Пётр Вегин. Птицы тебя принимают за птицу
Птицы тебя принимают за птицу.
Дикие розы – за дикую розу.
Кошки тебя принимают за кошку.
Скрипка считает своею сестрою.
Как в тебе всё это может вместиться -
кошка играет на скрипке, а птица,
севши на розу, поёт?
Я не пойму, и никто не поймёт.
Ты мастерица взлетать и кружиться, -
значит, ты - птица.
Ты перешла мою жизнь, как дорожку, -
значит, ты - кошка.
Ноют в душе золотые занозы, -
дикая роза.
Боль усмиряешь, спасаешь от крика, -
значит, ты - скрипка.
Я ничего в тебе не понимаю,
дикую розу для кошки срываю,
в скрипке пусть птица гнездо себе вьёт.
Я не уеду на красном трамвае,
только пусть вечно, меня исцеляя,
скрипка играет и роза цветёт.
1981
***
Покорясь долгожданному слову,
на бегу приминая траву,
ты примчишься по первому зову,
только я тебя не позову.
И чиста, словно после причастья,
ляжешь в ночь,
как несжатая рожь…
Я бы тоже примчался,
примчался,
только ты меня не позовёшь…
Конец декабря
Ты по снежному городу светловолосая шла
и глаза мои, словно собак, за собою вела.
Но кончается всё: сигареты, декабрь, игра,
и зрачки опустели, как собачья пуста конура.
Как футляры без скрипок, на стенах некстати висят
зеркала без твоих отражений. Декабрь. Арбат.
За стеною Гамбринус живёт – антикварный сверчок:
скрипка въелась в плечо, из руки прорастает смычок.
Я громаден и прям, будто выпрямленный горбач!
Так сыграй что-нибудь на мотив моей грусти, скрипач!
Переулочный снег. Переход. Каллиграммы следов.
Пара глаз за тобою – вернее, породистых псов.
Но ты входишь в метро, и они попадают впросак,
потому что в метро не пускают собак...
1973
Главный эксперимент Хлебникова
Требуйте от поэта
что невозможно от Требника!
Будущего времени космический агент,
бесприютный на земле Велимир Хлебников
ставил главный свой эксперимент.
На степном полустанке,
где ни печки-лавочки,
от ледяного ветра индевела полынь,
замерзала женщина,
и Хлебников из наволочки
жёг свои рукописи – превращал в теплынь.
Рукописи, в которых завтрашнего гены,
чудо слова русского, которое бог.
Обогрейте женщину,
если вы – гений,
подожгите рукописи у её ног!
На снегу согрейте белую лебёдку,
запалите рукописи, сметав в стог.
Если не спасёт её и её ребёнка,
То какое ж, к чёрту, ваше слово – бог?!
Наволочка, где вместо мятой подушки
набиты пламенные черновики –
вот что такое Поэзия.
Чтоб не мёрзли души,
да будут огню наши строки легки!
Испытаем, братия, стихи наши без трусости.
Вечный огонь беспощаден и свят.
Хорошо горят гениальные рукописи.
Плохие рукописи не горят.
1982
* * *
Моей стране везло –
она одолевала
большое зло и малое.
Но вот родное зло
пригрелось, приросло,
прикинулось судьбою.
Хоть и внебрачно зло,
но всё-таки родное.
Зубами гложет грудь,
хотя и не грудное.
Что вытворяет – жуть!
Но всё ж оно родное.
Сил не осталось жить.
– За то, что ты такое,
убить тебя, убить!
Но как убьёшь родное?
И родине моей,
заплаканной зегзице,
и горше, и больней,
чем римской той волчице,
которой всё равно,
кто ей сосцы кровавил,
и Каин ей родной
не менее, чем Авель.
И родина, венцом
своим терзаясь снова,
стоит, уткнув лицом
родное зло в панёву,
и левою рукой
жест делает неясный,
чтоб отошло добро
туда, где безопасно...
1989
Восточный базар
Продавец роз
на всю выручку
накупает хлеба.
Мукомол накупает роз.
А над головой -
непродающееся небо,
в нем дырочки от звезд,
а может, и от слез.
Жизнь так и движется -
меж хлебом и розами,
и прекрасней этого, наверно, не суметь.
Продашь хлеб - купишь розы.
А продашь родину,
а продашь родину -
купишь смерть.
1983
Другие статьи в литературном дневнике:
