Памяти моего отца

Ксения Гильман: литературный дневник

Сегодня мне позвонили из дома и сказали, что мой папа умер. 27 апреля ему исполнилось 64 года — жить бы и жить... 28 апреля я позвонила ему, чтобы сказать: "Христос воскресе!"... "Воистину воскресе". Это был наш последний на земле разговор.


Буквально несколько лет назад он резко сдал. Болезни наваливались одна за другой, незадолго до дня рождения и скорой смерти он оформил инвалидность и просил поздравить его: с этого момента государство бесплатно должно было выдавать ему кое-какие лекарства, в том числе инсулин... Передозировка этого самого инсулина и стала причиной смерти...


Я буквально пару недель назад вернулась из Иркутска и была уверена, что у него все идет неплохо. Подарила ему свою книгу, и он был счастлив читать ее. Для моего отца мои успехи всегда были важнее его собственных. Иногда мне даже казалось, что я проживаю не совсем свою жизнь... Словно исполняю его мечты.


Папа был актером. Он работал много лет в Иркутском Театре Юного Зрителя, который очень любил. В закулисье этого театра прошло мое детство. Потом папа работал в Улан-Удэ в Русском драматическом, в Воронеже... Перед самым выходом на пенсию пару сезонов отработал в легендарном Минусинском Драматическом театре, постоянном участнике "Золотой маски" и других крупных театральных фестивалей России.


Актерская профессия для папы была всем: он этим, буквально, болел... Свой выход на пенсию по состоянию здоровья он не мог перенести спокойно, несколько лет всей душой снова рвался на сцену, пока не понял, что обратной дороги нет. И я не могла его тогда ничем утешить: сама не понимала, как жить дальше...


В театре он не успел сыграть все, что мог и хотел. В середине пути пришлось сделать длинную остановку: в лихие, страшные для семьи 90-е он бросил любимую работу и ушел зарабатывать деньги на завод. Он не был белоручкой, все мог и умел. Работал честно везде, где был нужен. Мы тогда буквально выживали... До сих пор помню, как он отводил меня в школу, а сам вставал в бесконечную многочасовую очередь: окно моего класса, где проходили все занятия в первые годы, было прямо напротив того единственного в районе магазина, где по талонам можно было купить молоко... В то время даже на заводах и фабриках по всей стране расплачивались с рабочими наполовину талонами на продукты, наполовину — какими-то дешевыми куртками, кроссовками... Мы все ходили одинаковые, только разноцветные. Но это еще ничего: в театре совсем никак не платили. Самое страшное, что и не ходил туда никто... Я помню эти звеняще-пустые залы. И помню людей, которые выходили на сцену практически тет-а-тет пообщаться с Кальдероном, Лопе де Вега, Чеховым...


Потом папа вернулся в театр. В начале нулевых уже был просвет, в стране наступили, пожалуй, лучшие времена... Но он отдал нелюбимой работе "лучшие годы", те самые, когда можно рассчитывать на золотые роли... Семью эта жертва не спасла. Зачем об этом говорить...


В последнее время в нем, как мне казалось, укоренился покой. Он верил в Бога. Всей своей мятущейся душой он пришел к концу жизни хоть к какому-то согласию с собой же по поводу центральных вопросов бытия... На Пасхальной седьмице он и ушел, видимо, чтобы лечь в теплую землю, а оттуда прямиком пойти на небо...


В детстве папа мне прививал любовь к книгам. Это благодаря ему я в пять лет читала "Тома Сойера", в двенадцать-тринадцать "Мастера и Маргариту", "Онегина", "Войну и мир"... Он обожал рассказы Шукшина... А среди поэтов, бардов, музыкантов самое большое место занимал для него Высоцкий. У Папы была полная коллекция пластинок — все, что есть... С детства этот надрывный голос резал мои несчастные барабанные перепонки. Я не могла его воспринимать, как и все ревущее, грохочущее. По каким-то причинам я всегда больше всего на свете любила тишину, вкрадчивые витиеватые рифмы Серебряного века, эстетскую прозу Бунина и Набокова, нежные, почти эльфийские голоса, скрипки, гитары и флейты...


Как-то папа пристрастился к фотографии. Все было по-настоящему: с реактивами и красной лампочкой... Таинство и чудо. Где-то теперь все эти снимки?


А еще мы ходили на Ангару купаться... Это самые счастливые воспоминания детства. Брали с обой нашего пса, перекус и на целый день уходили на реку. Я строила том песочные замки и "сажала тополя" — я собирала семечки у дома и зарывала их в бесплодную песчаную почву на выжженном берегу, где даже трава вырастала жесткой щеткой... Господи, там было мое личное море...


Я сегодня почти не плакала. Совсем немного, когда вспоминала эти детские моменты... Но я не в глубину — мне нужно быть сильной сейчас. Вообще, я своему состоянию даже поразилась. Просто я ЗНАЛА каким-то местом, что он уйдет в этом году. Я, как только увидела неотвеченные вызовы ранним утром, сразу поняла — сейчас расскажут дурные вести...


Я рада, что успела повидать его перед смертью, сделать фото с семьей на память, книгу подарить и обсудить, поговорить обо всем подряд, обнять... Рада, что пасхального хлеба он успел поесть, и что снова в этом году его день рождения пришелся почти на Пасху — он радовался в такие годы.


Просто понимаю: мир вчера и сегодня уже совсем-совсем разный. Никогда больше не будет все таким, каким он было... Еще 30 апреля я гуляла по Питеру, солнечному и теплому, и в какой-то момент, помню, пролетела беззаботная и нежная благодарность высшему за то, что и мама и папа живы, а значит я в этом мире все еще дитя. А сегодня..? Главное отстоять отпевание и похороны — это самый первый большой урок в жизни, все прошлые многочисленные персональные смерти и рождения — только подготовка к этой инициации. Папа, будь еще одним моим ангелом, пожалуйста...


Папа писал стихи, песни, сценарии... У него постоянно были ворохи черновиков и записных книжек, компьютера он так и не освоил. Несколько лет назад он выпустил тоненькую книжечку... Мне кажется, что ничего лучше нет, как процитировать несколько его стихотворений. Он был бы рад узнать, что это осталось в памяти мира.


Канкан в капкане


Все в нашей жизни бренной очень зыбко:
Любовь и верность часто лишь – ботва,
А уж тем паче Золотая рыбка
На деле – пресловутая плотва.


А Птица, приносящая удачу,
Выскальзывает, подлая, из рук
И клюнуть в темя норовит в придачу
Под карканье подвыпивших подруг.


Как шар бильярдный жизнь тебя катает
И загоняет в лузу, как в капкан,
А Птица Синяя – сторонкой пролетает,
И смотрит, как ты пляшешь свой канкан…


Наше горькое счастье


…Мы письма писали когда-то
И ждали подолгу ответа –
Вам трудно представить, ребята,
Как жили мы без интернета.


Мы ждали от кинопроката
Хорошего фильма – нечасто…
Вам трудно представить, ребята,
Попасть на сеанс было – счастье!


Была барахолка когда-то –
За джинсы три шкуры снимали.
Вам трудно представить, ребята, –
Мы это как дар принимали!


И были талоны когда-то,
И мы штурмовали прилавки:
Вам трудно представить, ребята,
Как выжили мы в этой давке…


…Ну что я заладил: «когда-то»?
Ведь я не брюзга, не зануда…
Вам трудно представить, ребята, –
Мы все-таки верили в чудо!


Александр Кузнецов (1955-2019)



Другие статьи в литературном дневнике:

  • 03.05.2019. Памяти моего отца