом стал сражаться.
Но учуял скакун со двора
запах милых степных акаций.
Тонкий запах степных васильков,
запах хлеба и запах воли
распалили бунтарскую кровь!
Выгнув шею свою до боли,
он метнулся молнией вдруг,
выход взглядом нащупав цепким.
У жокея поводья из рук
вырвал... Двери манежа - в щепки!
Мчался ярым комком огня,
ошарашивая прохожих...
Кто "товаром" назвал коня?
В нём ведь сердце живое тоже!
В пёстрой кипени городской,
обогнав "Жигули" и "Волги",
огнепёрой летел стрелой,
будто гонятся стаей волки.
Что - ограды перемахнуть,
облака растревожить гривой?!
Только б - ветер упругий в грудь!
Только б - в Дон голубой с обрыва!
Переплыть... На том берегу
встретить снова свою подругу.
Всё изведать - зной и пургу,
только не закордонную муку.
Был растерян жокей, смущён.
Но поднялся тут англичанин:
- Пусть продолжится аукцион,
цену я на коня назначаю...
2.
Поезд с ходу пронзал простор,
за собой оставляя дали.
Коновод был парень простой,
кони быстро к нему привыкали.
Лишь печальный беглец стоял,
сена сочного не касаясь,
третьи сутки уже не спал,
косо взгляды на дверь бросая.
... А в глазах - за рыбачьей лодкой
солнце катится в Дон с небес.
И танцующею походкой
кобылица идёт к тебе.
Большеглазая, с рыжей чёлкой,
фыркнет радостно и замрёт.
Надоедливо, без умолку
мошкара поведёт хоровод.
Пусть над вами сыплются звёзды,
зажигаются маки в траве.
Ты запомни медовый воздух,
от которого хмель в голове.
Ты запомни курган ковыльный,
бабу каменную на нём,
омут, где в черноте могильной
ждёт добычу усатый сом.
Ты конюшню на косогоре,
вербу старую не забудь
за туманным студеным морем,
где роса по утрам, как ртуть.
3.
Волны, волны... Они - вокруг.
За кормою исчезла пристань.
В трюме - маленький синий круг
над конями мерцает мглисто.
Он, как зов голубых небес,
тех просторов, куда не вернуться...
А за стенкой - стенанья, треск,
волны в бешенстве лютом бьются.
И напомнили здесь, в плену,
эти волны и трюма удушье
драму страшную
скакуну,
что случилась зимой в конюшне.
... Вой метели за узким окном,
провод с искрами голубыми.
Полыхнуло в глаза огнём.
Словно плетью по ноздрям -
дымом.
Кони сбились в горящий круг -
грив огонь и огонь настоящий.
Залило всю конюшню вдруг
солнце лавой своей кипящей.
Но призывно заржал скакун
и рванулся скорей к воротам,
доски треснули, и табун,
опрокинув бока с налёта,
вихрем вылетев в степь, в пургу,
впереди - вожак огнегривый,
сбивший пламя с себя на бегу,
вел табун, обезумев, к заливу.
В гирлах Дона, на синем льду,
иссеченных крутой метелью,
не забывших свою беду,
отыскали их через неделю.
Было, было... Мороз, огонь,
снова вёсны и маки снова...
... Рвётся с привязи рыжий конь,
но всё дальше состав от Ростова.
4.
Если волей не дорожить,
можно жить по указке строгой.
Только лучше совсем не жить,
если знаешь, что в плен дорога.
... Брал барьеры скакун легко,
брал заборы, овраги, балки.
Как на крыльях несло его
без приказа, кнута и палки.
Потому что мигал вдали
возле отмели бакен алый,
стлались по ветру ковыли,
как прибежище для усталых.
А теперь впереди - туман
и тревожная речь чужая.
... Пол качается. Ураган,
как игрушку, корабль бросает.
Ветер только к рассвету стих,
волны стали светлее, ниже.
И в конце своего пути
конь, шатаясь, из трюма вышел.
Всюду волны. Куда уйти?
Он в смятенье стоял у борта,
но уже клокотали в груди
неуёмные силы гордо.
И почудилось скакуну -
рядом Дон течет полноводно.
Лучше сгинуть, чем быть в плену,
напоследок вздохнув свободно!
И, заржав, на дыбы он встал,
взгляд метнул на людей тревожно.
И пружинисто распластал
мышцы каменные под кожей.
Он взлетел над седой волной,
грива - пламя, а взор - безумен,
непокорный и молодой,
храп горячий цедя сквозь зубы.
И когда на его плечах
заплескалась вода морская,
кобылица всплыла в глазах,
от лучей зари золотая.
По-над Доном неслась она,
ржала жалобно и протяжно...
Почему вода солона?
Почему черна, словно сажа?
Где-то рядом совсем лежал
белый остров в стуженом дыме.
Только плыл не к нему вожак -
плыл к далёкой земле родимой.
К тем кострам, что в ночном горят,
к тем затонам, где в норах - раки.
Где ты, милый тенистый сад,
где полынные буераки?
Где же скифский крутой курган
и на воле степные кони?
- Стоп, машина!- сказал капитан.-
Шлюпку на воду! Марш в погоню!
... Волны дыбились, преградив
путь матросам стеной отвесной.
Не видать ни зги впереди,
где искать беглеца - неизвестно.
А на палубе нервно курил
англичанин в костюме черном,
тот, который коня купил,
на своём настояв упорно.
Смог ли мистер понять без слов,
что в крови скакуна донского -
хмель степей, аромат цветов,
всё, чем к родине он прикован,
всё, что силу ему дало,
лёгкость птицы в небе стозвонном,
что по всей земле разнесло
неизбывную славу Дона...
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
