Снится странное: кто-то болен.
Навещать идешь с узелком.
У разрушенной колокольни
Баба старая с молоком
И коза с бубенцом на шее.
А потом вдруг вода-вода.
Рыбаки тянут, тянут невод.
Невода вокруг, невода.
И не выпутаться, не скрыться.
Здесь, куда не уткнется взор,
Белокаменная больница,
Над полынью забор-забор.
Флигелёчек. Телам в нём тесно..
В санитарской руке свеча -
То ли лампа Николы Теслы,
То ли лампочка Ильича.
Не хватает ни сил, ни веры.
Онемеешь душой. И ртом
Ловишь воздух, как красноперый
Окунь выплеснутый в ведро.
Но приходит тот самый близкий
И берется за локоток -
Мимо гипсовых обелисков
Переправить через порог.
Отведёт. Отпустить не хочет.
Оттолкнёт и летишь - изгой.
В лодке ждет тебя перевозчик,
Крутит крепкою головой.
Признаешь в нем соседа Витьку,
Убиенного невзначай..
Палисадник скрипит калиткой.
Отступает вода за край.
Если выпрямить спину, что возраст согнул в дугу,
свистнуть псину и где-нибудь в дебрях на берегу
бросить кости свои, и палатку, и два весла –
будет снова весна.
Против шерсти река приласкает наскальный мох,
и сырыми мазками по краю лесных дорог
вечер выпишет сосны – стволов огневую медь.
Будут сосны скрипеть.
А ты знаешь, что соснам на этот протяжный скрип
отзываются бриги, идущие на Магриб,
и становится солоно ветру, губам, реке,
окуням в тростнике?
И со спички одной полыхнёт и дыхнёт береста
сладкой дёготной тьмой, и, листву на ветвях пролистав,
ветер бросится вниз, и оближут его, как щенки,
золотого огня шершавые языки.
А когда, наконец, чай поспеет и выйдет луна,
ты поймёшь: может, кто и стареет, а мы ни хрена.
Видишь – сыплются звёзды, видавшие тьму времён?
Мы же просто скрипим – это наш позывной.
Приём!
Они говорят мне – это не твой малыш,
ты, мол, всё время бредишь, когда не спишь:
август, сплин, бессонница, барбитураты.
Но я же помню тёплое тельце в руках,
боль в груди от пульсирующего молока
и торопливо написанную на бирке дату.
У этого, говорят, – ни тела, ни головы,
те, кто увидел – ослепли или мертвы,
и ты на нас смотришь каменными глазами.
Но я же вижу – малыш улыбается мне,
на снимке в центре, с трубкой (привык на войне),
как будто вот-вот шепнёт еле слышно «мама».
Они говорят – во Флориде нынче жара,
хотя за окном всего-то девять утра,
не то что в февральском слякотном Иллинойсе.
А там, где он, воздух в пепел сжигает птиц,
и фото в альбом засвечено – ярок блиц,
но ты от него не ослепнешь, не беспокойся.
Ведь ты, говорят, не боишься уже высоты,
у тебя, мол, уже давно на руках винты,
по два на каждой, и номер, как пропуск в Лету,
впечатан чёрным в твой серебристый борт.
Очнись, Энола – тот малыш уже мёртв
с тех пор, как в восемь пятнадцать крикнул этот.
===
просыпаешься, открываешь глаза - темно,
соображаешь, сомневаешься, чешешь репу,
берёшь краски, распахиваешь окно
и рисуешь небо,
голубое-голубое, огромное, без границ,
смотришь и думаешь - какое ж оно пустое,
берёшь краски и в небе рисуешь птиц -
примерно штук сто, и
беспокоишься - вдруг замёрзнут, погибнут вдруг,
пытаешься их согреть - не удаётся,
берёшь жёлтую краску - рисуешь круг,
чтобы было солнце,
теперь - порядок, собираешься наконец,
спешишь, шапку - на голову, в ботинки - ноги,
открываешь дверь... а там ничего нет!
и ты рисуешь дорогу.
===
Прекрасны были женщина и год,
А рухнули в молчанье и разлуку...
Похожая на августовский мёд,
На яблоко, клонящееся в руку,
Была она. И было ей дано
Не делать ни движенья вполнакала:
Шла – как летела, и пила вино,
И плавала в грозу, и хохотала.
В ней жара было больше, чем в огне.
В ней каждый выдох рвался на свободу.
Она и видом удалась вполне –
В прекрасную славянскую породу.
Мужскому взгляду было не уйти:
Её задев, он плыл за нею, вторя
Свеченью линий бёдер и груди,
И меркло небо, и стихало море...
Она – и это чувствовал любой! –
Во всём держась своей манеры броской,
Входила даже в воду, как в любовь, –
С улыбкой и распущенной причёской.
Уплыв, ложилась на; спину она,
В голубизне утрачивая тело,
И пепельных волос её волна
С морской волной сливалась и темнела.
Купалась в тонком. А могла и без,
И шла из вод, самой себя не пряча.
Славянка, Афродита, чудный бес!
Но Бог – её ли, мой? – уже назначил
Судьбу, где в небе тает самолёт,
Где для меня оставлена записка:
"Всё миновало..."
Я в далёкий год
Знал женщину. Тогда казалось – близко
===
– Дышит неровно ветер, видно, бежал далече, –
Думает вслух Каштанка и, разевая пасть,
Длинно зевает. Носом тычется в волглый вечер.
Любит собака осень, осень собаке в масть.
Старой дворняге костью в глотке стальное лето
С жаркой конфоркой солнца – душно ей в будке дня.
А от прохладной влаги сердце собачье млеет.
Видит она сквозь дрёму рыжих своих щенят -
Всех отдавал хозяин только надёжным людям –
Верный хозяин, добрый, зря не обидит пса.
Сон накрывает лапой - слышит собака, будто
Дружно щенки на звонкость пробуют голоса -
Вон, на соседском клене, ветру вдогонку лают
Так, что трещат и рвутся кожаные ремни –
И над землёю кружат пёстрые пёсьи стаи.
Цепью гремит Каштанка, следом взлетая к ним.
===
Разговор с незнакомцем идёт в непривычном ритме -
О том о сём, и тут он вдруг говорит мне:
«Не читал Булгакова? Некогда было, Миша?
В Бога-то веришь? А в дьявола? Тише, тише,
Не кричи так, дети пугаются. Я не местный,
Давно здесь не был, можно сказать - проездом.
Знаешь, теперь в Москве всё довольно мило,
Время намыло немало людского ила.
И Аннушка уже всё купила».
Я горячусь, но как-то нехорошо мне.
Ослабить бы галстук, выпить стакан «Боржоми» -
На Патриарших сегодня ужасно жарко.
Все прячутся в тень, где-то тихо бренчит гитарка.
Незнакомец ждёт, я сбиваюсь, - и всё с начала.
Но он прерывает: «Поверить в дьявола - мало.
Аннушка пять минут, как всё расплескала».
Тем временем вечер становится душной ночью.
Я говорю: «Было очень приятно, очень.
Но завтра мне на работу, товарищ Волгин».
(Или Володин? Вот надо же, я не помню).
А он мне вдогонку: «Миша, поверь же в Бога!
Он любит любого, хоть пользы от вас немного».
Не оборачиваясь, перебегаю дорогу.
Бронная улица скалится бармалейно.
Наступаю ботинком в подсолнечную «Олейну»,
Падаю с мыслью: «Что там лязгает сзади?»
В голове некстати звучат то вальсок, то полька.
Но трамваи не ходят. И мне достаются только
Несколько жалких ссадин.
===
«...Чаклунство довгих білих днів,
Коли в сонливій млі душа сумує глибше...»
(Шарль Бодлер)
Я наповню мій келих туманом
Густим, непрозорим, липким,
Як молоко корови білої та комолої,
Тої самої, що блукала
Чорнотою Всесвіту і
Розлила з м’якого вимені
Білу смугу Галактики,
По якій ось так і мандруємо
Кермуючи возом бурлацьким
Від одного Сивашу до іншого
Пересипу-Перекопу-Перемуру.
А у снах на махновській тачанці
Скоростріл затискаючи пальцями
Все так само кладу окупантів
У траву, у траву, у траву.
Гусне вечір. Як раніше, не спиться,
Не сниться, не мариться і не літається.
У кинутій хаті,
Що стримить дерев’яною вежею,
Дитинцем дитинства
Серед лісу кудлатої містики
Я ковтаю туман
Як ковтають вино забуття,
Як проціджують смерть
Крізь сито діряве років,
Крізь зуби століть.
Як п’янить цей туман...
Як хилять на сон
Ці подушки мохів...
Ці дерева в імлі,
Що шепочуть: «Засни!»,
Ці черлені брусниці краплини -
Черлені, як кров.
І це дерево - тепле на дотик
І легке, як життя,
І своє, як труна.
Прозорими крилами бабки
Дні шурхотять. Я живу.
Я блукаю. І келих туману
Я п’ю...
Замять http://www.stihi.ru/rec.html?2019/01/08/5730
Светлана Тимашева
Очень близкое мне по внутреннему настрою стихотворение, зимняя волшба, вся эта мечущаяся по снегу нежить и нечисть, а рядом мятущаяся человеческая душа.
«Совою в подсознаньи ухать» - вот это мне не зашло, «совою ухать» - да, а в «подсознаНЬИ» - нет, тут другое, кмк, просится встать слово, хорошо бы его найти.
«Кольчуга неба тяжела» - хорошо, а «Зимние ундины» - просто здорово, это даже не де ла Мотт Фуке и иже с ним Василий Андреевич, а чудесная Туве Янссон моего детства с её волшебными зимами и ледяными девами.
И финал хорош, где вся эта нестрашная языческая замять и сумятица превращается в кроткую рождественскую метель, гулит младенцем в яслях и покрывает собой всё и вся. Чудесный образ.
Анна Германова 17.01.2019 00:26 Заявить о нарушении
"Замять"
Светлана Тимашева (АГ)
- очень по мне здесь образность, прямо увлекла, шёл по ней, как по оструганному - без сучка-без задоринки - полу, а в конце - бац! :
упомянуто Рождество, упомянут младенец... ну после упоминания Рождества
(с заглавной буквы), о каком младенце буду я, простите, думать?
- too much это пересечение этих двух неэвклидовых прямых здесь было для меня.
*** как-то чё-то здесь подкрутить/подрегулировать (но не радикально :), и будет
ОК и даже больше чем ОК. ***
Сергей Богомолов 17.01.2019 06:54 Заявить о нарушении
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
