А. Грин.
Работа
Каждый день, по воле рока
Я, расстроенный глубоко,
За столом своим сижу,
Перья, нервы извожу.
Подбираю консонансы,
Истребляю диссонансы,
Роюсь в арсенале тем
И строчу, строчу затем.
Где смешное взять поэту?
Уязвить кого и как?
«Минну»? «Карла»? «Турка»? «Грету»?
Или бюргера колпак?
Но теперь по белу свету
То высмеивает всяк.
Есть «удушливые газы».
Можно высмеять бы их,
Но, припомнив их проказы,
Я задумчиво притих:
Слишком мрачные рассказы
Для того, чтоб гнуть их в стих.
Хорошо. Войны не трону.
Но, желая гонорар,
Я пошлю «Сатирикону»
Мелочную злобу в дар.
И, имен не называя,
Всех приятелей своих
Так облаю, лая, хая,
Что займется дух у них.
Тот — бездарен; этот — грешен;
Этот — глуп; а этот — туп;
Этот — должен быть повешен;
Этот — просто жалкий труп.
Только я — идейно честен,
Сверхталантлив и красив,
Только мне всегда известен
Вдохновения прилив!
Храбрый я, — Аника-воин!
Вы — прокисли? Ничего…
Всяк трудящийся достоин
Пропитанья своего…
&&&&&&&&&&&&&&&&&&
Блоха и ее тень
Вольное подражание г-ну Штирнеру в его произведении «Единственный и его достояние»
Блоха скакнула на два фута…
Вот красота!
Блохой счастливая минута
Пережита!
Но кто-то черненький, с ней рядом,
Свершив прыжок,
Как и она, виляет задом
И чешет бок…
Вот огорченье! Вот тревога!
Блоха — дуплет,
Четыре фута… Слава богу —
Нахала нет?!
Блоха косится… побледнела…
Ах! Что за черт?!
Тень тут и заслонила тело,
Побив рекорд…
Да, на полкорпуса отстала
Моя блоха!
Клопы смеются: «Проскакала!
Хи-хи! Ха-ха!»
И вот — прыжок восьмифутовый
Готова снесть, —
Блоха пустилась в риск фартовый,
Спасая честь;
Но сверхнадрыва рой блошиный
Ей не простил…
«Блохой, мол, будь, а не машиной!»
И умертвил.
Сердечный вздох печально бросил
Над трупом сим…
Капут блохе… Прощенья просим
Засим…
&&&&&&&&&&&
О чем пела ласточка
Как-то раз в кругу семейном, за вечерним самоваром
Я завел беседу с немцем — патриотом очень ярым.
Он приехал из Берлина, чтобы нам служить примером —
С замечательным пробором, кодаком и несессером.
Он привез супругу Эмму с «вечно женственным», в кавычках,
С интересом к акушерству и культурностью в привычках.
Разговор как подобает все вокруг культуры терся…
На германском идеале я застенчиво уперся.
Снисходительной усмешкой оценив мою смиренность,
Он сказал: «Мейн герр, прошу вас извинить за откровенность,
Чтоб понять вы были в силах суть культурного теченья,
Запишите на блокноте золотое изреченье.
Изреченье — излеченье от экстаза и от сплина:
Дисциплина — есть культура, а культура — дисциплина.
Дети, кухня, кирха, спальня — наших женщин обучают;
Дисциплина, кайзер, пфенниг — им в мужчинах отвечают.
Идеал национальный мы, конечно, ставим шире:
От Калькутты до Марселя, от Марселя до Сибири.
Вы народ своеобразный, импульсивно-неприличный,
Поэтически-экстазный и — увы — нигилистичный.
Гоголя и Льва Толстого изучал я со вниманьем…
Поразительно! Писали с несомненным прилежаньем…»
Я пустил в него стаканом (ты б стерпеть, читатель, смог ли?).
Он гороховые брюки подтянул, чтоб не подмокли.
И, картинно улыбаясь, молвил: «Пятна от тэина
Выводить рекомендую только с помощью бензина».
P. S. Стиль подделываю Гейне с тем намеком, что за Вислой
Сей талант великолепный признают с усмешкой кислой.
А поэтому полезно изучать, для просвещенья:
В людоедских прусских школах все его произведенья.(С)
Другие статьи в литературном дневнике:
