Крутятся такие мысли в голове... Потребность как-то уложить их в единый текст, видимо, обострилась в связи с осенью, которая сама по себе настраивает на философский лад и созерцательность. Все чаще возникает потребность в рефлексии относительно связанных с возрастом изменений. Дело даже не в том, что к моему текущему возрасту у людей обычно все уже определено и наступает время от чего-то решительно уходить, пока не поздно, а за что-то и говорить жизни спасибо уже по-взрослому, с полным сознанием того, что она всегда справедлива и прозорлива, хотя порой кажется, что она сумбурна и бессмысленна. Я даже не о том...
Я впервые явственно ощутила (знать это умом — совсем другое), что смысловой кризис между тридцатью и сорока годами может и должен вести к гораздо более полному обретению себя. Я большую часть своей жизни и не замечала разницы, но вот совсем недавно я очень отчетливо почувствовала большую радость от того, что мне есть о чем говорить. Прожитое, со всей его сложностью, неоднозначностью, со всеми полетами, крушениями, настоящими чудесами и самыми серыми и невзрачными периодами бессобытийности так отразилось во мне, что я, с некоторой долей нескрываемого удовлетворения, не смогла не отдать себе отчет в том, что те же двадцатилетние просто другие, уже другие для меня. Мало того, что с этим поколением мы родились и выросли в разных странах, как ни крути, но и вообще, в силу возраста им еще часто не о чем петь, не о чем всерьез писать. Это и ко мне прошлой относится.
Вдруг именно этим летом в силу массы причин я ощутила, что дозрела до какого-то взрослого голоса. Наконец-то я имею право сказать о себе, что все, чем я живу — мое. И все, что я говорю, так или иначе, я пропустила через себя. Часто люди, пишущие стихи, пишут их с детства или со школьных лет. Примерно к двадцати пяти наступает у среднестатистического такого "поэта" возраст, когда его высказывание уже может нести черты некоторой технической отточенности, хотя бы в силу полученного образования. Искренности ранних стихов никто не оспаривает, так как это возраст самых ярких эмоций. Но мне кажется, что в молодом возрасте еще почти все, что говорит человек, это отражение или преломление не его опыта, а того, что он сам читал. Отсюда и вопрос о "штампах" и "общих местах". Все через это проходят так или иначе. Вопрос в том, сможет ли человек это преодолеть? Да и вообще, если к тридцати что-то от творческих потуг остается, значит писательство было не юношеской корью. К тридцати пяти уже можно окончательно осесть на мели, прекратить заниматься ерундой. Если же этого не произошло, значит у личности на то были веские причины. Вот тут-то и начинается самое интересное. Потому что свое.
Этим летом я часто ездила по фестивалям, слушала так много поэтов, как никогда раньше. Да и сама тихо-мирно на досуге клепаю из обрывков прошлого сборник. Что в него войдет? Совсем немногое. Повторяю, это не вопрос техники... Сейчас я в той поре, когда могу при желании зарифмовать хоть телефонную книгу. Но разве это поэзия?
Основным вопросом становится вопрос "зачем", а поиск ответа на него — одной из самоценных тем творчества. Отвечать публично на такие вопросы незачем, это — глубоко личное дело каждого.
Собственно... Все это не о стихах. Если бы я подставила вместо них слова "убеждения", "профессия", "отношения"... да почти любые слова, определяющие наши ценности, как человеческого вида, весь текст не потерял бы смысла. В общем-то, это о смысле. Не каком-то абстрактном "смысле жизни", а о смысле в очень узком, конкретном преломлении: для чего тебе то-то и то-то, почему тебя то-то и то-то не безразлично, зачем ты делаешь то, что делаешь? Если ответы идут не горлом, а тихонько стучат в пульсе, уже не слишком частом, но еще не успокоившемся, это дорого стоит.
Конечно, все, что я тут говорю, как и все, что я вообще говорю, не претендует на истинность. Я просто говорю себе: вот и осень. У нее есть одно неоспоримое достоинство — она всего лишь переход.
Но вот еще одно мое маленькое открытие: состояние куколки и состояние бабочки взаимопроникающи. Они не просто сменяют друг друга, а содержат друг друг в полном объеме. Более того: их смена в рамках отдельно взятой человеческой судьбы заметна только с большого расстояния, нельзя вблизи увидеть, что крылышки уже подросли. И, быть может, насыщенность жизни, на самом деле должна определяться не количеством событий и впечатлений, а тем, сколько раз куколка становится бабочкой, а бабочка — снова куколкой, ожидающей следующего круга. Чьи-то жизни едва проходят один полный круг, но бывают и такие, которые превращаются в бесконечную мистерию, похожую на смену времен года. От природы нас отличает только то, что мы смертны. Она тоже смертна, но ее время определяется сроком близким к вечности по наши меркам. Наши жизни в сравнении с жизнями даже некоторых деревьев — только момент. Поэтому каждая осень для меня — глубокое таинство погружения в темноту ради нового какого-то глотка, которого, положа руку на сердце, может и не быть. Это уже не о глинтвейне, каминах и пирогах... Это о самой сути, о самых костях.
