Какое вдохновение — молчать,
особенно — на русском, на жаргоне.
А за окном, как роза в самогоне,
плывет луны прохладная печать.
Нет больше смысла — гнать понты, калякать,
по фене ботать, стричься в паханы.
Родная осень, импортная слякоть,
весь мир — сплошное ухо тишины.
Над кармою, над Библией карманной,
над картою (больничною?) страны —
Поэт — сплошное ухо тишины
с разбитой перепонкой барабанной…
Наш сын уснул. И ты, моя дотрога,
курносую вселенную храня,
не ведаешь, молчание — от Бога,
но знаешь, что ребенок — от меня.
* * *
Крыша этого дома – пуленепробиваемая солома,
а над ней - голубая глина и розовая земля,
ты вбегаешь на кухню, услышав раскаты грома,
и тебя встречают люди из горного хрусталя.
Дребезжат, касаясь друг друга, прозрачные лица,
каждой гранью сияют отполированные тела,
старшую женщину зовут Бедная Линза,
потому, что всё преувеличивает и сжигает дотла.
Достаешь из своих запасов бутылку «Токая»,
и когда они широко открывают рты -
водишь пальцем по их губам, извлекая
звуки нечеловеческой чистоты.
* * * *
Жил в Херсоне один циклоп, неспособный наморщить лоб,
потому что весь из себя - эх, сплошные цыганские очи,
загляденье, а не циклоп, он в подковы гнул антилоп,
а в его желудке плавали тамагочи.
Наш циклоп не носил очки – у него в шесть рядов зрачки,
угонял лошадей и в мешках под глазами прятал,
но, увидеть его могли только местные дурачки
и слепые поэты, когда он от счастья плакал.
РУССКОЕ ПОЛЕ
Иван-чай допивает кофе и включает защитное поле –
прозрачный купол на сотню гектаров, а то и больше,
теперь: царапайся, бей кувалдой, стреляй, натирай мозоли –
всем не русским вход запрещен, особенно Мойше.
О, как чешутся корни, скручиваются от жажды листья,
гусеницы и пчелы требуют церковную десятину,
даже у солнца – рыжая шкура и хитрая морда лисья,
что-то вынюхивает и докладывает раввину.
Где вы, братья и сестры мои? Подорожник, полынь, ромашка,
коровяк, мелиса, мята, пырей, - зову на помощь.
Был еще пастернак , только с ним случилась промашка -
рифмовал не к месту, совсем бесполезный овощ.
Для него и смерть – овощной гарнир, и чуть дольше века
длился день, облетели кавычки, плесните чаю,
горизонт - зеленый дефис от растенья до человека,
знал бы милый Мойша, как я по нему скучаю.
* * *
Путь в литературу – кромешный голод, вернее - долог:
вчера еще юный автор, а сегодня он едва на ногах,
жил при свете настольной лампы один филолог -
критик, весьма влиятельный в определенных кругах.
Вместе с ним обитали: редкие аквариумные рыбки –
в обыкновенной и слегка попсовой воде,
древний каширский кот – символ русской антиулыбки,
два мастиффа: Альфонс и Доде.
Иногда здесь мелькали женщины, похожие на одну и ту же
потрепанную кулинарную книгу: борщ, котлеты, компот…,
о, семейный рюмин в губной помаде, бесстыжев, почти бестужев,
след бермудского утюга, целлюлитный капот.
Он пояснял: «Без иерархии – нет парадигмы, развал системы…»,
юные поэтессы уточняли: «Иерархия – это фистинг или анал?
У вас внутривенно или в «колесах» морфемы?»
Филолог морщился и непечатный стон издавал.
А тут еще появился брутальный некто, банкир-расстрига,
страстный любитель поэзии, не ведающий о том,
что существует табель о рангах, высшая лига,
а остальное – плебейский вакуум за бортом и за бортом.
Неустанно ведется поиск новых смыслов и грантов,
а этот всех купил, основал литературный ТВ-канал,
и начал двигать "дворняжек", провинциальных талантов:
«Иерархия – это фистинг или анал?»
Беспредел продолжался, наш герой захирел, недолго
прожил, и его зарыли в детской песочнице под Новый Год -
два мастиффа, как будто их сочинил композитор Дога,
а вселенную эту - придумал каширский кот.
* * *
Поначалу апрель извлечен из прорех,
из пробоин в небесной котельной,
размножения знак, вычитания грех
и сложения крестик нательный.
Зацветет Мать и Матика этой земли:
раз-два-три-без-конца-и-без-края,
и над ней загудят молодые шмели,
оцифрованный вальс опыляя.
Калькулятор весны, расставания клей,
канцелярская синяя птица,
потому что любовь – совокупность нолей,
и в твоем животе – единица.
* * *
И когда меня подхватил бесконечный поток племен,
насадил на копья поверх боевых знамен:
«Вот теперь тебе – далеко видать, хорошо слыхать,
будешь волком выть, да от крови не просыхать,
а придет пора подыхать, на осипшем ветру уснуть,
ты запомни обратный путь…»
И когда я узрел череду пророков и легион святых,
как сплавляют идолов по Днепру, и мерцают их
годовые кольца, как будто нимбы, за веком – век:
только истина убивает, а правда - плодит калек,
только истина неумолима и подобна общей беде,
до сих пор живем и плавимся в Золотой Орде.
Ты упрячь меня в самый дальний и пыльный Google,
этот стих, как чайник, поставь закипать на уголь,
чтобы он свистел от любви до боли, и тьмы щепоть -
мельхиоровой ложечкой размешал Господь.
И тогда я признаюсь тебе на скифском, через моря:
высшей пробы твои засосы, любовь моя.
* * *
Любовный тихоход, продавленный диванчик,
и встречные огни херсонских дач,
нетронутый еще, белеет одуванчик,
как будто рычажок в коробке передач.
Вдыхая аромат сгоревшего бензина
и открывая термос новизны:
что жизнь – не выносима, вывозима -
вперед капотом, на погост весны.
Подземный светофор приподнимает веки,
гаишник – лысый черт выписывает штраф,
и в вечной пробке дремлют человеки
влюбленные, и жизнь и смерть поправ.
* * *
А что мы всё - о птичках, да о птичках? -
фотограф щелкнет – птички улетят,
давай сушить на бельевых кавычках –
утопленных в бессмертии котят.
Темно от самодельного крахмала,
мяуканье, прыжок, еще прыжок…
А девять жизней – много, или мало? -
а просто не с чем сравнивать, дружок.
МАНТРЫ-МАНДРЫ
На дверях сельсовета оранжевая табличка:
«Все ушли на заработки в Нирвану»,
людям нужен быстрый Wi-Fi, «наличка»,
однополый секс, и я возражать не стану.
Многорукая вишня меня обнимет: чую -
инфракрасные колокольчики зазвенели,
харе Кришна, что я до сих пор кочую,
харе Рама, в гоголевской шинели.
Поворотись-ка, сынку, побудь завмагом:
сколько волшебных мыслей в твоем товаре,
солнце курит длинную булочку с маком,
острые тени двоятся на харе-харе.
Чуден Ганг, но что-то зреет в его пучине,
редкая птица, не отыскав насеста,
вдруг превращается в точку посередине,
обозначая касту этого текста.
* * *
Водомерка очнется в самой высокой рюмке,
заскользит на месте, касаясь коньячной кромки,
ох, и тесно вам, мои шебутные думки,
кружевные жабры и барабанные перепонки.
Водомерка уткнется в след от губной помады
и подумает: «Как вульгарен рассвет в Казани…»
ох, и тяжко с похмелья вам, мои камарады,
как мучительно пьется левое «Мукузани».
Пробуждаются ангел страсти и бес привычки -
сколько раз водомерку они спасали?
Чудо прячется в табаке, в уцелевшей спичке,
а затем, обретает смысл в украинском сале.
* * *
Переводить бумагу на деревья и прикусить листву:
синхронной тишины языческая школа -
и чем больней, тем ближе к мастерству,
мироточит туннель от дырокола.
Но, обездвижен скрепкою щегол,
и к сердцу моему еще ползет упорно -
похожий на шмеля, обугленный глагол,
из вавилонского сбежавший горна.
В какой словарь отправился халдей,
умеющий тысячекратно -
переводить могилы на людей,
и выводить на солнце пятна?
Всевышний курс у неразменных фраз:
он успевал по букве, по слезинке -
выхватывать из погребальных ваз
младенцев в крематорском поединке.
И я твой пепел сохранил в горсти
и убаюкал, будто в колыбели,
и сохнут весла, чтоб перевести
на коктебельский и о Коктебеле.
ВАРИАЦИИ
В кармане – слипшаяся ириска:
вот так и находят родину, отчий дом.
Бог – еще один фактор риска:
веруешь, выздоравливаешь с трудом,
сидишь в больничной палате,
в застиранном маскхалате,
а за окном – девочки и мартини со льдом.
Сколько угодно времени для печали,
старых журналов в стиле “дрочи-не дрочи”,
вот и молчание – версия для печати,
дорогие мои москвичи.
Поднимаешься, бродишь по коридору,
прислушиваешься к разговору:
“Анна Каренина… срочный анализ мочи…”
Мысли мои слезятся, словно вдохнул карболки,
дважды уходишь в себя, имя рек,
“Как Вас по отчеству?”,– это Главврач в ермолке,
“Одиссеевич,– отвечаю,– грек…”
Отворачиваюсь, на голову одеяло
натягиваю, закрываю глаза – небывало
одинокий, отчаявшийся человек.
О, медсестры – Сцилла Ивановна и Харибда Петровна,
у циклопа в глазу соринка – это обол,
скорбны мои скитания: Жмеринка, Умань, Ровно…
ранитидин, магнезия, димедрол…
Лесбос бояться, волком ходить, и ладно,
это – Эллада, или опять – палата,
потолок, противоположный пол?
* * *
Боже, зачем мы с Тобой связались
и на Тебя напоролись?
Теперь над нами восходит физалис,
бушует в венах прополис,
теперь, похожие на вопросы,
склонились влажные цикламены,
приоткрывают стрекозы
мотоциклетные шлемы.
Господи, мы ведь - нормальные челы,
а теперь - озимые пчелы,
у наших крыльев – цвет лимончелы,
гуденье - наши глаголы.
Я знаю, Господи, прошлым летом,
Тебе моя душа не мешала:
о, эти вырванные пинцетом -
из наших задниц вострые жала.
Любовь божественна в бесполезном,
любовь - сливовая бормотуха,
давайте выпьем над этой бездной,
успеем ли опылить друг друга?
Когда услышим в немом повторе,
увидим, если увидим, вскоре,
вечнозеленое плачет море,
морское море.
* * *
Отечество, усни, детей своих не трогай,
ни плавником, ни ласковой острогой,
ни косточкой серебряной в «стволе»…
Славяне – очарованная раса,
ворочается пушечное мясо
в пельменях на обеденном столе.
А я - любовью сам себя итожу,
ты - в переплете, сбрасываешь кожу,
как сбрасывают ветхое вранье
в считалке, вслед за королем и принцем,
так бьют богов, так пробуют мизинцем -
отравленное зеркало мое.
Трехцветная юла накручивает мили,
вот белый с голубым друг друга полюбили,
вот красный оросил постельное белье…
И ты, рисуешь профиль самурая,
от нежности и от стыда сгорая,
отравленное зеркало мое.
* * *
Горизонт в заусеницах волн - корабельное древо:
сухогруз, как рубанок, прочтет его справа налево,
и пройдется по солнцу, едва задевая макушку -
осторожно снимая с нее золотистую стружку.
О, невидимый Плотник, на что уповаем в итоге?
спят фанерные библии, дремлют паркетные боги,
шелест веток в груди, вдохновение дятла под сердцем,
дай мне самые лютые гвозди, чтоб стать иноверцем -
дай иначе поверить в Тебя, избегая повтора…
…чертыхаясь, бредет оцерковленых грузчиков свора,
по колено входя в черно-белый поток бересты,
и уносит на спинах элитную мебель – кресты.
* * *
В черной хате сидит Петро без жены и денег
и его лицо освещает черный-черный вареник,
пригорюнился наш Петро: раньше он працювал в метро,
а теперь он – сельский упырь, неврастеник.
Перезревшая вишня и слишком тонкое тесто –
басурманский вареник, о, сколько в тебе подтекста -
окунешься в сметану, свекольной хлебнешь горилки,
счастье – это насквозь – троеточие ржавой вилки.
Над селом сгущается ночь, полнолунье скоро,
зацветает волчья ягода вдоль забора,
дым печной проникает в кровь огородных чучел,
тишина, и собачий лай сам себе наскучил.
Вот теперь Петро улыбается нам хитро,
доставайте ярый чеснок и семейное серебро,
не забудьте крест, осиновый кол и святую воду…,
превратились зубы в клыки, прячьтесь бабы и мужики,
се упырь Петро почуял любовь и свободу.
А любовь у Петра – одна, а свободы – две или три,
и теперь наши слезы текут у Петра внутри,
и теперь наши кости ласкает кленовый веник,
кто остался в живых, словно в зеркало, посмотри -
в этот стих про черный-черный вареник.
ЧЕБУРАШКА
«В далекой-далекой Галактике…»
граф Л.Н. Толстой
Полнокровны твои медвежьи вены,
необъятны твои медвежьи вены,
пусть плывут по ним крокодилы Гены,
офигенные крокодилы Гены -
на спине, сжимая в руках гармошку,
напевая: «Ой, люли-люли, тяжко:
ниспошли нам хотя бы хлеб да морошку,
Чебурашка, ты наша, Рашка...»
Обитатель и пожиратель суши,
что тебе - Аристотель, Кавафис, Генис...?
для чего тебе, антирадарные уши,
на кого нацелен твой бесконечный пенис?
Знаю, помню – воспитывала, любила.
Кем я был? Отморозок и малолетка;
потому что, слева – Кинг Конг, а справа – Годзилла,
сверху – Бог, подо мной - Журавлева Светка.
Прилетит волшебник на вертолете:
вдоль бортов горят афганские фрески,
у соседей спросят: «Как вы живете?»,-
пулемет и две ракетных подвески.
«Хорошо живем, покупаем вилы,
с Чебуридзе умирать веселее…»
…темно-красные поют крокодилы,
зеленеет Шапокляк в Мавзолее.
СОВПАДЕНИЯ ОТЛИЧИЙ
Желтокожие правнучки бывших солдат Иностранного Легиона,
приезжают в Марсель, окунаются в запахи эстрагона,
свежей рыбы, молотой совести, ржавых контейнеров и шафрана,
их приветствует влажный лязг цепей портового крана.
Сутенер отвезет в Париж: что прищурились, нелегалки?
Будет вдоволь французской булки и волосатой палки,
безрассудный путь проделали вы, малышки:
от ханойской дырявой стенки и до Эйфелевой вышки.
О, парижское солнце – это клошар в золотой рванине
от Кардена и Сен-Лорана, с пятнами на штанине,
миллионы артритных лучей копаются в урнах вяло,
даже «Bonsoir», будто сыр-рокфор, провоняло.
Люксембургский сад, Латинский квартал, Сорбонна -
здесь гуляют ваши прадедушки, желтокожие от бурбона,
вспоминают Хайфон, Вьетбак, поспешность маневра…
…будет встреча с правнучкой: час - 90 евро.
О, бойцы – коммунисты, герои подпольных соединений,
политруки, любители маршевых песнопений -
ваша память нынче приправлена вожделением и тоской,
заплатите правнучкам на Крещатике и Тверской,
расскажите им, надевая ребристый презерватив,
как сражались вы, как любили вы, защитив
этот мир от фашисткой чумы, и проверили: «Мин нет!»
И минет, и минет, и минет, и минет!
Только есть на свете такой бессмертный обычай:
прочитай стишок, раскрась картинку и отыщи
совпадения, а лучше – десять, двадцать отличий:
этот плоский – славянский и этот французский – птичий,
остроносые туфельки, спелые бантики, вафельные плащи…
ЖУКИ
Прилетели они и взошли на порог -
мужуки в сапогах из сафьяна:
жук - пятнистый олень, жук – ночной носорог,
очарованный жук - обезьяна.
И смотрели они в дальний угол избы,
где висел под стеклом, у лампады -
странный жук – Иисус, жук – печальной судьбы,-
а другой и не надо награды.
ПРОИСХОЖДЕНИЯ
(из цикла «Бэтмен Сагайдачный»)
1.
Существует версия Ферапонта Гарпия Лорки –
поэта, приговоренного к всенародной порке
на майдане, по самые помидорки:
«Древние украинцы – и есть – легендарные орки…»
Пусть клевещет пособник имперской литературки,
так ли важно, кто наши предки: орки, арии или урки?
Украина звучит гораздо лучше, чем Уркаина,
но, от этого - не дешевеет свинина.
Все ж, паскудная версия требует оговорки:
ведь не просто орки, а легендарные орки!
Се они придумали шахматы, шашки и нарды,
не гнушаясь исторической правды.
И опять же, орк – это вам не тролль и не гоблин,
но, откроем школьный учебник, ведь он – одобрен:
Министерством образования и православной веры,
рекомендован ИРА и фондом Степана Бандеры:
2.
« Древние украинцы жили свободно, поэтому одиноко,
под присмотром Чахлыка Нэвмэрущего – шинкаря и пророка,
да прибудет имя его отныне и навеки с нами!
…окруженные варварскими племенами,
жили они, избегая угрюмых руссов и привечая скифов –
знатоков египетских комиксов, греческих мифов.
Опасались варягов, презирали обкуренных готов…»
Нэвмэрущий Чахлык учил: « Карай идиотов,
ибо не имут срама, ловцы пельменей, дети инцеста…»,
и окроплял горилкой срамное место.
Надо отметить, минуя враждебные точки сборки, -
есть совпадения в версиях, официальной и Лорки
в том, что:
а) первым гетманом был Одиссюк, основатель клана,
вторым гетманом - его кум, Орфеенко,
не считая примкнувшего к ним Каплана.
Отсыревшей спичкой в библейских потемках чиркай,
если в правом углу висит статтева ганчирка,
значит, в левом ее двойник - половая тряпка,
время ставить точку, да вот потерялась крапка.
Моя хата с самого края, у горизонта:
слышу рев толпы, свист кнута и крик Ферапонта.
Потерпи, поэт – не убьют, так сошлют в Глеваху,
но, придет и мой черед закатать рубаху.
19.10.09.
* * *
Рыцарь без головы скачет на лошади без головы,
скачет без комментариев, но, при своем интересе,
слева - ожившие пни, справа - мертвецкие рвы,
прямо - единственный путь к двухголовой принцессе.
Хмурый смайлик луны, валуны облаков, нажимаю «ОК» -
весь пейзаж говорит о том, что принцесса в стрессе,
кто успеет раньше: рыцарь или дракон Колобок?
который – сам себе голова, но, при мясном интересе.
Вот и я просыпаюсь в чужих слезах, одинок,
бормочу во тьму: «Уходи-останься, умри-воскресни…»,
А принцесса ждет, не считая дней, нажимая «ОК»,
напевая в два голоса, вот такие примерно песни:
«На розовом свете жила-была
розовая девочка,
а между ног у нее росла
розовая веревочка.
Ни с кем эта девочка не спала,
и даже не целовалась,
слезой веревочку подожгла,
зажмурилась, и взорвалась…»
* * *
Вниз лицом лежит моя земля -
рельсы, как шнуровка на корсете,
паровоз летит из хрусталя,
кочегаром - Габриэль Россетти.
Если в топках пламя устает,
если белый жар идет на убыль -
Габриэль подбрасывает лед,
или активированный уголь.
А когда, внутри него, покой -
подступает к подбородку, пенясь,
Габриэль хрустальною рукой
полирует свой хрустальный пенис.
Жизнь – обрывки нижнего белья
на прищепках ангелов. Короче:
вниз лицом лежит моя земля,
но, у Бога – право первой ночи.
* * *
И Рим – ремейк, и тишина – права,
но, требует аранжировки.
немотствуешь, а по губам слова
ползут, как божии коровки.
Продрогший Тибр, аз есмь реку
я весь в платановых заплатах,
мой небосвод пришпилен к потолку
и воздух - на домкратах.
Пускай шалман в янтарном октябре,
еще гудит при воспаленном свете,
но, можно вечность думать о тебе,
и вилкой ковырять спагетти.
* * *
Летний домик, бережно увитый
виноградным светом с головой,
это кто там, горем не убитый
и едва от радости живой?
Это я, поэт сорокалетний
на веранду вышел покурить,
в первый день творенья и в последний,
просто вышел, больше нечем крыть.
Нахожусь в конце повествованья,
на краю вселенского вранья,
в чем секрет, в чем смысл существованья? –
вам опасно спрашивать меня.
Все мы вышли из одной шинели
и расстались на одной шестой,
вас, как будто в уши поимели,
оплодотворили глухотой.
Вот, представьте, то не ветер клонит,
не держава, не Виктор Гюго -
это ваш ребенок рядом тонет,
только вы не слышите его.
Истина расходится кругами,
и на берег, в свой родной аул
выползает чудище с рогами -
это я. А мальчик утонул.
* * *
Библейский палиндром: а Ной – Иона
подсказывает нам, скопцам библиотек,
что, несмотря на смерть, во время оно -
орудовал один и тот же человек.
Как внутренний и внешний смысл побега,
он появлялся, видно, неспроста -
снаружи грандиозного ковчега,
затем, внутри роскошного кита,
Он был Сковородой и дедушкой Мазаем…
Вполне логичен Антуан Прево:
«Мой друг, а что о времени мы знаем:
который час? И больше ничего…»
Замысливший побег - рассчитывай на бонус,
сухой закон не терпит пустоты,
и сквозь алкоголизм проглядывает Хронос,
и у него твои, прекрасные черты.
* * *
«Я сам из тех, кто выбирает Сети…»
a_tarkovsky
Оставьте Ваш е-мейл. Кabanovsho собака…
нет, не собака – оборотень, волк.
Я Вас любил, я съел бы Вас, однако –
сигнал тревоги, возвращаюсь в полк.
Сменил иконки, глючила гордыня,
молился, исповедовался всем.
О, юзер Моисей, твой файл «Pustinya» -
теперь не открывается совсем.
Чтя декабристов, я сходил по ссылке: http:// и что-то там фарес.
…Рылеев – бригадир на лесопилке,
а Муравьев-Апостол - хлеборез.
Ох, няня, няня, дай еще полкружки -
мне в чате до пришествия висеть,
нет, не любовь, ни секс, а побрякушки
и одиночество дарует Сеть.
По ком иссохлись верные чернила?
По ком бумага искренно бела?
Я Вам пишу: «Мой друг, собак - на мыло…»
рука, от непривычки, затекла.
Спит Пушкин - ненасытный тамагочи,
в бутылке дремлет список кораблей,
спит мягкий знак, и слово «жизн» - короче,
но, как и прежде, слово «смерт» - длинней.
* * *
Провожай меня к берегам Дуная -
от Днепра, где волны после грозы
шелестят, поскрипывают, разминая
плохо смазанные пазы.
Отпусти в Кашталу, где португальцы
давят солнце в мускатный жмых,
и мелькают ласточки, словно пальцы
у влюбленных глухонемых.
Чуть дрожат валуны облаков Кемера,
метроном кузнечиков - кружевной,
так пульсирует и сиротеет вера:
вот Он – есть, а вот Его – нет со мной.
Вот он - есть, последний билет в Сарапул,
но, опять плывут валуны облаков,
это я - на одном из них - нацарапал:
«Саша + Олеся», и был таков.
* * *
Иерусалим: на крышах емкости для воды -
прозрачные верблюжьи горбы,
город – помесь арабской орды
и еврейской судьбы.
Движется от Навозных ворот - до Цветочных ворот,
а затем, от Сионских ворот - до Золотых…
молится и смеется, морщится от нечистот,
время - встречать пророков
и выносить святых.
Весь в бумажных обрывках, ленточках, лоскутах,
вьются пейсы, хабадники в черных шляпах,
время тикает - так, а прислушаешься – нет, не так:
экономя на Давидах и Голиафах.
Боже, это город твоих посредников, ловкачей,
сетевой маркетинг отчаянья и смиренья,
не сосчитать распятий, икон, свечей -
не изучить полумертвый язык горенья.
Вот и нагрелась на черепичных крышах вода,
в душевой повернешь фарфоровый крестик:
хлынет страшная музыка и захрипит звезда –
Понтий Пилат, римский наместник.
* * *
Нагуливая аппетит, над спящею Россией,
в грузинском спутнике летит собака Баскервили
вчера ей объявил джихад Ливанов ибн Василий -
любитель пения цикад, вина и чахохбили.
К ней подключили кабеля, вживили электроды,
ей кажется щенком - Земля - охотничьей породы.
На Байконуре не в курсях, что снится вражьей псине:
…она бежала на сносях по Гримпенской трясине.
Бежала, не жалея сил, не требуя медалей,
когда ей брюхо прострелил Соломин ибн Виталий.
…Проснется и с тоской глядит в иллюминатор черный,
лишь промелькнет метеорит - «кавказец» беспризорный.
И раздается жуткий вой, консервы пахнут бездной,
а ей мечталось быть живой - звездой короткошерстной.
Но притяженье - все сильней и воздух на исходе,
собачий ангел шепчет ей: «Полет нормальный, вроде…»
Но, что-то с памятью не так, когда-то мы любили -
как Мандельштам и Пастернак, собаку Баскервили.
* * *
Раз в столетье, весной, запорожская степь бугрится,
раскрывает нутро и выказывает породы -
се грядет на вы, заповедная рыба-птица,
из плохих людей высасывать соки-воды.
Как и прежде, хранит земля от дождя и ветра
это древнее тело, длиною - более километра.
Выдыхая фонтан камней, поднимается он из мрака,
у него язык похож на длинный шланг для полива,
на конце которого – будущая собака -
золотой щенок спаниеля, привет – счастливо.
Не пускает, рычит и держит хвост пистолетом,
будто знает, что я сделаю этим летом.
Иногда, на поверхность всплывают щиты и шлемы,
корабельные мины, падшие самолеты ... -
как мы любим чисто конкретно решать проблемы,
выбивать налоги, срезать, вместе с мясом, льготы.
Расстаются живые, способные к поединку,
вновь бугрится степь, и скелеты лежат в обнимку.
Одиночество обло, стозевно и лаяй за веру,
рыба-птица, последний сторож апреля -
возвращаюсь домой, поскорей отворяй пещеру,
у меня на руках уснул щенок спаниеля.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
