гл 2 испр гл 6 АХ

По отцовской линии Нестеровы - из Новгорода. Еще в царствование Екатерины Великой переселились на Урал. Мать родом из Ельца, тогдашней Орловской губернии. Крестьяне, особенно из северных не хлебородных губерний, занимались отхожим промыслом и на нем часто быстрее богатели и могли выкупить себя на волю, что давало освобождение от солдатчины. Существовал парадокс, впрочем, объяснимый: чем богаче хлебом губерния, тем народ беднее: из товара у них только зерно, а сельская продукция всегда дешевле промышленной, и еще беднее в урожайный год: цены на зерно падают. Так из крестьян выкупились и перешли в купеческое сословие Нестеровы и Ростовцевы. В письме Сергею Николаевичу Дурылину, своему другу и первому биографу, Нестеров писал, что предки его были крепостными Демидовых. Другое дело, что мог ли один крестьянин выкупиться на волю да еще выкупить всю свою семью? Взрослый мужчина стоил - да, стоил как товар! - 40 рублей. Женщина 20. Младенец хоть и совсем дешево - 50 копеек, но его надо еще выкормить, уберечь от ранней детской смерти! Выкупать помогала община. Все богатые русские купцы, впоследствии миллионщики - Рябушинские, Гучковы, Мамонтовы, Морозовы, Третьяковы - вышли из староверов. Это легко объяснить: гонимые объединяются, так легче выжить. Почему не пишет об этом Нестеров? Возможно, ему и самому было неизвестно: в 1853 Николай Первый издал суровый указ о раскольниках. Их таинства - крещения, венчания – не имели законной силы, люди вынуждены были для закрепления гражданских прав обращаться в православную церковь, то есть венчаться, отпевать покойника только у православного батюшки. Нестеров родился спустя 10 лет после этого указа, а стал относительно взрослым спустя 30 лет - это большой срок. Уже его предки, если они и крестились двумя перстами, то делали это втайне. Кстати, хорошо показано у Мельникова- Печерского, что в философские дебри никто из простого люда не заходил, разница была чисто в обрядах. Однако, как бы то ни было, прадед выкупился на волю, сына своего Ваню отдал учиться в семинарию. А семинарию открыли в Уфе в 1800 году. К 1835 Иван Андреевич Нестеров меняет свой статус, переходит в сословие купцов. В 1835 выбирается городским головой и пребывает на этой должности до 1841, затем был выбран повторно в 1846 до 1850. Имел звание степенного гражданина, а оно, согласно закону 1846 года, предоставлялось городским бургомистрам, «С похвалою окончившим свою службу». Внук его в своих воспоминаниях дал, к сожалению, неверные сведения о дате его смерти, якобы в 1848 г. Однако установлено, что в 1850, когда торжественно праздновали 25-летний юбилей царствования Николая Первого, уфимское купечество жертвовало деньги для бедных, в числе жертвователей был и Иван Андреевич, давший наряду с богатыми купцами Игнатием Блохиным и Василием Паршиным 20 рублей. Супруга его скончалась в 1847, а он, прожив остаток дней вдовым, умер в эпидемию 1853 года 67 лет от роду. Капитал его оценивался в 8 тысяч. По нынешнему курсу это 15 с половиной миллионов рублей. Чем торговал Иван Андреевич, точных сведений теперь не найти, зато по воспоминаниям самого художника, его сын, Василий Иванович, был галантерейщиком и возил модные товары - ткани, украшения, в том числе ювелирные – с Нижегородской ярмарки. Василия можно найти в указах Уфимского магистрата, где они с братом числятся в 1834 году как мещане Стерлитамака - это город в 130 верстах к югу от Уфы. Тогда рано приучали к самостоятельному труду , и 17 летний Александр и 15 летний Василий занимались торговлей в соседнем, дочернем, отделении. Поскольку это была Оренбургская губерния, то были торговые связи с югом – Оренбургом и Троицком, где существовали меновые дворы. Далее пути шли к азиатским купцам. Долгие годы Василий Иванович, будущий отец художника, жил в Стерлитамаке и там же женился в первый раз. Супруга Анна Кузьминична умерла в эпидемию холеры в 1848 году 25 лет от роду и двое их детей умерли младенцами. Здесь же, в Стерлитамаке, Василий Иванович женился второй раз на купеческой дочери Марии Михайловне Ростовцевой, 1823 года рождения, на 5 лет моложе супруга. Деда Михаила Михайловича и бабушку Екатерину Ивановну Ростовцевых Нестеров не помнил: она умерла в 1865 в возрасте 75 лет. Внуку было 3 года. Были дяди – Иван Михайлович, стерлитамакский купец, про которого в семье говорили, что слишком любит деньги. Андрей Михайлович, напротив, деньги не любил и из купцов скатился в мещане, жил на мельнице. Дмитрий Михайлович сумел жениться, как думал Нестеров, на дворянке Надежде Павловне Кайгородовой, но к концу жизни почти все спустил и если не обеднел, то «должен был сильно сократить себя». А Кайгородовы были очень богаты, достаточно сказать, что отец Надежды был управляющим завода Дашковой, затем трех заводов грека Бенардаки, а после его смерти в 1870 Кайгородова пригласил в управляющие крупнейшим в России Волжско-Камским коммерческим банком богач с миллионным состоянием Василий Кокорев. Кайгородов, однако, дворянином не был, но имел самое уважаемое среди купцов звание «Почетного потомственного гражданина». Василий Иванович поддерживал с ним тесные родственные связи, что непременно хорошо сказывалось и на его коммерческих делах. Не потому, что позволялось покрывать неблаговидные дела – тут как раз все сходятся в характеристике его как честнейшего человека, а в том, чтобы вовремя иметь сведения о колебаниях цен и выгодных сделках, что, как пример, ярко показано в дилогии Мельникова- Печерского. Дядя со стороны отца, старший его брат Александр, натура артистическая и даже поэтическая – не только хорошо играл на скрипке, но и сам сочинял, а также превосходно играл в любительских спектаклях, причем удавались ему именно трагические роли. Увы, и жизнь его сложилась трагически. Лучше Нестерова это событие не описали никакие документы в силу своей канцелярской сухости. Племянник его, Михаил Нестеров, описал их так: « В те времена на Урале на заводах бывали беспорядки. В Уфимскую тюрьму была доставлена партия рабочих. Каким-то путем они установили связь с дядей и он взялся доставить их прошение на высочайшее имя. Подошла Нижегородская ярмарка, и дядя был отправлен туда по торговым делам. Кончил их и махнул в Петербург. Узнал, где и как можно передать прошение - через наследника, будущего императора Александра Николаевича. Времена были простые. Высочайшие особы гуляли по улицам, садам и дядя задумал подать челобитную в Летнем саду, где наследник имел обыкновение прогуливаться в известные часы. Ему посчастливилось встретить наследника. Он опустился на колени, подал прошение, был благосклонно выслушан, счастливый вернулся на постоялый двор. Но в ту же ночь был взят, заключен и выслан». Было это, скорее всего, в 1846. Вернулся он уже стариком, жить его взял к себе брат Василий. Всё пережитое наложило свой след. Умом он был не в порядке. Но вернемся в то время, когда Василий Иванович переехал в Уфу. В конце 1850 он с семьей уже числится в уфимских купцах. Они живут втроем – есть дочь Анна от первого брака – другие дети, как я уже писала, умерли младенцами, похоронили они вскоре и первенца – сына Ванечку. Брат Василия Ивановича Иван в 1857 по необъявлению капитала поступил в мещанство, с ним, женатым, но бездетным, жил младший брат Константин, врач- самоучка, лечивший страдальцев бесплатно, сам в 37 лет умер от водянки. . Таким образом, семейное купеческое дело после смерти отца переходит к Василию. Василий Иванович был третьим сыном, родился он в 1818 и прожил 86 лет, до 1904, пережив супругу на 10 лет.
Человек явно неординарный. Купец по принадлежности к гильдии, но тоже, как и старший брат, Александр Иванович, любитель театра и сам актер-дилетант, книгочей и человек, одержимый общественной пользой, не умеющий проводить время в праздности. Поняв, что продолжать торговлю некому - сын уже становился настоящим художником – он завершил торговые дела и был выбран товарищем директора ( по -современному , заместителем) Общественного городского банка. Должность исполнял ревностно. Человек кристальной честности, он был как гарант безопасности и надежности банка. В обществе прям, суров, непреклонен. Дома – всемерно подчинялся супруге Марии Михайловне, женщине властного характера, твердой рукой ведшей большое хозяйство. Безделья и нечестности она не прощала никому, но и сама была образцом в труде, ни минуты не пребывая в праздности. Читала она только религиозные книги, лечилась только народными средствами, а более всего надеясь на молитвы об исцелении. Была она моложе мужа на 5 лет и прожила всего 70, умерев от рака. Сохранились рисунки Нестерова, запечатлевшие ее накануне ухода, с печалью в запавших глазах и губами, сжавшимися до ниточки. Облик страдающий и одновременно суровый. Дочери, чуя близкую смерть, не позволила плакать и причитать, а велела всё исполнить по обряду: «Ты теперь за хозяйку, не осрамись». Мы еще вернемся к ней, сыграла она большую роль в жизни сына.
Были еще тетки. Елизавета Ивановна, в замужестве Кабанова, либералка, и Анна Ивановна Ясеменева, консерватор по убеждениям. Однако именно ее акварели когда-то в детстве произвели на маленького Мишу огромное , прямо-таки неизгладимое впечатление.
Вообще Нестеровых в Уфе было много . Как прихожане Спасской церкви , чье полное название храм Спаса Нерукотворного образа, строилась в 1824-1844 по образцу Казанского собора в Петербурге (существует по адресу улица Октябрьской революции, 37) и Предтеченской церкви, чье полное название церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи, в стиле классицизма, строилась 1831-1845, снесена в 1935, числятся Марфа Ивановна Нестерова, Евдокия Николаевна Нестерова, Мария Федоровна Нестерова, Иван Васильевич Нестеров, Елена Ивановна Нестерова, Николай Гаврилович Нестеров.
Мария Михайловна, мать художника, была урожденная Ростовцева. Ростовцевы - купцы II и III гильдии – имели кожевенные, колокольные, чугунолитейные заводы в Орловской губернии. В 1830 Михаил Петрович Ростовцев переехал в Стерлитамак Уфимской губернии, вел хлебную торговлю. А Ростовцевы они потому, что еще в 1610 прибыли из Ростова Великого. В своей книге «Давние дни» Нестеров пишет:
«Деда Михаила Михайловича Ростовцева я не помню. Знаю от матери, что был он с хорошими средствами. Был мягкого характера и, видимо, очень добрый. О бабушках я ничего не помню, они умерли задолго до моего рождения ( уточняю: когда Мише было 3 года. Понятно, что он бабушку не запомнил). У деда Михаила Михайловича было три сына и три дочери. Старший, Иван Михайлович – бывал у нас, когда приезжал из Стерлитамака. Он был неприветливый, говорят, любил больше меры деньги. Второй – Андрей Михайлович – жил на мельнице, и я его не помню, а третий, самый младший, очень добродушный, безалаберный, с большими странностями, богатый, женатый на красавице-дворянке, к концу жизни всё спустил, и если не нуждался, то должен был себя сильно сократить. Ни один из дядей Ростовцевых никакими дарованиями себя не проявлял.
Из дочерей деда Михаила старшая – Евпраксия Михайловна – была неизреченно добрая и глубоко несчастная. Я знал ее старушкой и любил. Ее время от времени привозили к нам погостить. Она одна из первых видела и по-своему оценила мои живописные способности. Про «Пустынника» она, увидев его, сказала: «Старичок-то твой, Минечка, как живой!», и это ему, моему «Пустыннику», было как бы благим напутствием.
Вторая дочь Михаила Михайловича была моя мать – Мария Михайловна, а третья, Александра Михайловна – наиболее, так сказать, культурная из сестер. Александра Михайловна была очень хорошим , умным человеком. Она была замужем за неким Ивановым, человеком редких нравственных правил. Он из небольших почтовых чиновников дослужился до начальника почтового округа, до чина тайного советника и своей справедливостью, благородством и доступностью снискал от подчиненных, особенно от низших служащих, совершенно исключительную любовь. Это был один из прекраснейших и самых почтенных людей, каких я знал. Он был красив, скромен и ясен особой ясностью справедливо и честно прожитой жизни».
К 1862 - году рождения Михаила Васильевича Нестерова - семья владела лавкой мануфактуры – галантереи – игрушек и домом в центре Уфы, с фасадом на улицу Базилевскую, а сад и хозяйственные постройки - каретная, конюшня, баня - выходили на улицу Губернаторскую, так что усадьба занимала целый квартал. Дом Нестеровых в 1956 был снесен. В 1962 здесь выросла гостиница «Агидель», к 150 -летию Нестерова на ее фасаде поместили мемориальную доску: мол, стоял здесь дом, в котором родился великий русский художник. Дом по фасаду был одноэтажным, только со двора видна мансарда, как и было принято во всех подобных постройках: потолки там невысокие, окна маленькие - красоваться нечему, пусть и смотрит во двор. А на улицу открываются арочные ворота, рядом каменный флигель.
Когда пишут, что родился Нестеров в богатой купеческой семье, не верьте. Вот подлинная запись из метрической книги «данная из Уфимской Духовной Консистории Градо - Уфимской Спасской церкви для записки родившихся, браком сочетавшихся и умерших на 1862 год. Часть первая. О родившихся». За номером 27 читаем:
«Мая 19, крещен 25. Имя родившегося Михаил. Уфимский 3 й гильдии купец Василий Иванович Нестеров». В графе «Кто совершал таинство крещения» значится : священник Ипполит Подбельский с причтом. Крестная Елизавета Ивановна Нестерова. Назвали младенца в честь деда Михаила Михайловича Ростовцева, отца Марии Михайловны.
Да, семья была обеспеченной, зажиточной, но богачи были другими – купцами I гильдии, миллионщиками. На ярмарку они плавали на собственных пароходах, а не ездили на почтовых и дома их в несколько этажей были строены по проектам лучших и знаменитых архитекторов. А дом Нестеровых можно увидеть на старых фотографиях – добротный , но простой дом, без изысков и роскоши. И лавка его была не роскошным магазином с множеством приказчиков. Хозяин сам стоял за прилавком, торговал только за наличный счет, в кредит не отпускал.
До Минечки , как называла его тетушка, у родителей Нестерова родилось девять детей, восемь из которых умерли. Как пережила бесконечные потери молодая мать! К 1862 в живых была его старшая сестра Сашенька, Александра Михайловна, 1858 года рождения. Она и пройдет с ним по жизни до конца, не имея своей семьи и посвятив себя брату и любимой племяннице Олюшке. Будет она всю жизнь жить в Уфе до своей ранней смерти тоже от рака в 55 лет, в 1913. Тогда Нестеров последний раз приедет в Уфу распорядиться наследством и продать усадьбу. Будут хлопоты и с музеем – давней мечте о подарке родному городу. Как удивительно: у цветущей молодой женщины, матери Нестерова, в молодости все дети - восемь младенцев! - умирали, а поздние, рожденные в 35 лет ( сестра Саша) и в 39 лет ( Михаил) выжили, а Михаил Васильевич проживет 80 с половиной лет. После Михаила родилось еще двое, но они тоже умерли младенцами. Маленький Минечка был тоже слабеньким и родители не чаяли, выживет ли ? До двух лет, как он сам пишет в своих воспоминаниях, был он между жизнью и смертью. Чего-чего только ни делали родители: и в печку неостывшую клали, и, наоборот, на мороз выносили закаляться, а он все оставался хилым, на ладан дышащим ребенком. Далее процитирую самого Нестерова: « … однажды показалось моей матери, что я вовсе отдал богу душу. Меня обрядили, положили под образ. На грудь положили небольшой финифтяный образок Тихона Задонского. Мать молилась, а кто-то из близких поехал к Ивану Предтече (писала выше об этой церкви) заказать могилу возле дедушки Ивана Андреевича Нестерова. Но случилось так: одновременно у тетушки Е.И.Кабановой скончался младенец, и ему тоже понадобилась могилка. Вот и съехались родственники и заспорили, кому из внуков лежать ближе к дедушке Ивану Андреевичу. А той порой моя мать приметила, что я снова задышал, а затем и вовсе очнулся. Мать радостно поблагодарила бога, приписав мое воскрешение заступничеству Тихона Задонского, который, как и Сергий Радонежский, пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Оба угодника были нам близки, входили, так сказать, в обиход нашей духовной жизни. С этого счастливого случая здоровье мое стало крепнуть, и я совершенно поправился». А Тихон Задонский навсегда останется в семье самого Михаила Васильевича как самый почитаемый святой.
С того счастливого исцеления началось беззаботное безоблачное детство золотое. Маленький уютный очень зеленый город, где все люди одного круга знакомы между собой. Во всем городе есть только еще одна лавка с такими же товарами, как у отца Нестерова – магазин Пенна. Но тот богаче, и хотя они вроде и конкуренты, но покупателей и заказчиков хватает на обоих. С сестрой пока еще не дружат - в этом возрасте разница в 4 года слишком большой срок для общих игр и занятий, тем более с девочкой. Тогда, в детстве она, как старшая, проявляла свой характер, а еще была неосознанная ревность к матери, что для младшего было причиной обид. Были друзья – Николашка , мальчик из магазина отца и соседский сын, тоже Мишенька, из семьи Максимовичей. Мать его католичка, отец православный, но для детской дружбы, да и приятельско-соседских отношений взрослых это значения не имеет. Хотя играют оба Мишеньки и Николашка в … церковную службу: Миша Максимович сам сделал из картона иконостасы, будничный красный и праздничный белый с золотом и многочисленное духовенство с архиереем во главе, и мальчики начинали петь, изображая обедню или всенощную, пусть детскую, понарошную, но задушевную, от чистого сердца. А в настоящую церковь обязательно ходили вместе со взрослыми. Вера в бога как в высшую справедливость пребудет с Нестеровым навсегда, невзирая ни на какие постановления, декреты и указы новой власти.
А однажды случилось страшное: прислали к ним с известьем, что Мишенька Максимович утонул. Произошло несчастье на маленькой реке Дёме . Она с виду такая милая, вся в кудрявых от березок берегах, но эта ее милота обманчива. Помню, как и нам в детстве запрещали в ней плавать, можно было только плескаться возле берега. Она коварна омутами и водоворотами, которые могут затянуть. Так погиб его маленький друг. Михаил Васильевич, писавший свои «Давние дни» летом 1940, вспоминал, как горько и безутешно плакал на отпевании. Это была первая смерть, увиденная воочию. Родители отдали ему все игрушки Мишеньки, и он долго играл с ними в их любимую игру.
При этом он часто подчеркивает в своих воспоминаниях, что был страшным шалуном и непоседой. И в чем же это проявлялось? Однажды весной с Николашкой вышли в сад при усадьбе. А надо сказать, что улица Пушкинская, стоящая под прямым углом к Базилевской и Губернаторской, идет под гору. Так и бежали весенние ручьи во дворе дома. Проложена была доска для перехода к крыльцу от каретника
. Решили пройти по ней к саду и обратно. К саду – под горку, и Миша преодолел этот путь успешно, но решил продолжить в обратном направлении. Отвлекся чем-то и … полетел в ручей. А вышел-то по случаю праздника в нарядной шелковой рубашечке с серебряными пуговками и бархатных штанишках! Ох, сколько было горя, хотя от матушки ни брани, ни порки не было. Вымыли и усадили в чистую постельку. Другой случай был и вовсе зазорный. На большие праздники - Рождество и Пасху - раздвигался в зале большой стол с богатым угощением: перед множеством бутылок и графинов помещался огромный разукрашенный окорок, дичь, паштет, разнообразные грибы, сыры, рыба, икра… Черную икру привозили тогда бочками, а ели ложками. Не как нынче в петербургском «Елисеевском» - 57 граммов за 11000 рублей! Отец после обеда приказывал запрягать Бурку в наборный хомут и отправлялся с визитами. Одновременно мать принимала визиты дома. И вот однажды в такой праздник отдали визиты и сами приняли гостей – священников от Спасской церкви, где они прихожане; от Троицкого собора, от Сергиевской церкви, от Александровской … Вернулся домой отец, усталый за день и пошел вздремнуть. В доме тихо. А Мишенька с Николашкой, очутившись в зале, сначала тихо играли, а затем решили попробовать угощения со стола. Налили по рюмочке, закусили икрой. Понравилось. Повторили. Потом еще и еще, и опомнились, когда икры осталось на донышке большого хрустального блюда. Между тем отец проснулся, вышел в залу и решил подкрепиться, а икры - на донышке! Далее позвольте процитировать, ибо с таким неподражаемым юмором умел описать только сам Нестеров: «…подошла мать, он ее стал спрашивать про икру, а той и след простыл. Дальше да больше – добрались и до нас, голубчиков. Спрашивают, а мы, недолго думая, свалили на Палатина – племянника ( был такой несмелый и несамостоятельный наследник одного богатого бездетного купца). Свалить-то свалили, а поверить нам не поверили. Ну, и досталось же нам тогда! Долго еще мы не могли забыть, «как Палатин-племянник икру съел»…
Вот таковы были самые страшные преступления… Запомнились!
После Всероссйской начинались местные ярмарки, Мензелинская, Ирбитская, Уфимская. Не такие большие как в Нижнем Новгороде, но тоже по месяцу, по два в феврале - марте. Василий Иванович тогда перебирался на ярмарку, открывал в Главных рядах свою лавку. По пути к ней – ярмарочные балаганы, где на балконе, несмотря на мороз, зазывал на представление Зрилкин, персонаж из деревенских празднеств и знаменитый Петрушка. А еще книжные ряды, самые интересные. Тут и лубки «Еруслан Лазаревич», «Как мыши кота хоронили», генералы 1812 года и славнейший из них – Паскевич – Эриванский, и книги «Фома-дровосек», «Барон Мюнхгаузен»… Наконец лавка отца, победнее, чем его конкурента галантерейщика Пенны, но тоже красивая, разукрашенная коврами, а на коврах самые разнообразные сюжеты: турки с кальянами, одалиски, бедуины на белых конях. А в дверях стоит сам хозяин – Василий Иванович Нестеров, в длинной шубе, подпоясанной кушаком и в валенках. Знаменательная деталь: приходили закупленные на Макарьевской ярмарке товары. В большом амбаре во дворе дома разгружались с подвод и складывались ящики с товаром. Для детей волнующий день, когда из ящиков вынимали игрушки – Нестеров торговал и игрушками тоже, о чем я уже писала. Но разрешалось только смотреть. Брать строго запрещалось. Но какие чудеса открывались перед детьми! Кормилки, монахи, конники, уточки, гусары, лошадки… Каждый год Москва наполняла рынок новыми диковинками, появились уже и заводные игрушки, они били в барабаны, кивали головками, катались по полу. Но в руки ничего брать было нельзя. Торговля честная, только новым ни разу не тронутым товаром. Ярмарка шла в самый холодный месяц - февраль. По-украински так и называется – лютый. Морозы в Уфе стояли знатные, до 30 градусов. Но, как писал наш знаменитый уфимец, климат был самый здоровый: сухая морозная зима, ранняя мгновенно вспыхивающая весна и жаркое лето. Морозами было уральцев не испугать. Устраивали катания в три- четыре ряда по самой большой и широкой улице – Большой Казанской до реки Белой под гору с ветерком, а обратно в гору шагом. Купчихи в атласных салопах с куньими и собольими воротниками, закутанные в кашемировые шали - кто богаче и нарядней. А их молодцеватые мужья - кто быстрее и смелее пронесется под гору, да еще стоя управляя лошадьми. По пути важно обмениваются поклонами.
Кроме ярмарок, катаний надолго запало в душу восьмилетнего Минечки посещение театра. Как-то зимой , вернувшись из лавки, Василий Иванович сообщил домашним, что вечером поедут в театр. Выкуплена была ложа. «Театр был настоящий, всамделишный», как пишет Нестеров. Первый постоянный городской театр был построен в 1861. Сгорел. В краткий срок - чуть более полугода - были собраны народные деньги на восстановление. Наверное, в этом театре и состоялось то запомнившееся представление. «Перед глазами – нарисованный занавес. Он поднялся, и я, как прикованный к сцене, обомлел от неожиданности. Передо мною был настоящий, настоящий еловый лес, валил хлопьями снег, снег был повсюду как живой. В лесу бедная девушка, все ее несчастные переживания тотчас же отозвались в маленьком впечатлительном сердечке. Шла «Параша- сибирячка» ( драматическая быль Николая Алексеевича Полевого). Что я пережил с этой несчастной Парашей! Как всё было трогательно, и горе Параши, и лес, и глубокий снег - всё казалось мне более действительным, чем сама действительность, и, может быть, именно здесь впервые зародились во мне некоторые мои художественные пристрастия, откровения. Долго, очень долго бредил я «Парашей – сибирячкой». Не пришла и она в моей жизни бесследно»…
А потом приехал в город цирк «всемирно известной итальянской труппы акробатов-братьев Валери» . Для них спешно стали возводить из теса большой круглый балаган. Все стали говорить, что такого цирка Уфа еще не видала. Народ валом валил. Братья были и акробатами, и наездниками. Понравились уфимцам эти красивые рослые ребята. Вняли и мольбам детей. Взяли их в цирк, прихватив и приятеля Николашку. «Нам, - пишет Нестеров, - удалось еще побывать там , и это нас погубило». Читатель уже догадался, что мальчишки решили повторить подвиги циркачей. Для этого в дальнем сарае, находившимся вне поля зрения родителей, потому что в основном он использовался лишь зимой для хранения телег, а нынче, летом, там был только ненужный хлам, храбрые малыши решили устроить свой цирк. Перелетали с трапеции на трапецию, поднимали тяжести как настоящие братья Валери. Но затем привлекли к выступлениям толстого трусливого щенка Шарика. Это, вероятно, их и разоблачило: щенок поднимал вой, отчаянно сопротивлялся, забивался в дальний угол сарая и доброй волей не хотел выходить. Мальчики извлекали его оттуда, и номер продолжался: при помощи лопаты его приподнимали над землей. Несознательный Шарик визжал, выл, и конечно, терял от страха равновесие и с жалобными воплями падал на мягкую землю сарая. Но «недолго музыка играла, недолго Бобик танцевал»: однажды в самый разгар представления растворились двери, и на пороге предстала в величии и гневе - мать. Оба «братца Валери» были выпороты, а Шарик отдан соседям.
Франко-прусская война, казалось бы, столь далекая от провинциальной Уфы, однако, вызвала к себе живой интерес, симпатии были на стороне Франции и одновременно тревога за нее, как-то удивительно совпавшая с тревогой от частых пожаров в зиму 1870-1871. По ночам горожане не спали, караулили по часам. Утром расхватывали свежие газеты. Известия были всё тревожнее, особенно всколыхнула весть о поражении под Седаном 1-2 сентября 1870, главной битве той войны, продолжавшейся, однако, еще до мая 1871. А Нестеров запомнил картинки из «Всемирной иллюстрации», изображавшие битву. Наполеон III был пленен, и это стало поворотным моментом для низложения императора и учреждения Третьей республики.
В магазин сына уже привлекали - стоять за прилавком, показывать товар, предлагать покупателям новинки. Но у Минечки дело не шло. Он был рассеян, невнимателен, его нисколько не занимало количество проданного. Отец, как вспоминает Нестеров, тоже не был истинным купцом, но ему помогала привычка к дисциплине, аккуратность. Он никогда не давал в долг и сам долгов не имел. Продавал только за наличные. Это сокращало объем торговли, но давало твердый доход. Минечка же умел продавать только соски для младенцев и фольгу для икон - тут приказчики уступали ему место. В остальном смеялись над наследником. Что, однако, его нимало не огорчало. Таким образом, бесталанность в коммерции и тревожные слухи о всеобщей воинской повинности решили судьбу: образованным, де, обещаются привилегии. Решили готовить сына к поступлению в гимназию.

гл 6 АХ
Во всех книгах, справочниках о Нестерове будут писать: Ученик Перова. А он в 19 лет уходит добровольно из Училища и решает ехать в столицу - в Санкт-Петербург в Академию Художеств. Причин несколько. Первая, самая простая, как он сам о ней пишет: «Многие поехали, и я поехал». Несерьезная причина? Но простительная. Нестерову 19 лет. По нынешней, а тем паче по старой классификации, он подросток ( вспомните роман Достоевского, там герою-подростку 21 год). Вторая: после натурного класса туда примут без экзаменов. А ведь зайдя за советом к Перову весной 1881, он услышал : Ехать рано! Почему же не послушал любимого и авторитетного учителя? Сам он пишет об этом так: «Четвертый год я был в Училище, а медалей нет как нет. Приятели стали поговаривать об Академии. Раньше, чем решиться покинуть школу, советовались мы с Перовым. Пошел и я к нему. Перов нас не поощрял, говорил, что Академия не даст нам того, что мы ожидаем. Мы советы выслушали, но про себя решили в следующую осень уехать, тем более, что здоровье Перова стало заметно изменять ему». Вот и третья причина. Нестеров здесь ни в коем случае не предатель. Но, как описано выше, сама атмосфера Москвы с ее расслабленностью и благодушием, не сильно способствует учебе, благодушие есть - а настоящего успеха нет. Родителей не включаю в число причин, хотя он, как почтительный сын, с ними советовался – но что они могли ему посоветовать? Спасибо, что молчали. Поверх всего перечисленного, как представляется, была одна причина, которую не определить словами, но которая чаще всего в таких вопросах: на что решиться? - бывает самой важной. Причина эта - неясная тоска, душевная неудовлетворенность, требующая выхода. Сердце здесь больше решает, чем разум: надо что-то менять! Сменить место – это самое очевидное решение, первый шаг. Тем паче на столицу, на главный и в то время единственный художественный вуз России. Академия дает высшее образование. Там Эрмитаж, а в Москве только через 33 года откроется музей Александра III, нынешний музей изобразительных искусств имени Пушкина. Кроме того, он еще ни разу не был в Петербурге, в столице империи! Приехали. От Николаевского вокзала с Лиговки пешком пришли на Васильевский остров. Взирая на огромное здание, где на фронтоне написано «свободным художествам», не поверили, что дошли и робко спросили у прохожих: «Скажите, где тут Академия?». «На нас посмотрели как на барнаульцев и сообщили, что мы уже перед ней». Как и обещалось, как и было известно заранее, все - а их было пятеро – были приняты в Академию без экзаменов из натурного класса МУЖВЗ. Вошли с известной робостью. Всё торжественно, парадно, высокие гулкие коридоры, швейцар в красной ливрее.
Ректором живописного, скульптурного , а затем и мозаичного отделений был с 1871 года Федор Иванович (Фридрих Людвиг) Иордан, родившийся в России, в Павловске – городке при Павловском дворце в 5 км от Царского Села,в семье придворного обойщика мебели. Выдающийся мастер гравюры, строгий академист, признанный академиями Берлина и Флоренции. Однако именно о нем Нестеров оставил не самые лестные воспоминания. Был он стар – тогда ему было уже 80 – и появлялся в Академии редко. Когда его небольшая сухонькая фигура, сопровождаемая инспектором П.А.Черкасовым, профессорами и толпой академистов, появлялась в коридорах Академии, все останавливались вдоль стен в поклоне, на которые он благосклонно отвечал. За строгий академизм, когда-то возвысивший его, но нынче казавшийся устаревшим, он перестал оставаться лидером, авторитетом и был в глазах Нестерова словно осколок прошлого. По-настоящему удивляет то, что Нестеров не заметил тогда главного учителя по рисунку - Павла Петровича Чистякова, выдающегося педагога, который был, по выражению В.А.Серова, «единственным в России учителем вечных, незыблемых законов формы». Впрочем, он пишет, что в то время они в Москве о нем даже не слыхали. А Чистяков оставил наследие, которого нельзя переоценить. Считая изучение натуры первоочередной задачей художника, он подчеркивал, что рисунок – основа всего, фундамент. «Кто не понимает его и не признает - тот без почвы. Для художника рисовать – значит мыслить, без рисунка не может быть высокого искусства. Рисунок – это всё мужественное, твердое, устойчивое и благородное в искусстве. Всё нежное, ласкающее глаз, нервы, всё, на первое впечатление сильно нравящееся – выражает собою живопись» - это его подлинные слова. А вот что пишет о нем Нестеров: Этот метод, чистяковский, был нам, перовцам, совершенно непонятен, казался ненужным, отвлекающим вниманье от целого, общего впечатления. Врубель был, например, чистый чистяковец, и
мне казались странными приемы его». Педагоги по другим дисциплинам тоже не произвели на Нестерова впечатления: Верещагин, по воспоминаниям Нестерова, показался всем московским однокашникам скучным после яркого темпераментного Перова. Этюды, как понимал и сам Нестеров, писаны были им плохо, ничем он не смог тогда обратить на себя внимание ни Верещагина, ни Валерия Ивановича Якоби, который во второй месяц сменял Василия Петровича. У меня остался от папы-художника, выпускника Художественного института имени Сурикова, академический учебник для вузов издательства «Искусство» 1953 года. «Научиться рисовать, пользуясь учебником, невозможно - первое, что написано во вступлении от авторов, - Лишь под руководством опытного преподавателя можно овладеть профессиональной грамотой». Да, есть профессии, которые можно получить только от учителя, как древние тайные знания и никогда - просто прочитав учебник и выучив параграфы за неделю до экзаменов. Таким путем, как помнится, Нестерову удавалось иногда сдать историю искусств, недаром он потом недолюбливал искусствоведов, о чем имею свидетельство из первых рук и расскажу о нем в своем месте. И вот оказалось, что напрасно он так стремился в столицу. Не было тут того педагога, которому хотелось довериться и который его бы заметил. Чистяков его тоже не оценил. Кажется, это было взаимно. Любовь бывает безответной, а равнодушие и безразличие всегда обоюдно. Вот что пишет сам Нестеров «Душе моей Чистяков тогда не мог дать после Перова ничего. А то, что он давал другим, мне еще не было нужно, я не знал еще, как это будет необходимо на каждом шагу серьезной школы и что я постиг гораздо позже, когда усваивать это было куда трудней». Годы спустя, гостя в Абрамцеве, увидел портрет 11-летней Веры Мамонтовой, известный как «Девочка с персиками». Пораженный чистотой рисунка, решил вернуться на курс Чистякова. Увы, планам не суждено было свершиться. Поступило приглашение расписывать Владимирский собор. Да, непроработанностью рисунка будут еще укорять Нестерова и критики, и собратья-живописцы. Чистяков ставил руку, учил идти от общего к частному, дабы не терять пропорций. Читатель невольно задастся вопросом: как же юный Нестеров писал уже портреты, и они получались вполне похожими? У Чистякова есть прямой ответ на этот вопрос: «Талант, и не учась, напишет кисть руки или вид ее хорошо, но разве это всё? Нужно изобразить кисть эту так, как она существует и как кажется глазу художника. Кисть состоит из костей, сухожилий, мускулов, покрыта кожей и пр. Чтобы исполнить ее как следует, надо изучить кости, построить их в соответствии в данный момент, написать вид и написать тельно». Творческому рисунку обучать в буквальном смысле нельзя, он сам по себе является итогом полученной художником идейной и профессиональной подготовки. Отсюда следует, что к рисунку можно подходить с двух точек зрения: с точки зрения учебно-познавательной - как средство изучения натуры и с точки зрения творческой, когда рисунок служит средством реалистического выражения творческого замысла. Там огромное число подводных камней: например, линия в зависимости от освещения должна относиться или к голове, или к пространству, ограничивающему эту голову. А еще класс живописи – тут могла бы цитировать из папиного старого, 1939 года, учебника Д.И.Киплика «Техника живописи», но, думается, читатель понимает сложность этого вида искусства в отличие от пианизма, балета, литературы – здесь кроме чисто творческих задач многое зависит от материала – холста, грунтовки, красок, кистей, наконец. Уроки живописи вел Петр Михайлович Шамшин, потомственный художник, родившийся в семье академика живописи Михаила Никитича Шамшина, будущий ректор, «высокий, важный, медлительный старик - было ему тогда 70 лет - сенаторского вида, бритый, наглухо застегнутый, корректный». Он подходил, долго смотрел на рисунок ученика, а затем произносил с прононсом: «Изволите видеть, у нас с вами лодыжка не на месте»… поправлял лодыжку и так же степенно уходил. Его работы, в свое время принесшие ему славу и почести, все эти святые - «Святое семейство», «Святой царь Константин», «Святой Григорий Декаполит», «Святой блаженный Николай», «Святая Ольга», «Святой архиепископ Прокл» - нынче казались как из прошлого века и вряд ли могли вдохновлять его нынешних учеников. Становилось все понятнее, что Перов был прав. А пока писались плохие, как сам Нестеров их беспощадно характеризует, рисунки, такие же слабые этюды. Ни о каких наградах речи не шло. Так прошел первый год в Академии. Летом приехал домой в Уфу. Был всем недоволен, не знал, куда себя деть и недолгое утешение находил, скача на своей Гнедышке – жеребенке, который уже превратился в добрую лошадку.
Начался второй год в Академии. Михаил Врубель получил медаль за «Благовещение», Андрей Рябушкин, с которым вместе приехали в Петербург, получил медаль за эскиз. Нестеров, к его чести, не завидует, он понимает, что не стоит медали. Но хочется отметить, что в его творчестве появляются новые мотивы. Это акварель - кстати, очень трудная техника, не дающая возможности художнику исправлять недочеты, нужно сразу писать без ошибок, это не масло, где можно стереть один слой и написать сверху исправленный – «Царевич». Размер ее 22х16 , практически размер современной фотографии. Хотела написать «с портрета на нас смотрит» - но лицо повернуто строго в профиль, так что смотрит царевич в ему одному ведомое пространство. Лик его столь нежен, что заставляет думать об очень юном отроке, когда мальчик еще бывает похож на деву. Сохранился эскиз картины «Троицын день» ( 1881). Изображен выход из церкви важных особ. Церковь украшена, как положено на Троицу, березками. А перед ней - разные сценки: тут и параличный в коляске, и нищие, и оберегающие порядок городовые. Наград за эти увражи Нестеров не получил.
Следует заметить, что до революции Академия выдавала солидные награды. Большая золотая медаль, присуждаемая обычно одному, редко двум, лучшим выпускникам за дипломную работу, давала право изучать западно-европейское искусство за границей в течение от трех до шести лет. Для этого нужно было представить эскиз дипломной работы, как правило, от лучших учеников АХ. Они были обязаны выполнить программу – картину, утвержденную Ученым Советом Академии. Обычно задания давались на исторические темы, дабы получилась сюжетная картина. Допускались и собственные пейзажные, но шанс получить Золотую медаль у них была ниже. Конкуренты оставались в Академии еще на год с предоставлением отдельной мастерской и материалов для работы, а также полным содержанием. Как правило, Большая золотая медаль бывала одна, реже две. Но надо отметить, что формализма в присуждении не было. В 1873 году нашумевшим событием было присуждение сразу пяти золотых медалей.
Золотая медаль имени Элизабет Виже-Лебрён, присуждалась за голову в натуральную величину – Виже-Лебрён была великой портретисткой. Большая и Малая серебряные медали давали соответственно чин классного и неклассного художника. Серебряные медали первого и второго достоинства присуждали на третных ( год делился на трети) экзаменах за рисунок, считавшийся высшим показателем профессиональной подготовки. Выдавались и денежные премии дважды в год в январе и апреле, то есть на Рождество и Пасху. Сумма была от 50 до 100 рублей. Были награды за самостоятельные работы, там полагалось от 15 до 25 рублей. Принцип стимулирования в Академии заключался не в штрафах. Отчисление вообще было редчайшим случаем и лишь с формулировкой «за безобразия в поведении», то есть априори считалось, что бездарности в Академию попасть не могут. Слово «профнепригодность» не существовало вовсе.
Так что же, Нестеров зря потратил время в Академии, и она ему ничего не дала? В Петербурге было то, чего не было в Москве – один из величайших музеев мира – Эрмитаж. Разумеется, каждый ученик Академии имел ввиду Золотую медаль, как высшую цель своей учебы. В Академии было правило: прежде чем писать программу на золотую медаль, нужно было сделать копию в Эрмитаже с одного из великих мастеров. В те времена там много было студентов- копиистов. Нестеров тоже, даже порой пропуская этюдные классы, стал ходить и присматривать, что можно было бы взять для копирования. Выбрал одного из «Золотого века голландской живописи» - знаменитого лейденца Габриеля Метсю ( 1629 -1667), сооснователя Гильдии святого Луки в городе Лейдене, жанрового и религиозного живописца. Копия получалась неплохой. Сам дух великого музея окрылял. А сколько легенд витало в этих стенах! Академик Петр Васильевич Тутукин был одной из них. Когда-то на заре своей юности - родился он в 1819 - он рисовал перспективу Помпейской галереи, воссозданной после пожара 1837 Василием Петровичем Стасовым, архитектором и отцом знаменитого критика Владимира Стасова и созвучной другим покоям, созданным Карлом Брюлловым. Цитирую: «Однажды утром он сидел за мольбертом, погруженный в свою работу. Вдруг услышал позади себя шаги. Какое-то непонятное волнение заставило молодого Тутукина подобраться и затаить дыхание. Шаги смолкли. Кто-то остановился позади художника, волнение которого возрастало с каждой секундой. Он чувствует, как некто наклоняется над ним, слышно его дыхание. Сердце его остановилось. Некто в этот момент произносит: Молодец. Шаги снова раздались. Петр Васильевич поднимает отяжелевшие веки и видит величественную фигуру удаляющегося императора Николая Павловича. Случай скоро стал известен. Молодого художника заметили после этого случая, стали приглашать давать уроки в высокопоставленные дома. И он, такой приятный, скромный, обязательный, стал делать свою петербургскую карьеру художника, закончившуюся долголетним пребыванием старшим хранителем императорского Эрмитажа. Умер Тутукин глубоким стариком, и кто в те времена не знал и не любил этого милого, совершенно седого старичка, галантно шаркающего ножками по великолепным паркетам эрмитажных зал». На этом история с Тутукиным еще не кончена. Нестеров продолжал ходить в Эрмитаж копировать голландцев. И увидел однажды старого генерал – адъютанта. По тому почтению, с которым все с ним раскланивались, становилось понятно, что он важная птица. Ходил он, ходил по залам, подошел и к Нестерову. Спросил, кто таков, откуда. Узнав, что из Уфы, оживился, задал несколько вопросов. На другой день Тутукин сообщил, что был это сам бывший министр иностранных дел Тимашев, земляк! . Было и еще одно, гораздо более важное знакомство, случилось оно на второй год в Академии. Стали копирующие замечать, что в определенное время появляется важный господин с «министерской походкой», смотрит мимоходом работы учеников и направляется к окну последнего зала, где, как ходили слухи, копирует картину дочь американского посла. Там важный господин оставался подле нее около получаса, и так до следующего визита. Оказалось, что это сам Иван Николаевич Крамской! В один из дней он остановился возле Нестерова, посмотрел его работу, стал расспрашивать, кто сей ученик и откуда. Узнав, что из Москвы, из Училища, ученик Перова, стал с особым вниманием расспрашивать о Москве. Очень тепло отозвался о Перове, что, конечно, не могло не польстить его ученику. А в довершение счастливого случая - похвалил копию и пригласил бывать у него. Разумеется, Нестеров воспользовался приглашением и стал бывать у великого - да, в то время 42- летний Крамской уже был самым знаменитым – художника дома. Именно Крамской посоветовал Нестерову возвращаться в Москву в училище, а что делать дальше – видно будет. Интересно, современного читателя ничего не удивляет в этой истории? Великий художник, дающий уроки особам из высшего общества, приглашает к себе домой неизвестного ученика и дает ему полезные советы. Никакой фанаберии. А Михаил Булгаков верит, что люди не изменились. Увы, еще как изменились! Помня этот совет, решил весной в конце года по дороге в Уфу заехать в столицу и узнать о Перове. Увы, новости были самые мрачные. В первый же день Нестеров узнал, что Перов тяжко болен - скоротечная чахотка, добавился еще и тиф. Надежд нет. В подмосковных Кузьминках доживал Перов, потерявший жену и сыновей, свои последние дни. Они успели увидеться, а через несколько дней Перов скончался, ему было всего 48 лет. Рисунок с покойника сделал Нестеров. Похоронили его в Даниловом монастыре. Похороны были торжественными. Вот как описал их сам Нестеров: «Провожатых было множество. Народ стоял вдоль панелей. Впереди процессии растянулись ученики с венками. Венок нашего натурного класса несли самые младшие из учеников Перова – Рябушкин и я. Видя такие многолюдные похороны, подходили обыватели спрашивать: кого хоронят? - и, узнав, что хоронят не генерала, а всего-навсего художника, отходили разочарованные. Медленно двигалась процессия в Данилову монастырю, куда за много лет по этой же Серпуховке мимо Павловской больницы провожали Гоголя ( а позднее Перов нарисовал «Похороны Гоголя его героями»). Вот показались башни и стены древнего монастыря, о котором летопись говорит так: «Некогда сей монастырь построен был Даниилом князем московским на берегу Москва-реки. Позднее он был разорен татарами и возобновлен великим князем Иоанном Васильевичем Третьим». Данилов монастырь издавна служит местом упокоения многим русским людям, писателям и художникам. В его стенах сном вечным почивают Гоголь, Хомяков, Языков, Николай Рубинштейн, наконец, Перов. У ворот монастыря печальную процессию встретили настоятель и братиею и с песнопениями проводили гроб до могилы. Наступили последние минуты. Из толпы отделился Архип Иванович Куинджи. На могильный холм поднялась его крепкая, небольшая , с красивой львиной головой фигура. Куинджи говорил недолго, говорил от лица старых товарищей- передвижников. Его речь не была ораторской. Но сказал ее Куинджи - автор «Украинской ночи» и «Забытой деревни» - и его благоговейно слушали. Куинджи кончил, толпа раздалась. Явился прямо с поезда запоздалый Григорович. Бледный, взволнованный, он на ходу бросил плащ - плащ концом упал в могилу. Высокий красивый старик Григорович говорил свободно, мастерски, говорил он напутствие другу в далекий путь. Но голос изменил, на глазах выступили слезы, волнение передалось окружающим , послышались рыдания. Вот и последнее расставание. Как тяжело оно нам! Гроб опускают, земля глухо стучит где-то внизу. Всё кончено. Скоро вырос намогильный холм. Все медленно расходятся, мы, ученики покойного, уходим последними. Перова больше нет среди нас. Осталось его искусство. А в нем его большое сердце. Вечная память учителю».
Было это 12 июня 1882 на третий день смерти. Горе для Нестерова было велико не только потому, что теперь не будет наставника, а потому, что любил он учителя самой искренней и бескорыстной любовью. В Уфе, где приняли неудачливого сына с не похожей на прежние встречи холодностью, у него началась чуть не нервная горячка, так он переживал утрату. В это лето он чуть не утонул. С приятелем Андреем Волковичем, учеником 8 класса уфимской гимназии, пошли на Белую. День тихий, солнечный, жаркий. Решили искупаться, не умея плавать. Взяли срезанные по пути палки, чтобы измерять глубину. Но течение оказалось столь стремительным, что нависла смертельная опасность быть унесенными рекой. Спасли эти палки. Выбрались. Отдышались. Не забыли бога поблагодарить.
Если вернуться к Академии, то следует сказать, что в 1893 был разработан новый устав Академии, в 1894 проведена реформа, обновившая ее преподавательский состав: ушли автор исторической живописи и портретист Петр Михайлович Шамшин, поздний академист Карл Богданович Вениг, знаменитый баталист Василий Васильевич Верещагин. Пришли мастер всех жанров живописи и великий педагог Илья Ефимович Репин; передвижник-жанрист Владимир Егорович Маковский; Алексей Данилович Кившенко, автор исторического цикла и хрестоматийной картины « Военный совет в Филях 1812 года», иллюстрировавшей все учебники истории; знаменитейший пейзажист-новатор Архип Иванович Куинджи. Действительными членами стали художники Василий Иванович Суриков, Виктор Михайлович Васнецов, Василий Дмитриевич Поленов, скульпторы Владимир Александрович Беклемишев и Марк Матвеевич Антокольский. По новым правилам после окончания общего натурного класса надо было готовиться к экзаменам для перехода в мастерскую художника- преподавателя. Но это пришлось уже на период учебы Николая Рериха. Так, он писал в дневнике 1895: «на экзамене 28 января за эскиз I разряд, за рисунок II, за этюд III. Осенью встал вопрос о выборе мастерской. Все хотели к Репину. Однако и к Куинджи попасть было не легче». Но я забегаю вперед. В годы учебы Нестерова эта реформа еще только ждала своего часа.
Без Перова, решил, в Училище делать нечего. Нужно возвращаться в Петербург. Второй год в немилой Академии был не удачнее первого. Даже получил официальный выговор за эскиз «Проводы войск на войну в провинциальном городе» . За что же? Не за плохой рисунок или композицию. За дерзость - изобразил на картине самого Шамшина, ректора; профессоров и вахтера! Но был Эрмитаж! Теперь он копировал Ван Дейка «Неверие Фомы» и опять получалось неплохо, до тех пор, пока не подхватил страшную заразу - брюшной тиф. Лечился долго. Не соблюл режима, заболел возвратным. А приятель, будущий архитектор Павел Попов, с кем делил комнату на пятом этаже на Среднем проспекте Васильевского острова, увы, умер после операции.
Судьба подарила через Крамского еще одно знакомство, перешедшее в долгую дружбу. Однажды, прогуливаясь вдвоем по коридорам Эрмитажа, сын Ивана Николаевича Крамского Николай, молодой архитектор, встретил знакомого и представил того своему попутчику, то есть Нестерову. Так началось знакомство с Александром Андреевичем Турыгиным, будущим архивариусом Русского музея. Забегая вперед, скажу, что последнее письмо ему написано из Москвы в Ленинград 1 февраля 1934, когда тот лежал в больнице и вскоре умер 74 лет от роду. А тогда, в начале знакомства, Турыгин по совету Крамского предложил Нестерову заниматься с ним живописью – хотя Турыгин впоследствии так и остался художником- любителем. Да и занятия их продолжались не более полумесяца. Зато дружба сохранилась на всю жизнь и Александр Андреевич, с которым вскоре перешли на ты, оставался в кругу ближайших друзей. Вот как характеризует его Нестеров: «что нужно сказать об этом умном, честном, своеобычном человеке: Александр Андреевич Турыгин происходил из богатого петербургского купечества, родство именитое – Глазуновы, Елисеевы, Кудрявцевы, Сазиковы - все были в родстве. Композитор Глазунов – его двоюродный брат. Турыгин –дед промышлял лесом. Отец не наследовал ни энергии, ни воли увеличивать капиталы. Он зажил рантье. Сын пристрастился к искусству, стал бывать у Крамского, тот его направил ко мне. Не было у нас с ним ничего тайного. Как на духу, один перед другим, мы прошли всю жизнь. И я рад, что судьба мне послала Турыгина - честного, благородного, умного спутника, по своему флегматичному характеру совершенно противоположного моей вечной подвижности , неугомонности, сангвиничности.»
Но вернемся к Крамскому. Это знакомство, так нечаянно начавшееся, развивалось, Нестеров стал бывать у знаменитого художника дома, и доверительные отношения продолжались до самой смерти Ивана Николаевича в 1887 году всего 50 лет от роду. Он же и посоветовал тогда Нестерову возвращаться в Москву и продолжить учебу в своем училище. Так дошел этот 1882-1883 учебный год до конца, а весной Нестеров взял свои документы и поехал в Уфу с тем, чтобы более в Академию не возвращаться.

•

Другие статьи в литературном дневнике:

• 15.06.2025. гл 2 испр гл 6 АХ
• 03.06.2025. зодиак