Этот брег – только бред двух схватившихся зорь, двух эпох, что не равно померялись мощью,
Двух ладоней, прихлопнувших маленький вздор – надоевшую невозродимую мошку.
Пролетал-докучал светлячок-изумруд. Усмехнулся историк, заплакал ботаник,
и философ решал, как потом назовут спор фатальных предчувствий и действий батальных.
Меньше века пройдёт, и окажется прав не борец-удалец, а добряк энтомолог,
Пожалевший пыльцу, обращённую в прах: не летит и не светится – страшно, темно ведь.
Новых крыл не успели содеять крыла, хоть любили, и ждали, и звали кого-то.
И – походка корява и рожа крива у хмельного и злого урода-курорта.
Но в отдельности – бедствен и жалостен лик. Всё покупки, посылки, котомки, баулы.
Неужель я из них – из писателей книг? Нет, мне родственней те, чьи черты слабоумны...
...Я на почту пришла говорить в телефон, что жива, что люблю. Я люблю и мертвею.
В провода, съединившие день деловой, плач влетает подобно воздушному змею.
То ль весна сквозь слезу зелена, то ль зрачок робкой девочки море увидел и зелен,
То ль двужилен и жив изумруд-светлячок, просто скрытен – теперь его опыт надземен.
Он следит! Он жалеет! Ему не претит приласкать безобразия горб многотрудный.
Он – слетит и глухому лицу причинит изумляющий отсвет звезды изумрудной.
/Белла Ахмадулина/
