Стандарты морали Сенекии было бы странно излагать религиозно-нравственные воззрения философа-моралиста, не познакомившись с его индивидуальным, духовным миром. Ведь, сколько бы ни говорили о противоречиях Сенеки между словом и делом, все-таки остается несомненным, что большинство его нравственных воззрений – не холодные, безжизненные построения рассудка, в которых философ упражнялся в целях умственной эквилибристики, а внутренние, сердечные убеждения, запечатленные благородным чувством, живой фантазией и глубоким знанием как своего, так и вообще человеческого сердца. ...мы и должны теперь охарактеризовать его личность, указать в ней те, черты, которые способствовали развитию его философии в моральном направлении. Признаемся, однако, что к этой характеристике мы приступаем с некоторой робостью, опасаясь или стать на сторону неумеренных панегиристов Сенеки, или же включить себя в число врагов его, не находящих в его личности ни одной светлой черты. Дело в том, что редкая личность найдется в истории, о которой высказывалось бы столько противоречивых суждений, как о философе Сенеке и его нравственном характере39. Одни, следуя Суиллию и Диону Кассию, бросают в него грязью, чернят всевозможными средствами, стараясь обвинить его в безнравственности и полном противоречии между жизнью и учением, ставя ему, как воспитателю Нерона, в вину даже порочность и чудовищные преступления последнего40. Другие, наоборот, опираясь на симпатичный в общем отзыв о Сенеке Тацита41, пытаются во что бы то ни стало восстановить его честное имя, доказать и полное соответствие его жизни с его учением, и его нравственную чистоту и безупречность42. И это „осуждение Сенеки до презрения к нему, с одной стороны, и защита его чуть не до канонизации, с другой, проходит буквально чрез все века, образуя два противоположных друг друга исключающих полюса43“. Высказать суждение, чуждое крайностей, при подобного рода положении – дело в высшей степени не легкое. Мы не можем, конечно, да и не имеем права судить о личности, разделенной от нас девятнадцатью веками, с точки зрения морали христианской, так как это повлекло бы нас неизбежно ко многим ошибкам. Вот почему, единственный путь, какой может быть в данном случае целесообразным, это – путь обстоятельного изучения тех условий и тех мотивов, которые побуждали Сенеку совершать поступки, соблазняющее теперь его исследователей. И если мы глубже исследуем причины тех преступлений, в которых Сенека оказался участником, и тех поступков, которые под давлением внешних обстоятельств он вынужден был, вопреки своему желанию, совершить, то мы будем в состоянии многое ему простить и многое в нем извинить. Нельзя, конечно, согласиться с Крейером, что „противоречий между жизнью и философией Сенеки нет, а, напротив, в основном, полное соответствие44“; при беспристрастном отношении к делу этих противоречий нельзя отрицать. Но здесь важен не самый факт противоречий, а важно то, как должны мы смотреть на них, как должны отнестись к ним. Другое дело, конечно, если бы мы утверждали, что Сенека принадлежит к великим характерам, что он – герой древности, но этого мы вовсе не намерены утверждать. Мы думаем только, что это был честный, благородный и лучший римлянин своего времени, стоявший во многих отношениях выше своей мрачной эпохи и, насколько позволяли ему его личные силы и обстоятельства, боровшийся с темными силами окружающей его атмосферы. Что из этой борьбы он не всегда выходил победителем, что дух его нередко подавлялся и уклонялся от того, чего требовало его естественное нравственное сознание, что иногда он делал не добро, к которому стремился всей душей, а зло, которого не хотел и от которого других старался отвлекать, во всем этом для нас не должно быть ничего удивительного. Слишком мрачна была та эпоха, к которой имел несчастье принадлежать Сенека, слишком густы были те тучи, которые сгустились тогда на горизонте нравственной жизни язычества! Но если мы, христиане, положа руку на сердце, не можем сказать, что всегда, без всяких компромиссов, остаемся верными своему нравственному долгу и всегда, при всяких обстоятельствах жизни, даем место торжеству добра над злом, то можем ли мы требовать этого от язычника, хотя бы и самого просвещенного? к сожалению, мы имеем от Сенеки еще одно произведение, в котором действительные чувства его к виновнику своего несчастья выступают в совершенно ином свете. Разумеем его „Ludus de morte Claudii“, эту едкую и грубую сатиру, в которой он не пожалел красок для осмеяния так много причинившего ему зла тирана58, а ведь это сочинение Сенека писал почти одновременно59 с похвальной речью. Очевидно, здесь опять пред нами не сильный и мощный дух, забывающий обиды60, а обыкновенный слабый смертный61, который, забывая все свои нравственные принципы, забывая даже великое римское „de mortuis nil nisi bene“, дает волю личному чувству к умершему Цезарю, унижается до грубых издевательств над умершим и чернит его имя. Пусть Клавдий действительно причинил ему много зла, пусть Сенека имел основания считать его именно причиною своих несчастий и смотреть на него, как на злейшего и первого своего врага, но от моралиста, которому известно было учение некоторых стоиков о благожелательном отношении даже к врагам62, видимо, им самим одобряемое, можно требовать все же более сдержанного отношения к умершему врагу. Сколь бы много Цезарь ни причинил ему зла, сколь бы ни было тяжело для философа воспоминание о пережитых им бедствиях и лишениях ссылки, предосудительность поведения его в данном случае не может быть оправдана даже с точки зрения морали естественной, не говоря уже о христианской. © Copyright: Михаил Просперо, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
