Юрий Бородин Мой друг читатель и поэт

Людмила Станева: литературный дневник

"А каждый читатель
как тайна,
Как в землю
закопанный клад,
Пусть самый последний,
случайный,
Всю жизнь
промолчавший подряд".
(А. Ахматова)


Серебряный век - это расцвет не только отечественной поэзии, но и русской критической мысли, связанной с глубоким изучением поэтического творчества, - время высокопрофессионального критического разбора и оценки классических и современных произведений.
Причём, помимо начинающих, в будущем известных, учёных-филологов и лингвистов
(Шкловский, Эйхенбаум, Тынянов, Якобсон, Щерба и другие), в качестве критиков и теоретиков поэзии в то время выступали почти все сколько-нибудь известные поэты: Брюсов, Блок, Бальмонт, Анненский, Мандельштам, Цветаева, Мережковский, Ходасевич, Белый, Кузмин и многие другие.
В том числе и Николай Гумилёв, который являлся тонким и своеобразным литературным критиком. Читать его "Письма о русской поэзии" - одно удовольствие.


Гумилёв, пожалуй что, первый заговорил подробно и серьёзно о читателе как важном условии существования поэзии, и литературы вообще. Причём речь в его одноимённой статье шла о "реальном читателе".
Что это значит...


Как и его единомышленник по акмеистическому цеху Мандельштам, который считал, что поэт адресует свои стихи условному "провиденциальному собеседнику", - Гумилёв также полагал, что поэт обращается к некоему "мистическому собеседнику". Это может быть
"ещё не явившийся друг, или возлюбленная, иногда это Бог, Природа, Народ…", и т.п.
То есть, это как бы художественная условность.
В современном литературоведении это называется "внутренний адресат".


Но при этом, напоминает поэт, "каждое стихотворение находит себе живого реального читателя среди современников, порой потомков".
Гумилёв пытается убрать вековую "стену" между поэтом и читателем, воздвигнутую бинарной природой романтизма.
В общем-то, известная история, когда поэты, мягко говоря, упрекают читателя, как правило, своего современника, в непоготовленности восприятия поэзии. "Читателя найду в потомстве я", - писал, например, Баратынский.
Гумилёв же пытается поднять его статус.


Читатель "отнюдь не достоин, того презрения, которым так часто обливали его поэты, - пишет он. - Это благодаря ему печатаются книги, создаются репутации, это он дал нам возможность читать Гомера, Данте и Шекспира. Кроме того, никакой поэт и не должен забывать, что он сам, по отношению к другим поэтам, тоже только читатель".


В связи с этим Гумилёв задаётся правомерным вопросом: почему руководств для поэтов существует великое множество, а руководства для читателей нет?
И в самом деле. Читатель нуждается в нём больше, чем поэт, если задуматься. Ведь научить создавать поэзию невозможно, а вот развить навык умения её понимать и чувствовать - вполне реально, и это обстоятельство важнее всего именно для читателя.
А на деле, по Гумилёву, получается вот что: "Поэзия развивается, направления в ней сменяются направлениями, а читатель остается все тем же, и никто не пытается фонарем познания осветить закоулки его темной читательской души".


Поэт-исследователь считает, что общим критерием для читателя является простейший подход к стихам:
«Нравится — значит хорошо, не нравится — значит плохо".
И объясняет почему: поэзия — язык богов, поэтому о ней можно судить "совершенно свободно».
При всё при том, Гумилёв разделяет читателей на три типа:
- НАИВНЫЙ
- СНОБ
- ЭКЗАЛЬТИРОВАННЫЙ.
И судя по тому, что понятие "читатель" для Гумилёва имеет самое широкое значение, в эту классификацию естественным образом попадают и поэт с критиком.


Хочется дословно привести яркие гумилёвские характеристики всём трём "типам" (может, кто-то узнает себя):


1) "НАИВНЫЙ ищет в поэзии приятных воспоминаний: если он любит природу — он порицает поэтов, не говорящих о ней; если он социалист, Дон-Жуан или мистик — он ищет стихов по своей специальности. Он хочет находить в стихах привычные ему образы и мысли, упоминания о вещах, которые ему нравятся. О своих впечатлениях он говорит мало и обыкновенно ничем не мотивирует своих мнений. В общем довольно добродушный, хотя и подвержен припадкам слепой ярости, как всякое травоядное. Распространен среди критиков старого закала".


2) "СНОБ считает себя просвещенным читателем: он любит говорить об искусстве поэта. Обыкновенно он знает о существовании какого-нибудь технического приема и следит за ним при чтении стихотворения. Это от него вы услышите, что X — великий поэт, потому, что вводит сложные ритмы, Y — потому, что создает новые слова, Z — потому, что волнует путем повторений. Он выражает свои мнения пространно и порой интересно, но, учитывая только один, редко два или три приема, неизбежно ошибается самым плачевным образом. Встречается исключительно среди критиков новой школы".


3) "ЭКЗАЛЬТИРОВАННЫЙ любит поэзию и ненавидит поэтику. В прежнее время он встречался и в других областях человеческого духа. Это он требовал сожжения первых врачей, анатомов, дерзающих раскрыть тайну Божьего создания. Был он и среди моряков, освистывавших первый пароход, потому что мореплаватель должен молиться Деве Марии о даровании благоприятного ветра, а не жечь какие-то дрова, чтобы заставить вертеться какие-то колеса. Вытесненный отовсюду, он сохранился только среди читателей стихов. Он говорит о духе, цвете и вкусе стихотворения, о его чудесной силе или наоборот дряблости, о холодности или теплоте поэта. Встречается редко, вытесняемый все больше и больше двумя первыми типами, и то среди самих поэтов".


Но, выделив основные три типа читателей, Гумилёв вдруг оговаривает и четвёртый тип, с которым, по собственному признанию, он встречался всего лишь однажды и которым могли бы стать многие, "если бы не человеческое упрямство и нерадивость".
Это ЧИТАТЕЛЬ-ДРУГ.
"Только при условии его существования, - твёрдо уверен Гумилёв, - поэзия выполняет свое мировое назначение облагораживать людскую породу".
И вот его характеристика:


ЧИТАТЕЛЬ-ДРУГ "думает только о том, о чем ему говорит поэт, становится как бы написавшим данное стихотворение, напоминает его интонациями, движениями. Он переживает творческий миг во всей его сложности и остроте, он прекрасно знает, как связаны техникой все достижения поэта и как лишь ее совершенства являются знаком, что поэт отмечен милостью Божией. Для него стихотворение дорого во всей его материальной прелести, как для псалмопевца слюни его возлюбленной и покрытое волосами лоно. Его не обманешь частичными достижениями, не подкупишь симпатичным образом. Прекрасное стихотворение входит в его сознание, как непреложный факт, меняет его, определяет его чувства и поступки".


В своей статье Николай Гумилёв по данной теме предвосхитил многие трактовки и формулировки современного литературоведения, такие, как "внутренний и внешний адресат", "идеальный адресат", "образ идеального читателя".
Но это предмет отдельной публикации.


Заметим лишь в заключение, что вполне традиционно рассматривать читателя как соавтора художественного произведения, и в большей степени стихотворения. Несмотря на свою "монологичность", поэтическая речь раскрывается в рамках "диалогового окна". Читатель является неким соощутителем поэта. Глубина его соавторства сравнима лишь с глубиной проникновения слушателя в музыку, с растворением в ней.
"Усваивая лирическое произведение, мы в сущности отождествляем себя с личностью поэта, мы ошущаем себя творцами данного произведения, - писал Вадим Кожинов. - ... При восприятии и, тем более, исполнении стихотворения читательское "я" прямо и непосредственно сливается с "я" поэта".



Другие статьи в литературном дневнике: