Стихи Василия Муратовского относятся к трудным, неожиданным, необычным, технически виртуозным и информационно насыщенным. Их смысл слоистый. Этакий палимпсест - текст, написанный на чужих текстах и благодаря чужим текстам, но одновременно новый, современный и самодостаточный. Эти чужие нити стихотворных образов, фраз, интонаций В.Муратовский так любовно, гибко и органично протягивает через всю ткань своих книг. И, в конце концов, трудно определить, что первично в его поэзии: эти чужие корни или эта собственная крона, взращенная соками излюбленных поэтических источников. Где свое и где чужое? Как отделить и соотнести? И нужно ли это? А, может быть, преемственность в поэзии – это и есть соткачество, труд Пенелопы? Когда каждый следующий поэт ночами мысленно распускает полотно стихов предшествующих поэтов, чтобы оно струилось бесконечно и дальше?
Этот голос, сплетающийся с голосами
и выделяющийся из них:
жизнь моя
и мой стих. (69)
Бывает, что стихи существуют как бы отдельно от личности поэта. В.Муратовский для меня отдельно от его стихов не существует. В его случае наблюдается какая-то органическая связь между обликом и стихами, пластикой тела и стихами, голосом и стихами. Кажется, что писать и читать стихи для него также естественно, как ходить, говорить и думать. Общение с ним как с человеком не разочаровывает. А ведь часто бывает, что человек и поэт в этом человеке живут в разных квартирах и на разных этажах.
Книга «Корни и кроны» - это книга избранного из семи разных книг, носящих семь разных названий, естественно и неожиданно вписывается в поэтический контекст эпохи глобализации первого десятилетия ХХI века. Среди стихотворений Муратовского есть очень короткие, средние и объемные. В одном из стихотворений он написал: «Как хорошо уйти, не слыша /формулировок о себе» (с.57). К сожалению и к счастью этого не случится. Время формулировок для поэта рано или поздно наступает.
Понятия «душа» и «дух» очень важны для поэтического мировоззрения Муратовского. Употребление этих слов в его поэтической речи лишено автоматизма и не является только данью традиции. Есть у него стихи-медитации о проявлении жизни души, метаморфозах её неуловимых субстанций и стихийных желаний.
Полетать –
душу выполоскать
в этой июльской божественной тёмно-сини,
помечтать –
до последнего выголоска
расплескать
память стыни.
А далее после называния картин алмаатинских предгорий идет перечисление всплесков душевного восторга:
Нааукаться, находиться,
нарезвиться,
простором дыша,
ощущением насладиться:
жив мой мир – не погибла душа.
Дымом плыть,
форелью стремиться,
ивою плакать,
барсом прыгать,
волком выть,
взлетать,
как птица,
душой, отказавшейся вякать
и рыкать. (28-29)
Эта пантеистическая душа, пребывающая в метаморфозах, заполняет собой весь мир и одновременно чувствует себя самостоятельным и отдельным целым, для которого «вселенная – мать, / Бог – отец, даже в клетке». Душа уверена в своей безграничности и бессмертии. В ранних стихах поэт по-державински писал: «Лишь чутким быть и не кичиться / достаточно, чтоб смертный мог / на веки вечные продлиться / душой бессмертною, как Бог…» (17). Но при этом в итоге вечно живая стихия души в той или иной мере родственна стихам.
Диктуй, язык, над хрупкостью виска,
присутствуй, муза, оставляй, тоска!
Душа металась, и душа любила:
срывала миги, волокла срока,
удушьем зажималась в облака,
на языке заветном
говорила. (55)
В представлении Муратовского душа не только перемещается, но и как бы перераспределяется в процессе развития отношений между человеком и миром, между человеком и близкими людьми, между словами.
Все имена, которыми звал любимых,
вспорхнули на небеса.
Все имена, в которые я вкладывал душу,
унесли её в себе…
Где я?
На небесах?
Где они?
На земле?.. (76)
Перемещаясь вовне, душа тем самым перемещает и нас. В стихотворении «В ущелье» поэт описывает ветки цветов дикой яблони и выше плывущие облака. Он закрывает глаза, «Но в глубине зрачков / пламенем неземным / сквозь миллион коготков – / нежный, облачный дым». Душевная медитация стирает грань между там и здесь:
Так, ничего уже
не понимая здесь,
вдруг расшифруешь в душе,
что уже ТАМ ты весь. (48)
Как и многие поэты, Муратовский по-своему старается передать состояние полета души.
Когда уходит почва из-под ног,
захватывает дух ажиотаж паденья:
теряет тело вес, душе знаком полёт
(объемлет жар того, кто весь продрог) –
сорвавшемуся ведомо паренье,
сквозь гнет земной небесное растёт,
земля подбросит и земля убьёт,
но между этим – живо вдохновенье! (82)
Душа у Муратовского способна мыслить («умозренья / душа моя / открыла свои недра» (104); петь («Всех времен и народов в строке стихотворной душа / Нахтигалем поет / над голгофой вестей журавлиных» (107); видеть и как бы выходить из тела («как видящая душа, / выскользнувшая из-под смежённых век» (143) и, конечно, летать.
Паренья над бездной
всего-то и надо душе
поэта,
художника,
музыканта. (278)
Благодаря ее возможностям, поэт может ощущать физически невозможное для человека:
Я стою на балконе, у былинных седин,
и душой уплываю с балкона, как дым,
в то,
что кровно… (156)
И эти состояния нефизического перемещения потрясают, радуют и дают новое зрение поэту:
В машине убогой, как прошлое,
в котором никого не простил,
взгляд трясётся по мостовой,
и вдруг –
душа оказывается в раю…
Друг!
Не на балконе –
на небосклоне
стою…
Такое случается не всегда,
но иногда,
оставив глаза,
сердце потонет в заоконной кроне
и за… (233)
Следует сказать, что деревья и их кроны – один из самых близких Муратовскому образов. И кроны у него одушевлены лингвистически и буквально.
Оденемся в песню листвы разноцветной,
отбросив тела, -
не нелепица это!
Душа – чем не крона? <…>
И души плывут
на рубеж огневой небосклона,
оставив надгробья, как оставляют редут,
согласные слиться с кустами,
песками –
одежду под стать им придумали сами,
но узнаются и в ней небесами,
когда, от земли отрываясь,
растут! (150)
Между поэтом и деревьями существует обмен жизнестойкостью и душестойкостью. В одном из ранних стихов читаем:
Деревья нервною системой
стоят, зимой обнажены,
дорожных выбоин экземой
дворы вокруг уязвлены,
природы почерк не нарушу,
не жалобой пусть будет стих:
к деревьям примеряю душу
и стойкости учусь – у них… (44)
Рассказывая об общении души с деревьями, Муратовский продолжает традиции М.Цветаевой, Б.Пастернака, И.Бродского. Между поэтом и деревьями у Муратовского возникают особо сокровенные отношения, которые включают и желание телесных метаморфоз и преображения.
Я не могу без трепетного притяжения
вглядываться в оголённые кроны
деревьев, заглядывающих в мои окна,
в мои глаза,
в мою душу. <…>
Но я хочу срастись с деревьями сейчас,
здесь мечтаю понимать их язык
здесь желаю обладать их стойкостью,
их таинством…
Здесь хочу войти в храмы стволов,
в литургии крон… (178)
Поэт не только учится у них, но и рассматривает себя их глашатаем в мире людей.
Душу живую зелёных созданий,
высью небесной и глубью земною взращенных,
как передать? (298)
Он верит в перемещение душ: «Кроны – это рядом / души отошедших / близких» (230). Именно бестелесность в его понимании делает душу такой вездесущей:
С пейзажем этим связан тесно
душой, сквозящей в его свет,
неудержимо,
бестелесно! (147)
Душа у Муратовского очеловечена, а человек-поэт одушевлен, поэтому между ними возникает подобие родственных и дружеских отношений: «Безумно отважно / живу, только словом / усталую душу согрев» (126). Она способна удивлять: «Я подумал о том, что всё было уже, / кроме мига, что вот – шевельнулся в душе» (138). В стихотворении «Домбра» описания струнной музыки завершаются своеобразным преображением человеческой души.
Ощущаю себя настоящим,
смерти не имущим,
когда слушаю
ничего не понимающим в традиции кюя ухом
игру на домбре:
о добре и лихе не размышляя,
тихо омывая водами живыми душу,
одним выдохом тюрьмы всех стран и времён руша,
духом воспаряя над неразберихой текущего толка… (248-249)
Яркие визуальные образы в какой-то мере позволяют поэту зримо представить незримую субстанцию. В стихотворении «Свеча» актуализирован один из древнейших образов-символов души:
Всё, что вокруг, теряет зримость,
ты смотришь в пламя не дыша,
вновь верует в неопалимость
огарком ставшая душа. (32)
В изящном трехстишии чувственная и чувствительная вибрация душевных движений передана через соотнесенность блеска взгляда глаз и звезд. А символ бабочки на острие взгляда – другой древнейший символ души.
Как бабочку прикололи –
трепещет душа на взоре,
пронзившем звезду… (232)
Описывая и перечисляя все перипетии своей жизни, поэт добавляет, «в которых тестом мяла судьба мне душу» (265). Такой метафоры достаточно, чтобы представить похождения и мучения души в условиях телесной несвободы. В другом стихотворении Муратовский пишет: «Душа, как Федра / в трезенском капкане, / трепещет на хлипкой раме / сознанья» (193). И это антологическое сравнение тянет за собой целый мифологический сюжет, а поэт позволяет нам представить, что его отношения с душой не столь идилличны и ровны.
_______________
Муратовский В. Корни и кроны. Алматы, 2008. Здесь и далее страницы даны по этому изданию.
Вера Владимировна Савельева,
доктор филологических наук, профессор кафедры
русской и мировой литературы Казахского национального
педагогического университета им. Абая
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
