Владимир Строчков.
(1946 - 2023)
***
Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.
1992
* * *
Это место в оградах из сплющенных ржавых пружин,
населяет не жизнь, а отсутствие признаков жизни.
Это сонная зона следов – отчужденных, чужих –
и равнения спинок кроватных в немой укоризне.
Здесь, меж панцирных сеток, означивших сад, то ли дом,
за неровною цепью сквозящих матрасных скелетов
только нежить, лиана с пустотелым шипастым плодом
коренится, клубится и множится каждое лето,
нарастая сама на себя, обмотав весь объем,
укрывая под тусклой толпой омертвевших побегов
то, что трудно представить не то чтобы даже жильем,
а фантомною болью жилья для теней человеков.
Кресло, бурая полка, полутораспальный диван,
так наивно-бесстыдно раскрывший интимное лоно –
все подгнило, все выцвело в сонном дурмане лиан,
все застыло и замерло – вся эта сонная зона,
эта дичь, обнесенная всем и лишенная всех
атрибутов того, что привычно считается жизнью,
полоса отчуждения, место вне веры, вне схизмы,
без греха, без сознанья стыда и того, чт; есть грех,
безнадежный мирок, опустыненный морок нирван
на задах у кирпичных домов, серых гнезд всёжежизни,
вдоль реки Македонки, текущей в туннеле лиан
мимо этой страны, потерявшей сознанье отчизны.
05.10.2005, Красково.
* * *
Как трудно видеть, как легко смотреть:
предметы упакованы в облатки,
явленья обозначены на треть
и выступают в странном беспорядке,
порода отделяется с трудом,
сопротивляясь, притупляя зренье.
Но все-таки природа — не Содом,
а Вавилон. Ее столпотворенье
кладет в основу общность языков,
спиральность башни, спайность иерархий;
ее фундамент сложен как закон,
он сложен, и уложены замком
громады плит, слагающие арки
причин и образующие свод
сходящихся, пересеченных следствий,
где целей нет, где степени свобод
не могут быть рассмотрены как средство,
но создают бесчисленность пространств
и ниш, реализующих случайность
как частный случай мощного пласта
закономерности. Мы наблюдаем крайность
как форму, что скрывает от зрачка
всю сложность содержания предмета,
изображая внешние приметы
на языке условного значка,
иероглифа, сплетающего сеть
незнания как сущности науки,
во тьме на ощупь распростершей руки…
Как трудно видеть, как легко смотреть!
21.08.1984, Крымское Приморье.
* * *
Второе рождество на берегу
Незамерзающего Понта.
И.Бродский
Вторая осень в медленной стране,
где волны набегают, как во сне
и, как во сне, недвижен плоский берег,
и звезды вылезают из орбит,
и бровь луны презрительно скорбит
о времени, как бремени и мере
неверия и веры, и вериг,
вводя крупнокалиберный верлибр
трех остальных тяжелых измерений,
где мечется безумная кадриль
четырехмерных бешеных квадриг,
чудовищных в измене заверений.
Мы стрелок ход сдвигаем на «потом»,
а зрелость подступает немотой,
переоценка отдает ломбардом.
Суть этой трансформации проста:
протерта жизнь до серого холста,
граничащего с тонким миокардом
поверхностью, и можно уловить:
пульсация прерывиста, как нить
в трясущейся руке одной из Парок,
и хочется «уже», а не «еще»
и вслушиваться в медленный отсчет
обратный, предпоследних дат подарок.
Присела ночь на корточки к костру,
и потянуло к смерти, как ко сну,
и я коснулся темы, словно тела.
Невольно мысль отдернулась рукой,
наткнувшись на немыслимый покой,
суть коего поденкой улетела.
Огонь снимает серые пласты
воспоминаний скудных и простых,
и темнота пульсирует безлико,
стекая вместе с дымом по полям;
и медленно по гаснущим углям
блуждает мрачноватая улыбка.
06.09.1983, с. Приморское Килийског р-на Одесской обл. (ныне Вилковской городской общины Измаильского р-на).
* * *
Уплытие
Мы уходим в дальний рейд,
я не ведаю, в какой.
Машет с пристани нам Фрейд
очень пристальной рукой.
Паруса подняв чуть свет,
мы уходим к мысу Горн,
и с причала нам вослед
грустно машет доктор Бёрн.
Нам, презревшим штормы вьюг
и самумов ураган,
с пирса машет доктор Юнг,
как отпетым дуракам.
Может, ждёт нас всех каюк,
может, мы акулий корм,
если машут доктор Юнг,
доктор Фрейд и доктор Бёрн,
доктор Адлер машет тож
и другие доктора,
машут крыльями ладош
санитар и медсестра.
Нам не надо докторов,
я лечиться не хотим,
мы психически здоров,
я здоровы как один.
Я тут все за одного,
мы тут весь один за всех,
ничего, что мы того,
знаю мы, нас ждёт успех.
Не беда, что шквал и шторм,
выйдем в море поскорей,
поднимая парус штор,
занавески якорей.
За кроватью ляжем в дрейф,
там экватор. Юных юнг
бросят в море доктор Фрейд,
доктор Бёрн и доктор Юнг.
23.08.2010, Верхнее Ступино.
* * *
***
Приезжай!.. Приезжай!.. –
Безнадежно и хлипко.
Требуха. Дребедень.
Так бренчит, дребезжа,
треугольная русская скрипка,
деревянная музыка гибельных деревень.
Так болтается, бьет
и цепляет, и торкает
заскорузлый и черный,
с раздавленным ногтем, кривой,
по натянутым жилам,
по вынутым жилам издерганным
указательный палец отечества моего.
Так бренчит по ухабам,
визжа и вихляя колесами,
дребезжа разбитным передком
со светла до темна,
от весны и до снега по осени
вековая телега с привычно хмельным седоком.
И приеду.
Отравимся белым.
Поправимся красненьким.
Побубним –
каждый сам о своем –
голова к голове.
Подеремся. Помиримся.
Вот такие мы тризнуем праздники,
увязая скрипучей, тележной душой в колее.
27.09.1992, Уютное.
* * *
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Расул Гамзатов
пролетят мимокассы штук пять или шесть
шелестями шурша болбоча и курлыча
над кремлём долгоруким печальную весть
и такая тоска от прощального клича
и такая печаль застывает в глазах
тех кто видел как тучно летят пятихатки
с отпускными на запад вернуться назад
суждено разве штукам истрёпанным в схватке
где по курсу такие ширяют маржи
и такие жируют зелёные кеши
с разноцветными манями что покружи
и лети вдоль ветрины не камо глядеши
как сбиваются в стаи и тянут на юг
сизокрылые стольники клином усталым
на лету окликая отсталых подруг
как бы ч;рики хищных добычей не стали
жекаха и свирепа голодная сычь
беспощадно неясыть кредита и злобна
и в полночную лунь стерегут свою дичь
и уносят в гаи и луга внутризобно
и свистит секретарь помавая пером
не сводя с пресспопье крючковатого глаза
и токует главбух свой обол как харон
вырывая из клюв подоходного сразу
а вокруг не осталось уже ни рубля
зимовавшего прежде в застрехе дырявой
лишь летят мимокассы кукуя и бля
на свисток и на запад на юг на халяву
19.07.2011, Москва.
Другие статьи в литературном дневнике:
