В лесу под Можайском
Вчера, с большим опозданием, почитала вызвавший столько споров стишок о лейтенанте-эсэсовце, пишущем слезливые письма невесте в лесу под Можайском, судя по всему, в октябре 41-го.
http://www.stihi.ru/2013/02/05/10931
Про сам текст написано достаточно, это обычная мелодрама с убитым лейтенантом и заплаканной невестой, которая не вызвала бы ничьего интереса, если бы автор не нашла удачного по ее мнению рекламного хода, сделав лейтенанта именно эсэсовцем.
И можно было бы согласиться с теми из рецензентов, кто говорит, что для искусства нет запретных тем, если бы было тут искусство, которое независимо от личной позиции автора, не может быть одномерным, в котором пробивается через любую авторскую позицию человечность и та, пушкинская, милость к падшим.
Попробую привести несколько примеров, чтобы было ясно, о чем речь. Один вполне хрестоматийный - Тарас Бульба. Что симпатии автора на стороне казаков, вопросов нет, но что сцены голода в осажденном городе и гибели Андрия у любого, не лишенного живого чувства, читателя вызывают боль и сочувствие жертвам, тоже доказывать не надо.
Два другие из советской поэзии. Беру их сознательно потому, что фразочки про комиссаров, погубивших больше, чем погибло в войне, звучали в рецензиях не один раз. Пусть это останется на совести авторов, но стихи будут как раз об этом.
Начну со "Страны Муравии" Твардовского. Поэма, которая по замыслу автора или по недомыслию редакторов должна была быть призывом к вступлению в колхозы, а, значит, кулак там - заведомо отрицательная фигура. Но ни в одном из перестростроечно-новомировских произведений не найти такой пронзительной крестьянской тоски, как в этой как бы проколхозной поэме.
За столом, как в бане, тесно,
Моргунок стирает пот,
Где жених тут, где невеста,
Где тут свадьба? — Не поймёт.
А хозяин без заминки
Наливает по другой.
— Тут и свадьба и поминки —
Всё на свете, дорогой.
С неохотой, еле-еле
Выпил чарку Моргунок.
Гости ели, пили, пели,
Говорили, кто что мог...
— Что за помин?
— Помин общий.
— Кто гуляет?
— Кулаки!
Поминаем душ усопших,
Что пошли на Соловки.
— Их не били, не вязали,
Не пытали пытками,
Их везли, везли возами
С детьми и пожитками.
А кто сам не шёл из хаты,
Кто кидался в обмороки, —
Милицейские ребята
Выводили под руки...
и встреча с когда-то богатым соседом
— Эх, холодна небось земля,
Погреться будет впрок. —
И достает из кошеля
Литровку Моргунок.
— Ну что ж, Илья Кузьмич, начнём?
Что есть. Прошу простить.
Тебя когда-то за столом
Мечтал я угостить.
Пей, грейся, гость. Как другу верь,
— Соседи были всё ж...
А вот откуда ж ты теперь,
Илья Кузьмич, бредёшь?..
— Бреду оттуда... — Что ж там? Как?
— Да так. Хороший край.
В лесу, в снегу, стоит барак,
Ложись и помирай.
— Так, так, Илья Кузьмич... А всё ж
— Тут злость своя нужна: Что скажут — делай, — дескать, врёшь,
Работа не страшна. — Нет, брат, спасибо за совет.
Не страшен был бы труд,
Да смысла нет. — А ты начни!
— Да мочи нет... — А ты тяни!
— Да руки не берут.
Я не буду ничего тут комментровать, но очень советую тем, кто привык считать Твардовского примитивным, прочитать эту вещь целиком.
И "Чекистская пирушка" Михаила Светлова тоже просто для того, чтобы понять, как происходит который раз одно и то же с разными авторами и разными читателями, когда есть искусство, а не лубок. Напомню, что автор - друг героя и безусловно на его стороне, но вот этот самый переворот читательского сочувствия происходит по ходу текста не один раз.
Пробивается в тучах
Зимы седина,
Опрокинутся скоро
На землю снега,—
Хорошо нам сидеть
За бутылкой вина
И закусывать
Мирным куском пирога.
Пей, товарищ Орлов,
Председатель Чека.
Пусть нахмурилось небо,
Тревогу тая,—
Эти звезды разбиты
Ударом штыка,
Эта ночь беспощадна,
Как подпись твоя.
Пей, товарищ Орлов!
Пей за новый поход!
Скоро выпрыгнут кони
Отчаянных дней.
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней.
Льется полночь в окно,
Льется песня с вином,
И, десятую рюмку
Беря на прицел,
О веселой теплушке,
О пути боевом
Заместитель заведующего
Запел.
Он чуть-чуть захмелел —
Командир в пиджаке:
Потолком, подоконником
Тучи плывут,
Не чернила, а кровь
Запеклась на штыке,
Пулемет застучал —
Боевой «ундервуд»...
Не уздечка звенит
По бокам мундштука,
Не осколки снарядов
По стеклам стучат,—
Это пьют,
Ударяя бокал о бокал,
За здоровье комдива
Комбриг и комбат...
Вдохновенные годы
Знамена несли,
Десять красных пожаров
Горят позади,
Десять лет — десять бомб
Разорвались вдали,
Десять грузных осколков
Застряли в груди...
Расскажи мне, пожалуйста,
Мой дорогой,
Мой застенчивый друг,
Расскажи мне о том,
Как пылала Полтава,
Как трясся Джанкой,
Как Саратов крестился
Последним крестом.
Ты прошел сквозь огонь —
Полководец огня,
Дождь тушил
Воспаленные щеки твои...
Расскажи мне, как падали
Тучи, звеня
О штыки,
О колеса,
О шпоры твои...
Если снова
Тифозные ночи придут,
Ты помчишься,
Жестокие шпоры вонзив,—
Ты, кто руки свои
Положил на Бахмут,
Эти темные шахты благословив...
Ну, а ты мне расскажешь,
Товарищ комбриг,
Как гремела «Аврора»
По царским дверям
И ночной Петроград,
Как пылающий бриг,
Проносился с Колумбом
По русским степям;
Как мосты и заставы
Окутывал дым
Полыхающих
Красногвардейских костров,
Как без хлеба сидел,
Как страдал без воды
Разоруженный
Полк юнкеров...
Приговор прозвучал,
Мандолина поет,
И труба, как палач,
Наклонилась над ней...
Выпьем, что ли, друзья,
За семнадцатый год,
За оружие наше,
За наших коней!..
А после еще раз прочитайте про лейтенантика с его драгоценной фройялин.
Другие статьи в литературном дневнике:
