– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
БЕЛЛА АХМАДУЛИНА . . . . . . . . . . . //из антологии русской поэзии "СТРОФЫ ВЕКА" с. 815 – 823//
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
(11)
. . . . . . СКАЗКА О ДОЖДЕ
. . . . . . в нескольких эпизодах,
. . . . . . с диалогами и хором детей
. . . . . . . . . . . . . . . . . . Посвящается Е. Евтушенко
. . . . . . 1
Со мной с утра не расставался Дождь.
– О, отвяжись! – я говорила грубо.
Он отступал, но преданно и грустно
вновь шёл за мной, как маленькая дочь.
Дождь, как крыло, прирос к моей спине.
Его корила я:
– Стыдись, негодник!
К тебе в слезах взывает огородник!
Иди к цветам!
Что ты нашёл во мне?
.
Меж тем вокруг стоял суровый зной.
Дождь был со мной, забыв про всё на свете.
Вокруг меня приплясывали дети,
как около машины поливной.
.
Я, с хитростью в душе, вошла в кафе.
Я спряталась за стол, укрытый нишей.
Дождь за окном пристроился, как нищий,
и сквозь стекло желал пройти ко мне.
.
Я вышла. И была моя щека
наказана пощёчиною влаги,
но тут же Дождь, в печали и отваге,
омыл мне губы запахом щенка.
.
Я думаю, что вид мой стал смешон.
Сырым платком я шею обвязала.
Дождь на моём плече, как обезьяна, сидел.
И город этим был смущён.
.
Обрадованный слабостью моей,
он детским пальцем щекотал мне ухо.
Сгущалась засуха. Всё было сухо.
И только я промокла до костей.
.
. . . . . . 2
Но я была в тот дом приглашена,
где строго ждали моего привета,
где над янтарным озером паркета
всходила люстры чистая луна.
.
Я думала: что делать мне с Дождём?
Ведь он со мной расстаться не захочет.
Он наследит там. Он ковры замочит.
Да с ним меня вообще не пустят в дом.
.
Я строго объяснила: – Доброта
во мне сильна, но всё ж не безгранична.
Тебе ходить со мною неприлично. –
Дождь на меня смотрел, как сирота.
.
Ну, чёрт с тобой,– решила я,– иди!
Какой любовью на меня ты пролит?
Ах, этот странный климат, будь он проклят! –
Прощённый Дождь запрыгал впереди.
.
. . . . . . 3
Хозяин дома оказал мне честь,
которой я не стоила. Однако,
промокшая всей шкурой, как ондатра,
я у дверей звонила ровно в шесть.
.
Дождь, притаившись за моей спиной,
дышал в затылок жалко и щекотно.
Шаги – глазок – молчание – щеколда.
Я извинилась: – Этот Дождь со мной.
.
Позвольте, он побудет на крыльце?
Он слишком влажный, слишком удлинённый
для комнат.
– Вот как? – молвил удивлённый
хозяин, изменившийся в лице.
.
. . . . . . 4
Признаться, я любила этот дом.
В нём свой балет всегда вершила лёгкость.
О, здесь углы не ушибают локоть,
здесь палец не порежется ножом.
.
Любила всё: как медленно хрустят
шелка хозяйки, затенённой шарфом,
и, более всего, пленённый шкафом –
мою царевну спящую – хрусталь.
.
Тот, в семь румянцев розовевший спектр,
в гробу стеклянном, мёртвый и прелестный.
Но я очнулась. Ритуал приветствий,
как опера, станцован был и спет.
.
. . . . . . 5
Хозяйка дома, честно говоря,
меня бы не любила непременно,
но робость поступить не современно
чуть-чуть мешала ей, что было зря.
.
– Как поживаете? (О, блеск грозы,
смирённый в тонком горлышке гордячки!)
– Благодарю,– сказала я,– в горячке
я провалялась, как свинья в грязи.
.
(Со мной творилось что-то в этот раз.
Ведь я хотела, поклонившись слабо,
сказать:
– Живу хоть суетно, но славно,
тем более что снова вижу вас.)
.
Она произнесла:
– Я вас браню.
Помилуйте, такая одарённость!
Сквозь дождь! И расстоянья отдаленность! –
Вскричали все:
– К огню её, к огню!
.
Когда-нибудь, во времени другом,
на площади, средь музыки и брани,
мы б свидеться могли при барабане,
вскричали б вы:
«В огонь её, в огонь!»
.
За всё! За Дождь! За после! За тогда!
За чернокнижье двух зрачков чернейших,
за звуки с уст, за косточки черешен,
летящие без всякого труда!
.
Привет тебе! Нацель в меня прыжок.
Огонь, мой брат, мой пёс многоязыкий!
Лижи мне руки в нежности великой!
Ты – тоже Дождь! Как влажен твой ожог!
.
– Ваш несколько причудлив монолог,–
проговорил хозяин уязвленный. –
Но, впрочем, слава по'росли зеленой!
Есть прелесть в поколенье молодом.
.
– Не слушайте меня! Ведь я в бреду! –
просила я.– Всё это Дождь наделал.
Он целый день меня казнил, как демон.
Да, это Дождь вовлёк меня в беду.
.
И вдруг я увидала – там, в окне,
мой верный Дождь один синел и плакал.
В моих глазах двумя слезами плавал
лишь след его, оставшийся во мне.
.
. . . . . . 6
Одна из гостий, протянув бокал,
туманная, как голубь над карнизом,
спросила с неприязнью и капризом:
– Скажите, правда, что ваш муж богат?
.
– Богат ли он? Не знаю. Не вполне.
Но он богат. Ему легка работа.
Хотите знать один секрет? – Есть что-то
неизлечимо нищее во мне.
.
Его я научила колдовству –
во мне была такая откровенность,–
он разом обратит любую ценность
в круг на воде, в зверька или траву.
.
Я докажу вам! Дайте мне кольцо.
Спасём звезду из тесноты колечка! –
Она кольца мне не дала, конечно,
в недоуменье отстранив лицо.
.
И, знаете, ещё одна деталь –
меня влечёт подохнуть под забором.
(Язык мой так и воспалялся вздором.
О, это Дождь твердил мне свой диктант.)
.
. . . . . . 7
Всё, Дождь, тебе припомнится потом!
Другая гостья, голосом глубоким,
осведомилась:
– Одарённых богом
кто одаряет? И каким путём?
.
Как погремушкой, мной гремел озноб:
Приходит бог, преласков и превесел,
немного старомоден, как профессор,
и милостью ваш осеняет лоб.
.
А далее – летите вверх и вниз,
в кровь разбивая локти и коленки
о снег, о воздух, об углы Кваренги,
о простыни гостиниц и больниц.
.
Василия Блаженного, в зубцах,
тот острый купол помните? Представьте –
всей кожей об него!
Да вы присядьте! –
она меня одернула в сердцах.
.
. . . . . . 8
Тем временем, для радости гостей,
творилось что-то новое, родное:
в гостиную впускали кружевное,
серебряное облако детей.
.
Хозяюшка, прости меня, я зла!
Я всё лгала, я поступала дурно!
В тебе, как на устах у стеклодува,
явился выдох чистого стекла.
.
Душой твоей насыщенный сосуд,
дитя твое, отлитое так нежно!
Как точен контур, обводящий нечто!
О том не знала я, не обессудь.
.
Хозяюшка, звериный гений твой
в отчаянье вседенном и всенощном
над детищем твоим, о, над сыночком
великой поникает головой.
.
Дождь мои губы звал к ее руке.
Я плакала:
– Прости меня! Прости же!
Глаза твои премудры и пречисты!
.
. . . . . . 9
Тут хор детей возник невдалеке:
«Ах, так сложилось время –
смешинка нам важна!
У одного еврея –
хе-хе – была жена.
.
Его семья корпела
над тягостным трудом,
чтоб выросла копейка
величиною с дом.
.
О, капелька металла,
созревшая, как плод!
Ты солнышком вставала,
украсив небосвод.
.
Всё это только шутка,
наш номер, наш привет.
Нас весело и жутко
растит двадцатый век.
.
Мы маленькие дети,
но мы растём во сне,
как маленькие деньги,
окрепшие в казне.
.
В лопатках – холод милый
и острия двух крыл.
Нам кожу аллюминий,
как изморозь, покрыл.
.
Чтоб было жить не скучно,
нас трогает порой
искусствочко, искусство,
ребёночек чужой.
.
Родителей оплошность
искупим мы. Ура!
О, пошлость, ты не подлость,
ты лишь уют ума.
.
От боли и от гнева
ты нас спасёшь потом.
Целуем, королева,
твой бархатный подол!»
.
. . . . . . 10
Лень, как болезнь, во мне смыкала круг.
Моё плечо вело чужую руку.
Я, как птенца, в ладони грела рюмку,
попискивал её открытый клюв.
.
Хозяюшка, вы ощущали грусть
над мальчиком, заснувшим спозаранку,
в уста его, в ту алчущую ранку,
отравленную проливая грудь?
.
Вдруг в нём, как в перламутровом яйце,
спала пружина музыки согбенной?
Как радуга – в бутоне краски белой?
Как тайный мускул красоты – в лице?
.
Как в Сашеньке – непробуждённый Блок?
Медведица, вы для какой забавы
в детёныше влюблёнными зубами
выщёлкивали бога, словно блох?
.
. . . . . . 11
Хозяйка налила мне коньяка:
– Вас лихорадит. Грейтесь у камина. –
Прощай, мой Дождь!
Как весело, как мило
принять мороз на кончик языка!
.
Как крепко пахнет розой от вина!
Вино, лишь ты ни в чем не виновато.
Во мне расщеплен атом винограда,
во мне горит двух разных роз война.
.
Вино моё, я твой заблудший князь,
привязанный к двум деревам склонённым.
Разъединяй! Не бойся же! Со звоном
меня со мной пусть разлучает казнь!
.
Я делаюсь всё больше, всё добрей!
Смотрите – я уже добра, как клоун,
вам в ноги опрокинутый поклоном!
Уж тесно мне средь окон и дверей!
.
О господи, какая доброта!
Скорей! Жалеть до слёз! Пасть на колени!
Я вас люблю! Застенчивость калеки
бледнит мне щёки и кривит уста.
.
Что сделать мне для вас хотя бы раз?
Обидьте! Не жалейте, обижая!
Вот кожа моя – голая, большая:
как холст для красок, чист простор для ран!
.
Я вас люблю без меры и стыда!
Как небеса, круглы мои объятья.
Мы из одной купели. Все мы братья.
Мой мальчик Дождь! Скорей иди сюда!
.
. . . . . . 12
Прошёл по спинам быстрый холодок.
В тиши раздался страшный крик хозяйки.
И ржавые, оранжевые знаки
вдруг выплыли на белый потолок.
.
И – хлынул Дождь! Его ловили в таз.
В него впивались веники и щётки.
Он вырывался. Он летел на щёки,
прозрачной слепотой вставал у глаз.
.
Отплясывал нечаянный канкан.
Звенел, играя в хрустале воскресшем.
Дом над Дождём уж замыкал свой скрежет,
как мышцы обрывающий капкан.
.
Он, с выраженьем ласки и тоски,
паркет марая, полз ко мне на брюхе.
В него мужчины, поднимая брюки,
примерившись, вбивали каблуки.
.
Его скрутили тряпкой половой
и выжимали, брезгуя, в уборной.
Гортанью, вдруг охрипшей и убогой,
кричала я:
– Не трогайте! Он мой!
.
Он был живой, как зверь или дитя.
О, вашим детям жить в беде и муке!
Слепые, тайн не знающие руки
зачем вы окунули в кровь Дождя?
.
Хозяин дома прошептал:
– Учти,
еще ответишь ты за эту встречу! –
Я засмеялась:
– Знаю, что отвечу,
Вы безобразны. Дайте мне пройти.
.
. . . . . . 13
Пугал прохожих вид моей беды.
Я говорила:
– Ничего. Оставьте.
Пройдёт и это.–
На сухом асфальте
я целовала пятнышко воды.
.
Земли перекалялась нагота,
и горизонт вкруг города был розов.
Повергнутое в страх Бюро прогнозов
осадков не сулило никогда.
. . . .
1962
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . обратная ссылка на страницу Ахмадулиной в «Строфах века» – http://www.stihi.ru/2018/04/07/10030
