*** Январь 2015 г (голова раскалывается, соседка, дура конченная, что-то орет в распахнутое окно, обстрелы не прекращаются, ухожу в запой). Акакий собирает пазл. Праздник Крещения не задался с самого вечера. Точно обреченные зэки, затылок в затылок, шаг в шаг, дыхание в дыхание, ложились снаряды на землю. А тут еще собака Пиксель в исступлении, если не войну отменить, то хотя бы обстрел, оглушает лаем ночь. Причем "истерит" песик из-под одеяла, улица крадет у него храбрость, жмется к моим ногам, ушами задевает лужи. В собачьей душе жива великая смелость труса! Залп тяжелый скрежещущий, ночь царапающий, отвоевывая территорию, как зверь свои железные иглы, переворачивая землю, небо наизнанку калечил, ломал тела, голоса и души. Не подходить к окнам, не выходить на улицу, повсюду страх. И в церкви освященной воды, снарядом убитой, не зачерпнуть. Для меня Крещенская ночь, это великая хода ангелов, когда отворяются тайные двери, сшивая небо и землю воедино тонким серебряным шнуром. Просвет сияет, освещая дивные сады, из которых спускаются люди с золотыми крылами, с продолговатыми бирюзовыми глазами, то и дело вспыхивают среди звезд их развивающиеся знамена, наполняя ароматом. И ты задыхаешься даже не от сладости его, не от вида тонких босых ступней небесных див, нет, от безмерной любви, которая проливается звенящим потоком на твою голову. С ними я ближе к бронзовеющим ликам, к свечению, из которого текут потоком Серафимы и Херувимы, и Бог, глазастый парень, смотрит на нас, людей, дерзких и жалких одновременно. Звездность выпирает, прогибая тонкий звон колокола, подернутый прозрачным морозным ветерком, и в этот момент так хочется верить в сказку высокого неба, в торжественность Божьего промысла. И проповедь нагорная звучала гордая во мне. Под утро в дверь настойчиво звонили, я открыл, а Наташку не узнал. Вдвойне обидно, что все эти годы я помнил, как мне казалось, запах ее тела. Наташка, из студенческого общежития, из нереальных летних вечеров, мягких голосов, сытого, обласканного мира. Коса русая густая пахла яичным желтком и крапивой, невысокая, румянец во всю щеку, улыбчивая, приторно подвижная; потное, молодое, полное сил тело. Я, как последний болван, страдал по ней, писал эсэмэски в стихах, атаковал у подъезда. В ней было смешение жанров: похоть и стыдливость, желание и отторжение, искушенность и наивность. В ней было все то, без чего я не мог жить. А сейчас передо мной стояла упитанная женщина, раздавшаяся в плечах, с крепкими мужскими икрами в сапогах цвета серой фольги, в полосатой вязаной шапочке. Осталась челка неизменная, не выцветшая за годы жития челка на щекастом лице. Все остальное чужое губастое. - Я к тебе, - сказала она. - Сыграем в игру, соберем пазл! - Обожгла взглядом. - Ну, соглашайся. - Почему я? - Потому что все остальные отказались. Не думай, не из страха, - торопливо пробормотала она, - нет, просто они люди и этим все сказано. - А я? - Ты другое дело. Я взял пальто и мы пошли. Наташка привела меня в подвал, где пахло плесенью, люди, сгрудившись, сидели на деревянных ящиках и тихо переговаривались. Мне отвели место, женщина присела рядом. - Ждем, - сказала она. - Как только закончится обстрел, начнем собирать. За горой. За домом с трубой. За лесом, за полем, за улицей в три тополи жил человек После взрыва снаряда в доме. Я его собирал. Кружил по Наташкиному двору и собирал, складывая в коробку. Палец. Уши. Руки, что били баклуши. Следы, губы и зубы. И в кого превратился, как щебетал, когда брал игрушки в плен целовал. Я собирал пазл из Наташкиного сына, а она, как шальная, смотрела на меня глазами пришибленной собаки и не мог я понять ? то ли молится мать, то ли просит у ангелов небо повыше поднять. А потом мы пили, и я похлопывал дрожащей ладонью по широкой Наташкиной спине. Вот и весь пазл...
© Copyright: Ол Виннов, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
