Бахыт Кенжеев. Журнал Знамя, номер 6, 2024 год
вязкое время немытое вымя
лада-калина сармат-посейдон
и призывая сплотиться во имя
воет упитанный пропагандон
хор александрова родина розог
зоркая область любви и труда
где золотятся колосья берёзок
мирно пасутся медвежьи стада
что ж поклянёмся священною клятвой
очи закрыть и на губы — печать
чтоб на господнее «каин где брат твой?»
даже под пытками не отвечать
***
не поминайте бога всуе
чем больше дров тем дальше в лес
художник мудрствует рисуя
сухую музыку небес
где туча царствует и стынет
где схватка ангела с козлом
посереди мирской пустыни
морским завязана узлом
зачем он ждёт чего он хочет
и удручён и нарочит
но если капля камень точит
то и звезда кровоточит
***
какие там к ляду надежда и вера какие стишки допоздна,
когда хладнокровно нагрянет холера а вслед ей завоет война
кувалда господняя всё безотказней прощальную стопку борщом
запьём ни единый двурогий от казней египетских не защищён
и ты растерялся и я спотыкаюсь привет смертоносный ликбез
печалится лис и скитается аист негостеприимных небес
ещё по старинке мы квасим и солим латунный клинический свет
но меж си-диезом и ля-бемолем оглохшему разницы нет
***
простоволосая пророчица кричит юродствуя «ату»
ей тоже вечной жизни хочется а не ухода в темноту
валяй красавица выхватывай врага что карпа крокодил
избыток славы геростратовой ночным витиям не вредил
ни в древности когда искусствами и златом тешилась война
ни в нынешние захолустные плутониевые времена
***
господу всё равно черногорец ты или хорват
для того он и создавал нас ещё не сойдя с креста
воздвигать колизей херсонес ангкор ват
и другие пленительные места
святотатствовали кряхтели замешивая бетон
разжигали чтобы согреться костры в ночи
издавали воспетый бардом бурлацкий стон
на горбу таская бесплодные кирпичи
никому мы не снимся больше и никому не лжём
оставляйте гавань сосновые корабли
пили жидкое пиво любили детей и жён
но подобно Марине Ц. исчезли с лица земли
и когда ты во сне хрипя пробужденья ждёшь
не молись чтобы снова стало весело и светло
потому что жизнь это моль октябрь обложной дождь
а ферапонтово северное село
***
мне снилось, что ты не умер, а отчалил в несусветную глушь
галлию, месопотамию, или в ещё немодный тибет,
где знай пляшут вокруг костров толпы заблудших душ
но отсутствуют канализация и интернет
наш хронотоп (как и все иные) оказался в сущности лохотрон
исподтишка взяли нас в грёбаный оборот
вряд ли тут встанет в рифму «имперский трон»
и не сорокинской нормой питается здесь народ
а у тебя теперь в корешах царь давид
тоже пройдоха но часто шепчет «налей!»
ты с ним поёшь должно быть имея ангельский вид
позабыв древесную шерсть и строительных журавлей
* * *
Всяк, кто близко со мной знаком,
за глаза давно говорит,
что недобрым стал старичком
жизнерадостный ферт бахыт.
Был и я золотой пострел,
по ночам в барабан стучал.
Каюсь, милые, постарел
и порядочно одичал.
Потому ли, что жизнь долга,
под конец охренел, охрип.
Разучился прощать врага,
слушать шелест осенних лип
и нести стихотворный вздор,
подпевая горлице наугад.
Неспроста от горючих гор
надвигается мор и глад.
Неужель наше дело швах?
Голосить уже ни к чему.
Лишь под пеплом помпейский Вакх
выцветает в пустом дому.
* * *
весенние дни становились длинней
а хрупкие ночи — бесценней
мы жили среди говорящих теней
поющих зверей и растений
смородина зрела и друг баклажан
блистая боками на грядке лежал
белел в отдалении парус тугой
как словоохотливый демон
и даже цветков мизантроп и изгой
считал эту юность эдемом
куда она делась зачем унеслась
блаженная словно советская власть
спи время моё незлопамятный лёд
прививка от вечного горя
билет прикуплю на ковёр-самолёт
нацелюсь на Мёртвое море
где вобла укутана в вязкий тузлук
не ведает встреч и не чает разлук
не там ли безглазая речь солона
когда сплетена из вискозы и льна
слезинки чужого ребёнка
стирается рвётся где тонко
и вдруг понимаешь всесилен аллах
но вряд ли он смыслит в подобных делах
* * *
шум ночного дождя отлетая паром от губ
мгновенно слабеет не докричишься на данную тему
оттого и подавлен вступивший в клуб
бьющихся головой об стену
точно ребятки точно именно что горох
о ту самую стенку возле которой щёки белее мела
где типа любви и правды лермонтовский пророк
провозглашал а публика не жалела
и не желала кидалась булыжниками смеясь
у неё свой интерес свои заморочки
дорожающие окорочка на улицах вешняя грязь
стильное платье на выпускной для дочки
* * *
когда мы от старости кoсим
под лай бегемотов борзых
грядёт пресноводная осень
всяк сущий в ней плачет язык
среди патриотов ли пьяниц
готовых врага истреблять
один голосит самозванец
мечтатель и сеятель blyad’
один словно в поле не воин
не любит ни баб ни дивчат
язык его влажный раздвоен
безумные зубы стучат
что ж всё это проще простого
взъерошен херсонский енот
и тянутся молча к ростову
цепочки некошеных нот
* * *
Для счастья предвечный избрал эту землю
сухую как солнечный жмых
где тихо зверьки простодушные дремлют
в избушках своих лубяных
Исходят озёра прерывистым паром
проливы текут за бугром
харон бородатый хохочет недаром
щербатый оставив паром
Сдружившись спросонок с подвыпившим лешим
припомни что если зима
напрасно мы репу безмозглую чешем
и медленно сходим с ума
Недаром в ночные часы ледяные
под месяца свет голубой
по городу бродят душевнобольные
беседуя сами с собой
* * *
Dolce far niente!* Я к тебе готов.
Столько во френд-ленте птичек и котов,
Столько воя Вия (жизнь почти прошла),
И младенцев, и элитного бухла!
А на дальнем Крите тишь да благодать.
Дети! Погодите мыслить и страдать.
Дикие ли розы, пыльная лоза,
золотые козы, чёрные глаза —
чувствуя неладное трезвый военком
бродит ариадною с шерстяным клубком
Dolce far niente — ит. (дольче фар ньенте), сладостное безделье.
* * *
Когда твой друг хворает сильно
и угождает в лазарет
ему приносят апельсины
и много прочих вкусных ед
в углу маячит stabat mater
а гость знай в тумбочку кладёт
колбаску скумбрию в томате
инжир малиновый компот
чтобы покушав мандарина
друг исцелился и опять
как бы младая балерина
мазурку начал танцевать
жаль всё не так в подлунном свете
где слишком много орк и урк
имея мужество в предмете
трудится старенький хирург
усердно колет рубит режет
болезни нанося урон
бой барабанный крики скрежет
и смерть и ад со всех сторон
но безнадёжна cosa nostra
и неприступен сей редут
медсёстры наши сабли востры
домой печальные бредут
не верьте медицине честной
увы бессильна и она
где стол был яств там ящик тесный
и стопка бледного вина
мораль сей басни неприятна
прощай беспечный братский пир
maman роди меня обратно
как умолял ещё шекспир
зачем сынку скучать во гробе
как прадеды и праотцы
блаженны мертвые в утробе
и непитавшие сосцы
* * *
…Простодушная муза, не верящая утюгам
и паяльникам, поначалу ветхий, а там и новый завет
в полутьме перечитывающая по слогам!
Если в жизни и есть тайный смысл, то в смерти обычно нет.
Так и ваш покорный, в юности бывший куда умней,
не жаловавший трофейного сала, ворованных пляжей не
уважавший, рано смекнул, что пора смотаться в царство теней,
и ему подфартило. Обжился в дивной стране.
Схоронил любимого друга в Бат-Яме,
граде русалок. Узнал, что такое плуг и соха.
Слышал в кубинском квартале близ Майами
хриплый утренний крик бойцового петуха.
* * *
мир накрылся медным тазом рухнул нахер да
чудный свет что был предсказан дамы господа
никого уже не лечит тьма алмазных звёзд
тыщи поминальных свечек на казённый кошт
взвоем о святом граале станем h;nde hoch
отшумели проиграли ах а может ох
плачу auf wiedersehen мой слепой авгур
заблудившийся в музее восковых фигур
* * *
Вечерний, сизокрылый, благословенный свет...
А. Тарковский
ах арсений свет осенний голубиной почты взмах
ой вы сени мои сени мебель новая в домах
где закат свинцом окован и за окнами как встарь
бродит с вервием пеньковым государев золотарь
ухмыляясь не случайно он в гороховом плаще
в балаклаве made in China легендарен вообще
встречных радует обычных ест крольчатин и свинин
не язычник не опричник просто добрый гражданин
но когда он за трудами не мешай ему не тронь
претворять живое пламя в очистительный огонь
было слово стало дело хладным телом на снегу
позвонки ломая смело обречённому врагу
* * *
собеседницы мои собутыльницы
пожилые подруги мои
по ночной безработице
я об огненных отдалённых шарах
которые древесные мудрецы
полагали высшими видами жизни
чего не придумаешь ради прокорма
но мы-то умней нам энгельс давно насвистел
что жизнь всего лишь литейная форма
существованья белковых тел
* * *
Я многих был прелестниц зайкой
Служенья музам был пример
А стал простой домохозяйкой
И вообще пенсионер
С утра заместо стопки водки
И малосольны огурцы
Читаю биржевые сводки
Как Заболоцкого «Столбцы».
Потом, чтоб сердце не промокло
От стариковских тщетных слез,
Ложу в отваренную свёклу
Четыре ложки майонез.
Да и чеснок (к чему лукавить!),
Словно Юлаев Салават,
Кладу, чтоб правильно заправить
Свой восхитительный салат.
К чему высокое искусство,
Когда отечество пыхтит?
Но харч не должен быть невкусно.
Пиит такого не хотит!
* * *
Был мир мой страшен и прекрасен. Как достоевский идиот,
я сочинял немало басен, романсов, песенок и од,
жрал граппу, в шубе из барана на резвых девушек глядел —
но стал похожим на варана и очутился не у дел.
Се, ныне, удручённый горем, сиречь молчанием, ей-ей,
практически уже покорен невзрачной участи своей.
Не бухгалтерия минкульта, где клерки в очередь стоят,
поэзия есть катапульта, предзимний морок, ясный яд,
а может быть, ещё хитрее. Ах, как в контексте данном жаль
что так стремительно старею, как механический рояль!
Играют трубы. Стынет ужин. Герасим кушает Муму.
Он никому уже не нужен и не обязан никому.
* * *
Мне врач велел гулять. И я ответил: «Есть!»
Смотрю, как некий новый Диоген
в шотландской ярко-клетчатой рубахе
пристроившись у неповинной лавки
на ветхом одеяле, изучает
Newsweek трёхлетней давности, порою
бросая беглый исподлобный взгляд
на проволочную тележку из
универсама со своим законным
имуществом — увесистым пакетом
полугнилых томатов, бессловесным
печальным кабачком, фонариком ручным
без батарейки, библией мормонской
на редком языке — венгерском, верно —
и доброй дюжиной перегоревших
лампад? Нет, лампочек.
Ютится, не спеша,
апрельский день, и в сквериках окрестных
горят нарциссы, первые солдаты
глухой весны. Good-bye, шепчу, прощай.
Ещё старею я, ещё воскреснуть силюсь,
но дом мой опустел, и руки опустились.
* * *
я разучился складывать слова
а было просто словно дважды два
зияла и светилась ноосфера
пока я пил и пел на языках
и ноты перекатывались как
те камешки во рту у демосфена
немногие читатели меня
давно и вы отвыкли от огня
страстей июльский дождь дорога к дому
где вымыт пол и не скрипит кровать
не так сложна наука выживать
как кажется заложнику седому
теперь я обыватель рядовой
с опухшей рожей лысой головой
прожорлив что известный робин-бобин
растерян легкомыслен скуповат
и вроде бы ни в чём не виноват
лишь к подлости и рабству неспособен
* * *
если мир земной развалится через пару скажем лет
бедным палица останется а богатым арбалет
устаканится околица и онегин молвит нет-с
у горячих вьётся конница а у дохлых кладенец
с боевой венчаясь славою выйдет трон баатыр
созерцать поля кровавые созывать на смертный пир
реквизированной мебели не желая воровать
будет Троцкого и Бебеля для буржуек раздавать
добрый день антиутопия валаамова осла
не взрастёт цветочков опия на могилках без числа
да оглох не слышу эха я но не жалуюсь друзья
потому как трогать nehu; если родина моя
* * *
оправданный за недостатком улик
свинца или соли
апрель обнимающий солнечный блик
выходит на волю
ныряет подтянут и рыжебород
с неправдою в ссоре
в развёрстую пропасть тюремных ворот
как в чёрное море
счастливец мой редкий не плачь не болей
могли б и повесить
а так полагается восемь рублей
а может, и десять
блажен пострадавший за честь без вины
которому в миске
вернули работу рубаху штаны
и место прописки
* * *
Давно уже не бог, не царь и не герой,
От судорог в ногах я пробуждаюсь рано
И открываю день нехитрою игрой,
Гоняя шарики цветные по экрану.
Купель иных забот, вселенная простых
страстей! Кто мается в окопах, кто — в оковах,
а я, блаженствуя, скукожился, притих,
вдыхая сладкий дым веселий подростковых.
Теперь мои друзья — русалка, леший, гном,
Да стопка крепкого. Машинку закрываю
И погружаюсь в сон, покуда за окном,
Смеясь, маячит ночь молочно-восковая.
* * *
И слышу я: беда невелика
Не сетуй, друг, не злись на участь эту,
лишь на манер полынного ростка
тянись к неведомому свету,
по-настоящему тянись, не умирай,
(проулки, клети, коридоры)
и что-нибудь из Моцарта сыграй
на долгом ящике Пандоры
* * *
любое время отгремит
оставив косточки кадавров
оно ведь тоже динамит
достойный нобелевских лавров
любая тварь в конце концов
от Троцкого до дяди Вани
то проклянёт своих отцов
то прекратит существованье
в день быстроглазых именин
когда пошла такая пьянка
пируй предсмертный гражданин
и пышнотелая гражданка
пускай потомки спрятав страх
и похмелившись на дорогу
о хлебе молят и дождях
несуществующего Бога
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2024
https://magazines.gorky.media/znamia/2024/6/mne-snilos-chto-ty-ne-umer.html
«После тигра остается его шкура, после учёного – его труды, после поэта – его вдохновение…». Светлая память поэту.
Другие статьи в литературном дневнике:
