Ольга Седакова

Кто умеет читать по звездам
или раскладывать камни,
песок варить и иголки,
чтобы узнать, что будет
из того, что бывает, -
тот еще знает не много.
Жизнь - как вино молодое.
Сколько его ни выпей,
ума оно не отнимет
и языка не развяжет.
Лучше не добивайся.
А как огни потушат
и все по домам разойдутся
или за столом задремлют -
то-то страшно будет подумать,
где ты был и по какому делу,
с кем и о чем совещался.

Несчастен,
кто беседует с гостем и думает о завтрашнем деле;
несчастен,
кто делает дело и думает, что он его делает,
а не воздух и луч им водят,
как кисточкой, бабочкой, пчелой;
кто берет аккорд и думает,
каким будет второй, –
несчастен боязливый и скупой.
И еще несчастней,
кто не прощает:
он, безумный, не знает,
как аист ручной из кустов выступает,
как шар золотой
сам собой взлетает
в милое небо над милой землей

Там, на горе,
у которой в коленях последняя хижина,
а выше никто не хаживал;
лба которой не видывали из-за туч
и не скажут, хмур ли он, весел, -
кто-то бывает и не бывает,
есть и не есть.
Величиной с око ласточки,
с крошку сухого хлеба,
с лестницу на крыльях бабочки,
с лестницу, кинутую с неба,
с лестницу, по которой
никому не хочется лезть;
мельче, чем видят пчелы
и чем слово есть.

Знаете ли вы,
карликовые сосны, плакучие ивы?
Отвязанная лодка
не долго тычется в берег -
и ни радость
того, что бывало,
и ни жалость:
все мы сегодня здесь, а завтра - кто
скажет?
и ни разум:
одни только духи безупречны,
скромны, бесстрашны и милосердны -
простого восхищенья
ничто не остановит,
простого восхищенья,
заходящего, как солнце.
Отвязанная лодка
плывет не размышляя,
обломанная ветка
прирастет, да не под этим небом.

И вот окно выходит в сад.
Как в слабоумном отраженье,
он узнает свой новый взгляд
в его стесненье и стяженье.
Волокна верят и болят:
- Неужто Бог идет, как яд? -

Идет, как яд идет в крови,
и, безопасный иноверцу,

Он только слышащее сердце
рвет, словно письмо любви.
И сердце просит:
- Разорви! -

\....\

Когда гудит судьба большая,
как ветер, путника смущая,
одежду треплет - и своя
душа завидней, чем чужая, -
монах старинный вопрошает:
- Скажи, кому подобен я? -

и видит: зеркало живое,
крылатое, сторожевое,
журча, спускается к нему -
и отражает ту же тьму,
какую он борол. Но в нем,
в дыханье зрячем за стеклом,
она - как облако цветное,
окружена широким днем.

Так чья-нибудь душа живая
не вытерпит прямого дня,
и горе горем прикрывая,
и слово словом заслоня,
тьму путевую соберет
вокруг себя - и в ней пройдет.

И в ней огонь его горит.
И свет, как притча, говорит.

\....\

Так мы и ехали: то ли в слезах, то ли больно от белого света.
Я поглядела кругом, чтоб увидеть, как видимо это.

- Так, как душа твоя ноет и зрение хочет разбить -
зеркало злое, кривое, учившее вас не-любить.

Так и узнала я, с кем мне положено быть.

Друг мой последний и первый, невиданный, лишь напряженье
между желаньем и ужасом, только движенье
к гибели, гибнуть когда не желают, и гибнут, ища продолженья
в этом лице - терпеливо оно, как растенье.

Сердце сердец, погубивших себя и влюбленных в спасенье.

Мы проезжали поля, и поля отражали друг друга,
листья из листьев летели, и круг выпрямлялся из круга.
Или свиданье стоит, обгоняющий сад,
где ты не видишь меня, но увидишь, как листья глядят,
слезы горят,
и само вещество поклянется,
что оно зрением было и в зренье вернется.

Поезд несется,
и стонет душа от обличий,
рвань раздвигая живую, как варварский, птичий,
страстный язык, чтобы вынуть разумное слово...
Ты ведь уже не свиданье, не разрывание круга цветного.

Буду я ехать и думать в своей пустоте предсердечной,
ехать, и ехать, и плакать о смерти моей бесконечной...

\...\

Пророков не было. Виденья были редки.
И жизнь внутри изнемогла,
как в говорящей, пробующей клетке
непрорастающая мгла.
- Еще усилие - и все, что возникает,
я все, как руку протяну,
весь этот сон о том, как время протекает
через враждебную страну.
И время движется, как реки Вавилона.
Неразделенную длину,
огромные года, их сон уединенный -
я все, как руку протяну.
Я руку протяну, чтобы меня не стало.
И знаю, как она пуста -
растенье пустоты, которое теряло
все, что впитала пустота.
Да, время движется, как реки Вавилона,
но тайну рабства своего,
но сердце рабства - музыкальным стоном
не выдаст плачущее существо.
и будет плакать молча и влюбленно
там, где заставили его:
- Прости, что эта жизнь не значит ничего -
она не знает о значеньи:
в живом волнении терпенья твоего
удержанное утешенье.
И забывая, и не зная как,
по тьме египетской участья,
она несет тебе неповторимый мак -
коробку зрения и счастья!

Я вижу по земле, что вещи и значенья
она должна перевести:
так, как дитя глаза - на смелое растенье,
уже решившее цвести.
Да, время движется, как реки Вавилона,
но есть в безумии его
лицо, полюбленное легионом
чудес, хранящих вещество,
и каждый человек во сне неразделенном
искал и требовал его.
- Я выхожу из времени терпенья,
я выхожу из смертных глаз.
Ты руку протяни, спускаясь по ступеням
в последний из мильона раз!
Как медленно по шлюзам долголетья
из ослепляющего сна
к нам жизнь спускается и, как чужая, светит
уже не зная, где она,
как засыпающие дети,
невероятна и одна...
И на руках была,
и на воде держала,
и говорила, как звезда,
И молодая мать слезами умывала
лицо, которое единственно стояло,
когда все вещи, как тяжелая вода,
по кровле скатываясь,
падали туда...

Приписка

Теперь молчи, душа, и кланяйся. Как встарь
списатель чудесам, вообразив тропарь -
светящий, радующий дом,
из рук взлетающий легчайшим голубком
внимания и осязанья
через пустые времена -
рыдая, просит наказанья:
Как зимний путь, так ты, душа, темна,
как странствие без оправданья.
ты Тени тень,
ты темноты волна,
как плача прочь идет она,
когда свеча нам зажжена
невероятного свиданья!

\...\

Мне часто снится смерть и предлагает
какую-то услугу. И когда,
не разобравшись, говорю я: нет! -
она кивает.
Лестница двойная
ведет ее туда. откуда свет. -
и странно мне и пусто...
Я думаю, что около нее
не проклятое место, где заводит
ребенка, и старуху, и вдовца,
а память, память.
Воздух из путей кратчайших,
падающих как вода -
но вверх.
И вот, не обращаясь к ней,
я улыбаюсь,
и рука уходит
в простую воду легкого лица.

\...\

Всякую вещь можно открыть, как дверь.
В занебесный, в подземный ход потайная дверца
есть в них.
Ее нашарив, благодарящее сердце
вбежит - и замолчит на родине.
Мне теперь

10

кажется,
что ничто быстрей туда
не ведет, чем эта, сады пустые,
растенья
луговые, лесные, уже не пьющие, -
чем усыпленье
обегающая бессонная вода

11

перед тем, как сделаться льдом, сделаться сном.
стать как веки, стать как верная кожа •
засыпавшего в ласке, видящего себя вдвоем
дальше во сне...
Вещи, в саду своем
вы похожи на любовь - или она на вас похожа?

Неужели, Мария,
только рамы скрипят
только стекла болят и трепещут?
Если это не сад -
разреши мне назад,
в тишину, где задуманы вещи. Если это не сад,
если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает,
если это не тот заповеданный сад,
где голодные дети у яблонь сидят
и надкушенный плод забывают,

где не видно ветвей,
но дыханье темней
и надежней лекарство ночное...
Я не знаю, Мария, болезни моей,
это сад мой стоит надо мною.
На горе, в урочище еловом,
на тонкой, высокой макушке
подвязана колыбелка.
Ветер ее качает.
Вместе с колыбелкой - клетку,
с клеткой - дуплистую елку.
В клетке разумная птица
свистит и горит, как свечка.
Спи, - говорит, - голубчик,
кем захочешь, тем и проснешься:
хочешь, бедным, хочешь, богатым,
хочешь - морской волной,
хочешь - Ангелом Господним.

Милый мой, сама не знаю:
к чему такое бывает? -
зеркальце вьется рядом
величиной с чечевицу
или как зерно просяное.
А что в нем горит и мнится,
смотрит, видится, сгорает -
лучше совсем не видеть!
Жизнь ведь - небольшая вещица:
вся, бывает, соберется
на мизинце, на конце ресницы, -
а смерть кругом нее, как море.

- Я просил, - ты помнишь, Он говорил? -
что Я дам, дело - другое, дело не ваше.
Я болен - кто навестил меня?
Я пить хочу - где чаша?
Лисы язвины имут и птицы гнездо,
Я стучу - где мой дом?

...с огнем
или без огня удаляясь, в темноте не видна уже юродивая дева.
Я вижу внутри, в темноте, чудным гневом убитое дерево
И не вижу того, кто сказал бы ему: Поделом! –

Отвернувшись,
в широком большом покрывале
стоит она. Кажется, тополь
рядом с ней.
Это кажется. Тополя нет.
Да она бы сама охотно в него превратилась
по примеру преданья -
лишь бы не слушать:
- Что ты там видишь?
- Что я вижу, безумные люди?
Я вижу открытое море. Легко догадаться.
Море - и всё. Или этого мало,
чтобы мне вечно скорбеть, а вам - досаждать
любопытством?

Нина, во сне ли, в уме ли, какой-то старинной дорогой
шли мы однажды, как мне показалось, вдоль многих
белых, сглаженных плит.
- Не Аппиева, так другая -
ты мне сказала, - это неважно. У их городов
мало ли было дорог,
которые к гробу от гроба
переходили. - Здравствуй! - слышали мы, -
здравствуй! (мы знаем, это любимое слово прощанья).
Здравствуй! как ясно ты смотришь на милую землю.
Остановись: я гляжу глазами огромней земли.
Только отсутствие смотрит. Только невидимый видит.
Так скорее иди: я обгоняю тебя.

Помни, говорю я, помни,
помни, говорю и плачу:
все покинет, все переменится
и сама надежда убивает.
Океан не впадает в реку;
Река не возвращается к истокам;
Время никого не пощадило -
но я люблю тебя, как будто
все это было и бывает.

Холод мира
кто-нибудь согреет.
Мертвое сердце
кто-нибудь поднимет.
Этих чудищ
кто-нибудь возьмет за руку,
как ошалевшего ребенка:
- Пойдем, я покажу тебе такое,
чего ты никогда не видел!

Бедные, бедные люди.
И не злы они, а торопливы:
хлеб едят - и больше голодают,
пьют - и от вина трезвеют.
Если бы меня спросили,
я бы сказала: Боже,
сделай меня чем-нибудь новым.
Я люблю великое чудо
и не люблю несчастья.
Сделай, как камень отграненный,
и потеряй из перстня
на песке пустыни.
Чтобы лежал он тихо,
не внутри, не снаружи,
а повсюду, как тайна.
И никто бы его не видел,
только свет внутри и свет снаружи.
А свет играет, как дети,
малые дети и ручные звери.

С нежностью и глубиной -
ибо только нежность глубока,
только глубина обладает нежностью, -
в тысяче лиц я узнаю,
кто ее видел, на кого поглядела
из каменных вещей, как из стеклянных
нежная глубина и глубокая нежность.

Так зажигайся,
теплый светильник запада,
фонарь, капкан мотыльков.
Поговори еще
с нашим светом домашним,
солнце нежности и глубины,
солнце, покидающее землю,
первое, последнее солнце.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 30.09.2009. Пастернак
• 01.09.2009. Ольга Седакова