Господи, это ведь плохо –
Деньги солить как грибы?
Господи, что за эпоха,
Где даже дети - жлобы.
Даже они – проститутки.
Даже они, щуря взгляд,
Как умудрённые утки,
В страны чужие летят.
В дымку самарскую гляну
На угасающий год.
Господи, это по плану
Или вне плана идёт ?
Все мы пока ещё звери.
Будь снисходителен к нам
И научи нас, как верить
Больше Тебе, чем глазам.
Ты думаешь...
Ты думаешь: он враль и жмот, поди.
Наивная и дерзкая девчонка!
А после смерти у меня в груди
Найдут окаменевшего зайчонка.
Который был, конечно, не боец.
Я часто ныне за него краснею.
Не знаю, кто повесил бубенец
Зайчонку ошалевшему на шею.
Дрожит зверёк. Идёт за годом год.
Кружится снег над Родиной моею.
И бубенец поёт, поёт, поёт…
И чем великолепней,
Тем страшнее.
Чаепитие в Самаре
Кубик сахара,
Как человек,
Растворяясь, боится немножко.
Полужизнь. Полумрак. Полусвет.
И огромная чайная ложка.
Мы сидим у чужого огня,
Наблюдая извне и снаружи.
Этот кубик похож на меня,
А второй – и гадать-то не нужно.
Как же мы ( не перечь, помолчи!),
Ничего не предвидя заране,
Почтальоны, шпионы, врачи,
Все в одном растворились стакане?
Лишь глаза из ненужного сна
Не желают ни сна, ни покоя.
И глядит моя дочка со дна,
Дескать, как же случилось такое?
Я темнею лицом и курю,
И не верю в случайную милость.
- Так вот, милая, - ей говорю –
Не хотели – а видишь? – случилось.
Лошадь
Вечер, как коршун,
Слетает к окну.
Тяжесть осела в затылке.
Белая лошадь
Ступает по дну
Круглой коньячной бутылки.
Вот уже осень вместилась, шурша
Тихо, в квартирную площадь.
Как же ты там утонула, душа,
Добрая белая лошадь?
То ли спала
И текли по бокам
Сны в золотую искринку,
То ли гуляла по синим лугам
И угодила в картинку?
Я тебе много чего наворчу
Голосом глупым, невольным.
Только к утру все равно отпущу
К синим лугам колокольным.
Соседушка
За этой дверью –
Мент-мордоворот,
За этой – кофе пьёт артист ведущий.
А в двадцать пятой батюшка живёт,
Хороший человек, но шибко пьющий.
Он мир крестит движением руки
И никогда ни на кого не злится.
И очень любит все мои стихи.
Когда ко мне заходит похмелиться.
Он говорит:
«Какая благодать,
Коль есть в тебе Господняя стихия.»
Он запрещает кошек обижать,
Поскольку их любила Мать Мария.
А ежели по третьей разольём
( а это строго держится в секрете),
То мы с ним обязательно споём
Не хуже, чем артист из двадцать третьей.
Не нужен нам сценический успех,
Букеты и восторженные ложи.
А кошек обижать – конечно, грех
И нас, конечно, с батюшкою – тоже.
Партбилет
Там, на фотокарточке пропавшей,
Старый друг
Сжигает партбилет.
Скорость света меньше черепашьей,
Ибо не до всех доходит свет.
Ну и что, что сжёг? Игра и только.
Разливай коньяк, лучистый бес.
Выдохну, скажу:
«Дурак ты, Колька.
Все равно, с билетом или без».
Потому как
В русском диком поле
Ничего не пропадает, брат.
Тут не только рукописи, Коля,
Тут и партбилеты не горят.
Хоть кому, лишь себе не соври
Хоть кому, лишь себе не соври
Возле смерти и старости возле.
Только раз попроси о любви
И вовек не отмоешься после.
Хоть в Испании, хоть на Руси,
Хоть с тоски беспросветной,
Хоть спьяну,
Только раз о любви попроси,
Я тебя уважать перестану.
Все получится наоборот.
Сердце лишним рубцом не обидишь.
А Она к тебе
Все же придёт.
Перестанешь просить и увидишь.
Придёт серенький...
Чепурных Евгений Петрович
Всё просыплется, словно песок.
Призрак-парус сверкнёт в океане.
Ночью сунется серый волчок,
А меня уже нет на диване.
Он хвостом застучит по бокам.
Он возвысит свой серенький голос.
Понесёт своим братьям-волкам
Невесёлую, в общем-то, новость.
Мол, устал, бедолага, писать
Про любовь, небеса и цветочки.
И что некого стало кусать
В наказанье за глупые строчки.
Извне
Чепурных Евгений Петрович
Не поэт
Раздаёт имена облакам.
Не поэт леденит музыкальную воду.
Но когда облака прилипают к рукам,
Лишь поэт может их отпустить на свободу.
Лишь поэт
Открывает калитку весне
И целует, смеясь, ей девчоночьи руки.
Ну а в целом вся жизнь -
Лишь беглянка извне,
Где отсутствуют страсти, стихи и науки.
Где печати снимаются с тайн бытия,
Где печали нисходят в туманы-истомы.
Так вот видится мне,
Так вот думаю я.
А поэты вам скажут совсем по-другому.
Жанна
Чепурных Евгений Петрович
Твой конь с волнующейся гривой
Уносит вдаль и даже ввысь.
Всё верно: не родись красивой.
А лучше вовсе не родись.
Кровоточат чужие раны,
И не поймёшь, где кровь, где грязь.
Шуршат шелка. Бьют барабаны.
Ты родилась! Ты родилась…
Походный плащ пропитан дымом,
И наготове вороньё.
Кому-то так необходимо
Сейчас рождение твоё.
Он разрешает вдохновенно
Все заморочки бытия.
И смерть твоя ему, наверно.
Ещё нужней,
Чем жизнь твоя.
Древо
Чепурных Евгений Петрович
Сквозь семь небес проросший стебель –
Не дух, но всё же и не плоть.
Любовь живёт на третьем небе,
А на седьмом живёт Господь.
А мы у самого подножья
Сумбурный водим хоровод.
Сквозь семь небес глядеть не можем,
Сквозь три – кому как повезёт.
А в первом – круглый пласт тумана
Плывёт простором голубым.
А в первом небе – папа с мамой.
Кому ж и быть там, коль не им?
Они не сеют и не пашут,
А постигают чудеса.
Они нас встретят и расскажут
Про остальные небеса.
Как змея, соскользнув со ствола
Чепурных Евгений Петрович
Как змея, соскользнув со ствола,
Оценив мою злую унылость,
Шелестящая осень вползла
Мне на плечи. И там поселилась.
Я не высох, не пал, не зачах.
Я хожу со змеёй на плечах
И пускаю слова на распыл
Как заштатный болтун бестревожно.
Я не то, чтоб тебя разлюбил,
Просто понял, что это возможно.
Просто понял, что нынче могу
Через золото видеть пургу.
Непричесанно – глупой душе
Не положено умничать – думать.
Я не то чтобы помер уже,
Просто понял – что это раз плюнуть,
Что во времени, пущенном вскачь,
Так бывает: пред тем, как расстаться,
Обнимается с жертвой палач.
Больше не с кем ему обниматься.
Я в прошлой жизни был младенцем
Чепурных Евгений Петрович
Я в прошлой жизни был младенцем,
Умершим рано – года в три.
Запомнил:
Тазик с полотенцем
И лоб в огне,
И снег внутри
И мама без лица,
И доктор
В тулупе,
Крестится: «Терпи.
Уже к утру. Уже недолго.
Эх, Нюра, свечек-то купи.»
И звон церковный, еле слышный
В окне сквозь ржанье лошадей.
Я был уже немного лишним
Средь озабоченных людей.
Вечерний снег обыкновенно
Шагал по северной стране.
Я чувствовал его сквозь стены.
И часть его была во мне.
Она в моих шуршала лёгких,
На сто снежинок разойдясь
На ножках невесомо-лёгких,
Остывшей крови не боясь
Но чем ни жёстче, чем ни плоше
Хрипело горло,вопия,
Тем громче хлопала в ладоши
Душа счастливая моя.
Она сравнялась с вольным ветром,
Сорвавшись утром в край иной.
Она не думала, наверно,
Что снова встретится со мной...
Степь. Размолвка-78
Чепурных Евгений Петрович
Не плачь, моё облачко, плюнь,
Плыви себе в страны иные.
Уже запирает июнь
Свои чемоданы степные.
И суслики пьют из ручья,
О нашей размолвке не зная.
А глупых поэтов, как я,
Так много, что - мама роднАя!
Ведь жизнь – только тень от любви.
Что плакать, коль тень прохудилась?
Плыви, моя прелесть, плыви,
Для этого ты и родилась.
Ты - всполох сгоревшего льда,
Ты - дух над моею строкою.
А рюмочка скорби всегда,
Всегда у меня под рукою.
Безвременье
Чепурных Евгений Петрович
Дыханье жизни –
Птичий перелёт.
Смешенье красок
В солнечной палитре.
Как счастлив тот, кого никто не ждёт,
Кто не боится опоздать к молитве,
Кто вечно и рассеян , и влюблён,
И мелкими долгами не запичкан,
И в списки приглашенных не включён,
И ни в каком регистре не записан.
Он любит птиц, их щебет, свист и смех.
Из дома уходя - везде как дома.
Он просто есть.
Он просто смотрит вверх,
И всё ему там, наверху, знакомо.
Прощая любопытные носы,
Бредёт он, косолапя виновато.
А вслед за ним
Идут его часы.
Как тень. Как приручённые волчата.
Льдинка
Чепурных Евгений Петрович
Молчи, родная,
Всё знакомо:
Любовь и свет, и свист в крыле.
Но нет для нас с тобою дома
На этой матушке земле.
Нет ни скамейки, ни крылечка.
Лишь два креста сплелись в один,
Лишь потаённое колечко
Мерцает льдинкой в толще льдин.
Холмы снарядами разрыты.
Пустые окна вдоль пути.
Молчи, родная.
Все убиты.
Нам далеко ещё идти.
Последняя охота
Чепурных Евгений Петрович
Коль вострубит последняя охота,
И все начнут стрелять в кого-нибудь,
Не дай, Господь, мне в руки пулемёта
И ленту пулемётную на грудь.
Склонись к моим сомнениям тревожным.
Но если впрямь стрельбы придёт черёд,
То сделай меня камнем придорожным
На два тысячелетия вперёд.
Чтоб два тысячелетия угрюмо
Я простоял под солнцем, мхом , травой
И непрерывно
Думал,
Думал,
Думал
О странном мире, созданном Тобой.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
