ПОКОЛЕНИЕ, ВЫБРАВШЕЕ ПЕТЛЮ
http://2002.novayagazeta.ru/nomer/2002/52n/n52n-s34.shtml
Утилитарное назначение поэзии – сохранение вида. Потому что поэт — инструмент языка своего народа. Почему же многие поэты кончают с собой? Или если что-то мешает исполнению назначения, ценность собственной жизни кажется пренебрежимо малой?
Последнее десятилетие в России установился климат, противопоказанный поэзии. В этом климате бурно растет совсем другая флора: развесистая клюква шоу-бизнеса и телесериалов, сорняки рекламы и постмодернистской псевдопрозы, ядовито-яркий пустоцвет «женских романов», телеигр, мистических «ужастиков» и фэнтези.
Не так невинна вся эта развлекательно-продажная мишура – она перекрывает кислород настоящему. Как те же сорняки заслоняют солнце и вытягивают из земли соки, необходимые культурным растениям.
Те, кто был к началу 90-х постарше, оказались устойчивее к такому климату (можно провести примитивную аналогию с саженцами и уже привившимися, более или менее крепкими деревьями). К тому же у нас – и это очень важно – в свою очередь, были старшие, те, кого мы старшими считали (а тут уже можно сравнить относительную защищенность дерева в лесу с полной беззащитностью одинокого деревца в диком поле). И именно на нас связь поколений (и времен) прервалась.
Мы сами, сорока-пятидесятилетние, для этих ребят старшими не стали. Сергей, Борис и кто-то еще, неведомый, простите!
…Бориса Рыжего я не знал – прочитал его стихи уже после того, как он получил «Антибукера». Казалось бы, вот литературная премия – значит, гарантированное внимание к молодому поэту, раннее признание и поддержка литпредшественников. Но, как выяснилось, этого оказалось далеко не достаточно.
Все нынешние премии – увы, только симулякры нормального литературного процесса. Ни читателей, ни даже заинтересованного отношения цеха (за отсутствием такового) они не дают.
…Сергея Золотусского я знал много лет. Публиковал его стихи в «Огоньке» времен перестройки и гласности. Не раз разговаривал – чаще по телефону. Наверное, недостаточно существенными и слишком торопливыми были эти разговоры. Во всяком случае, в последние свои минуты – сорок дней назад – его рука не потянулась к телефону набрать мой номер…
Даже естественное желание увидеть изданной свою уже подготовленную и смакетированную книгу не удержало Сергея.
Борис Рыжий, Сергей Золотусский да Денис Новиков, пропавший без вестей где-то в наркотической Голландии, — они и были неформальными лидерами поколения next, а значит, надеждой современной русской поэзии. Потому что не занимались эпатажем, не следовали моде писать «под Бродского», не силились казаться сложнее (как многие из постмодернистов) или проще (как концептуалисты) себя. У каждого – своя интонация, своя непридуманная боль, движущая сила настоящих стихов.
Конечно, надеюсь, есть еще кто-то из этого поколения. Заходят же в редакции и на поэтические вечера странные молодые люди. Некоторые – не без способностей.
За всех – страшно.
Что-то подобное происходило в Америке сороковых лет прошлого века. Об этом писал Генри Миллер:
«Большинство одаренных молодых людей, попадавшихся мне в этой стране, производили впечатление слегка тронутых. А что ж вы хотите? Они… жили с фанатиками жратвы и выпивки, продавцами успехов, изобретателями технических финтифлюшек, гончими из рекламных свор. …Кто, кроме горстки отчаянных душ, сможет распознать произведение искусства?..
«Отправляйтесь на Запад, юноша!» – так говорили когда-то. Сегодня нам приходится говорить: «Застрелитесь, юноша, здесь вам не на что надеяться!»
Я знал кое-кого, кто сумел выстоять и добраться до вершины… правильнее сказать, под купол дешевого цирка».
Ловлю себя на том, что и у меня иногда возникает малодушное желание залезть в этот самый дешевый цирк – под этот самый купол (он же – потолок). Но все-таки не для того, чтобы изобразить свое сальто-мортале и сорвать аплодисмент. Нет — чтобы сдернуть оттуда балаганных литературных циркачей, пошлыми трюками отвлекающих внимание невзыскательной публики от настоящих артистов, которые исполняют свои смертельные номера под открытым небом.
Не для случайных зевак, конечно, — для самих себя и Кого-то, Кто, может быть, смотрит на весь наш цирк с другой стороны небесного купола.
Олег ХЛЕБНИКОВ
22.07.2002
СТИХИ
ПЕРВАЯ ГРОМКАЯ ПУБЛИКАЦИЯ
"ЗНАМЯ" №4 - 1999г.
Борис Рыжий
From Sverdlovsk with love
* * *
Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского поэта,
я позабуду сказочный Свердловск
и школьный двор
в районе Вторчермета.
Но где бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном,
в Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище
свердловском.
Не в плане не лишённой красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили из мрамора и розы.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они споткнулись с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой.
Пластполимер пускай свистит
протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная шваль: бандиты и поэты.
Из фотоальбома
Тайга — по центру, Кама — с краю,
с другого края, пьяный в дым,
с разбитой харей, у сарая
стою с Григорием Данским.*
Под цифрой 98
слова: деревня Сартасы.
Мы много пили в эту осень
агдама, света и росы.
Убита пятая бутылка.
Роится над башками гнусь.
Заброшенная лесопилка.
Почти что новый “Беларусь”.
А-ну, давай-ка, ай-люли,
в кабину лезь и не юли,
рули вдоль склона неуклонно,
до неба синего рули.
Затарахтел. Зафыркал смрадно.
Фонтаном грязь из-под колёс.
И так вольготно и отрадно,
что деться некуда от слёз.
Как будто кончено сраженье,
и мы, прожжённые, летим,
прорвавшись через окруженье,
к своим.
Авария. Лицо разбито.
Но фотографию найду,
и повторяю как молитву
такую вот белиберду:
душа моя, огнём и дымом,
путём небесно-голубым,
любимая, лети к любимым
своим.
* * *
Во-первых, -вторых, -четвёртых,
даже живых-то, чёрт их
знает, что с ними, где они.
А что касается мёртвых,
вовсе сведений мало.
Только спрошу устало:
Эля, ты стала облаком
или ты им не стала?
Вспомню о средней школе —
съездить туда, что ли?
Меня оттуда выгнали.
Ты тоже ушла поневоле.
Прямо с белых ступеней
ушла в царство тйней.
Я распустил нюни
как мудозвон-Евгений.
Опубликовал в “Урале”
рифмованные печали.
Так, чтобы люди разные
плакали и читали.
Объявил, пустомеля:
вот, умерла Эля
в середине апреля.
В середине апреля,
горе мое, прости же
за юношеские вирши,
прими благосклонно взрослые
с меньшей долею фальши.
С большею долей смеха
и культурного эха.
Деревья стоят чёрные
на фоне белого снега.
* * *
Восьмидесятые, усатые,
хвостатые и полосатые.
Трамваи дребезжат бесплатные.
Летят снежинки аккуратные.
Фигово жили, словно не были.
Пожалуй так оно, однако
гляди сюда, какими лейблами
расписана моя телага.
На спину “Levi’s” пришпандорено,
“West Island” на рукав пришпилено.
Пятирублёвка, что надорвана,
изъята у Серёги Жилина.
13 лет. Стою на ринге.
Загар бронёю на узбеке.
Я проиграю в поединке,
но выиграю в дискотеке.
Пойду в общагу ПТУ,
гусар, повеса из повес.
Меня обуют на мосту
три ухаря из ППС.
И я услышу поутру,
очнувшись головой на свае:
трамваи едут по нутру,
под мустом дребезжат трамваи.
Трамваи дребезжат бесплатные.
Летят снежинки аккуратные.
* * *
Оркестр играет на трубе.
И ты идёшь почти вслепую
от пункта А до пункта Б
под мрачную и духовую.
Тюрьма стеной окружена.
И гражданам свободной воли
оттуда музыка слышна.
И ты поморщился от боли.
А ты по холоду идёшь
в пальто осеннем нараспашку.
Ты папиросу достаёшь
и хмуро делаешь затяжку.
Но снова ухает труба.
Всё рассыпается на части
от пункта Б до пункта А.
И ты поморщился от счастья.
Как будто только что убёг,
зарезал суку в коридоре.
Вэвэшник выстрелил в висок,
и ты лежишь на косогоре.
И путь-дорога далека.
И пахнет прелою листвою.
И пролетают облака
над непокрытой головою.
* * *
Лысов Евгений похоронен.
Бюст очень даже натурален.
Гроб, говорят, огнеупорен.
Я думаю, Лысов доволен.
Я знал его от подворотен
до кандидата-депутата.
Он был кому-то неугоден.
А я любил его когда-то.
С районной шушерой небрежен,
неумолим в вопросе денег.
Со мною был учтив и нежен,
отремонтировал мне велик.
Он многих, видимо, обидел,
мне не сказал дурного слова.
Я радовался, если видел
по телевизору Лысова.
Я мало-мало стал поэтом,
конечно, злым, конечно, бедным,
но как подумаю об этом,
о колесе велосипедном —
мне жалко, что его убили.
Что он теперь лежит в могиле.
А впрочем, что же, жили-были...
В затылок Женю застрелили.
Седьмое Ноября
Ничего не будет, только эта
песня на обветренных губах.
Утомлённый мыслями о мета-
физике и метафизиках,
я умру, а после я воскресну.
И назло моим учителям
очень разухабистую песню
сочиню. По скверам и дворам
чтоб она шальная проносилась.
Танцевала, как хмельная ****ь.
Чтобы время вспять поворотилось,
и былое началось опять.
Выхожу в телаге, всюду флаги.
Курят пацаны у гаража.
И торчит из свёрнутой бумаги
рукоятка финского ножа.
Как известно, это лучше с песней.
По стране несётся тру-ля-ля.
Эта песня может быть чудесней,
мимоходом замечаю я.
* * *
Что махновцы, вошли красиво
в незатейливый город N.
По трактирам хлебали пиво
да актёрок несли со сцен.
Чем оправдывалось всё это?
Тем оправдывалось, что есть
за душой полтора сонета,
сумасшедшинка, искра, спесь.
Обыватели, эпигоны,
марш в унылые конуры!
Пластилиновые погоны,
револьверы из фанеры.
Вы, любители истуканов,
прячьтесь дома по вечерам.
Мы гуляем, палим с наганов
да по газовым фонарям.
Чем оправдывается это?
Тем, что завтра на смертный бой
выйдем трезвые до рассвета,
не вернётся никто домой.
Други-недруги. Шило-мыло.
Расплескался по ветру флаг.
А всегда только так и было.
И вовеки пребудет так:
Вы — стоящие на балконе
жизни — умники, дураки.
Мы восхода на алом фоне
исчезающие полки.
* * *
Больничная тара, черника
и спирт голубеют в воде.
Старик, что судил Амальрика
в тагильском районном суде,
шарманку беззубую снова
заводит, позорище, блин:
вы знаете, парни, такого?
Не знаем и знать не хотим.
Погиб за границей Амбльрик,
загнулся в неведомых США.
Тут плотник, таксист и пожарник,
и ваша живая душа.
Жизнь, сволочь в лиловом мундире,
гуляет светло и легко,
но есть одиночество в мире
и гибель в дырявом трико.
Проветривается палата,
листва залетает в окно.
С утра до отбоя ребята
играют в лото-домино.
От этих фамилий, поверьте,
ни холодно, ни горячо.
Судья, вы забыли о смерти,
что смотрит вам через плечо.
* * *
Мой герой ускользает во тьму,
вслед за ним устремляются трое.
Я придумал его, потому
что поэту не в кайф без героя.
Я его сочинил от уста-
лости, что ли, ещё от желанья
быть услышанным, что ли, чита-
телю в кайф, грехам в оправданье.
Он бездельничал, “Русскую” пил,
он шмонался по паркам туманным.
Я за чтением зренье садил
да коверкал язык иностранным.
Мне бы как-нибудь дошкандыбать
до посмертной серебряной ренты,
а ему, дармоеду, плевать
на аплодисменты.
Это, бей его, ребя! Душа
без посредников сможет отныне
кое с кем объясниться в пустыне
лишь посредством карандаша.
Воротник поднимаю пальто,
закурив предварительно: время
твоё вышло, мочи его, ребя,
он — никто.
Синий луч с зеленцой по краям
преломляют кирпичные стены.
Слышу рёв милицейской сирены,
нарезая по пустырям.
* * *
Когда менты мне репу расшибут,
лишив меня и разума и чести
за хмель, за матерок, за то, что тут
ЗДЕСЬ САТЬ НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ СТОЯТЬ НА МЕСТЕ.
Тогда, наверно, вырвется вовне,
потянется по сумрачным кварталам
былое или снившееся мне —
затейливым и тихим карнавалом.
Наташа. Саша. Лёша. Алексей.
Пьеро, сложивший лодочкой ладони.
Шарманщик в окруженьи голубей.
Русалки. Гномы. Ангелы и кони.
Училки. Подхалимы. Подлецы.
Два прапорщика из военкомата.
Киношные смешные мертвецы,
исчадье пластилинового ада.
Денис Давыдов. Батюшков смешной.
Некрасов желчный.
Вяземский усталый.
Весталка, что склонялась надо мной,
и фея, что мой дом оберегала.
И проч., и проч., и проч., и проч., и проч.
Я сам не знаю то, что знает память.
Идите к чёрту, удаляйтесь в ночь.
От силы две строфы могу добавить.
Три женщины. Три школьницы. Одна
с косичками, другая в платье строгом,
закрашена у третьей седина.
За всех троих отвечу перед Богом.
Мы умерли. Озвучит сей предмет
музыкою, что мной была любима,
за три рубля запроданный кларнет
безвестного Синявина Вадима.
* * *
Я пройду, как по Дублину Джойс,
сквозь косые дожди проливные.
Где когда-то бывать мне пришлось,
попроведаю точки пивные.
Чего было, того уже нет,
и поэтому очень печально —
заявил бы уральский поэт.
У меня получилось случайно.
Подвозили наркотик к пяти,
а потом до утра танцевали,
и кенту с портаком “ЛЕБЕДИ”
неотложку в ночи вызывали.
А теперь кто дантист, кто говно
и владелец нескромного клуба.
Идиоты. А мне всё равно.
Обнимаю, целую вас в губы.
И иду, как по Дублину Джойс,
смрадный ветер вдыхаю до боли.
I am loved. That is why I rejoice.
I remember my childhood only.
* * *
Довольно я поездил в поездах,
не меньше полетал на самолётах.
Соль жизни в постоянных поворотах,
всё остальное тлен, вернее прах.
Купе. Блондинка двадцати двух лет
глядит в окно, изрядно беспокоясь:
когда мы часовой проедем пояс,
то сразу потемнеет или нет?
Который час я на неё смотрю,
хотя упорно не смотреть стараюсь.
А тут обмяк, открыто улыбаюсь:
— А как же, дорогуша! — говорю.
Екатеринбург
Переписка с Борисом Рыжим
12.03.2001 - 30.04.2001
Дата публикации: 24 Апреля 2003
получить по E-mail
версия для печати
Лариса Миллер, пояснение при публикации
(март 2003 г.)
Казалось бы, ничем мне не должны быть близки стихи Бориса Рыжего - блатной жаргон, много разного житейского мусора. Но купила я тонкий сборник "И все такое" и зачиталась. Его лучшие строки стремительны и, как это ни странно, воздушны. Неужели могут быть воздушными стихи, в которых тесно от бытовых деталей? Оказывается, могут. Потому что о чем бы этот поэт ни писал, он всегда ищет глазами небо.
На окошке на фоне заката
Дрянь какая-то желтым цвела.
В общежитии жиркомбината
Некто Н., кроме прочих, жила.
....
Я на крыше паровоза ехал в город Уфалей
И обеими руками обнимал моих друзей -
Водяного с Черепахой, щуря детские глаза.
Над ушами и носами пролетали небеса.
Можно лечь на синий воздух и почти что полететь,
На ближайшие просторы влажным взором посмотреть...
У Рыжего нет лишних слов. Он не болтлив. Говорит "по делу". Его картинки точны, стихи предметны, "все можно потрогать, понюхать, услышать, увидеть". Так я писала в эссе "Чаепитие ангелов", в котором цитировала стихи поэта. Вскоре после публикации этого эссе в американском журнале "Вестник" (# 5, 27.02.2001) редактор журнала Валерий Прайс переслал мне электронное послание Бориса Рыжего, датированное 12 марта 2001 г. Так завязалась переписка, которая длилась до 30-го апреля, почти до самой гибели поэта. Он покончил с собой 7 мая.
В отличие от его стихов, в переписке быт отсутствовал. Речь шла только о поэзии. В своих письмах Борис был так же открыт, как в стихах. Он писал свои послания, "лица не пряча, сердца не тая". Но в переписке отсутствовал не только быт, но и приблатненный жаргон. Это были письма не выпивохи и гуляки, каким он часто предстает в стихах, а человека, тонко чувствующего, ранимого, живущего поэзией и весьма в ней искушенного. Среди стихов, которые он мне прислал, были стихи, совершенно непохожие на его прежние. Я бы назвала их бесплотными, бестелесными. Не могу сказать, что они мне нравились больше тех, что в книге, но было ясно, что у поэта прорезался новый голос и от него многого можно ждать. До чего больно, что жизнь его оборвалась так рано. Читая его стихи, видишь, что он был зачарован смертью.
Рубашка в клеточку, в полоску брючки -
со смертью-одноклассницей под ручку
по улице иду,
целуясь на ходу.
....
И будет музыка, и грянут трубы,
и первый снег мои засыплет губы
и мертвые цветы.
- Мой ангел, это ты.
# 1
12 Марта 2001
Уважаемая Лариса Миллер, благодарю Вас за те слова, которые Вы сказали о моем стихотворении "Я вышел из кино..." Я очень тронут. И наконец-то кто-то сказал правду о стихах Кенжеева - за это отдельное спасибо.
Обнимаю.
Всей душой Ваш Борис Рыжий
# 2
15 марта 2001 г.
Борис, я никак не ожидала, что моя заметка дойдет до Вас через Штаты. Тем приятней было получить столь нежданную весточку. Мне многое нравится в Вашей книге. Там все живое, а это, по-моему, главное. Кенжеев в последние годы пишет как-то инерционно, а раньше, лет десять назад, у него были совсем хорошие стихи. В какой части света Вы живете?
Лариса Миллер.
# 3
15 марта 2001 г.
Уважаемая Лариса, простите, не знаю Вашего отчества, в настоящее время я живу в Екатеринбурге, а Ваша "весточка" дошла до меня через сеть (друзья указали, кажется Володя Гандельсман или еще кто-то). Я ценю Вашу поэзию, поэтому и отозвался. Самое интересное, что стихи, о которых Вы говорите, я считал слабыми - Вам, вероятно, они нужны были для наглядности... Что касается Кенжеева, он, как мне кажется, написал одно хорошее стихотворение, где "...если б знала ты, как я тебя любил...".
Пишите по возможности. Обнимаю.
Ваш Борис
Огромное спасибо за теплые слова о книге.
# 4
17 марта 2001 г
Борис, я, конечно, много старше Вас, но отчество свое не люблю. Так что лучше останусь Ларисой. Интернет и эл-почта все-таки великая вещь. А то бы мы с Вами и не поговорили. Гандельсман очень хороший поэт. Посылаю Вам мою рецензию на его книгу. Про это свое стихотворение Вы заблуждаетесь, я его читала своим друзьям и всем оно очень нравится, как и многие другие.
Всего Вам доброго
Лариса
# 5
17 марта 2001 г.
Дорогая Лариса, рецензия очень тонкая и умная. Я очень высоко ставлю творчество Володи. Но рецензия, она датирована ноябрем 2000. Видел ли ее Гандельсман? И, опять к рецензии, читали ли Вы его "Разрыв пространства" в какой-то прошлогодней "Звезде". Если нет, то Вы несколько раз попали в десятку, Вы сказали пару раз о том, о чем знает только Владимир. Лариса, пишите как будет время. Хоть о чем. Я, простите, довольно одинок (и это не рисовка, потому что такое может сказать женщине только действительно одинокий человек).
Всего самого наилучшего.
Ваш Борис
# 6
18 марта 2001 г.
Здравствуйте, Борис!
Получила сообщение о смерти Виктора Кривулина. Печально. Он совсем не старый. Правда, весьма больной человек, насколько мне известно.
Какую-то прозу Гандельсмана - комментарии к стихам - я летом читала. Не помню названия и не помню в каком журнале. Не думаю, что что-нибудь из сказанного мной в рецензии почерпнуто из его прозы. Я ее плохо помню. Хотя такие вещи часто происходят на подсознательном уровне. Эта рецензия Гандельсману известна. Во-первых, он, видимо, получает "Экс либрис", а во-вторых, я переслала оригинал рецензии Лиле Панн, через которую она попала к Гандельсману. Дело в том, что ее (рецензию) сильно испортили в редакции.
"Чаепитие ангелов" лежит сейчас в "Знамени". Возьмут ли, пока не знаю1. Эта статья долго лежала в "Независимой". Они твердо обещали напечатать, но после трехмесячного ожидания я посчитала, что могу передать в другое место. Дело в том, что для периодики важен информационный повод, а его в данном случае нет. Хотя я этого дурацкого требования не понимаю, но им виднее. Я не газетный человек.
Получаете ли Вы что-нибудь из периодики? Недавно вышли "Вопли" с моим эссе на вольную тему ("С пятого на десятое"). Думаю, что этот журнал до Екатеринбурга не доходит.
Посылаю. Вдруг Вам будет интересно его почитать.
Всего доброго, Лариса.
P.S. Еще посылаю заметку о поэзии "Пронеслася стая чувств", которая была опубликована в "НГ" прошлым летом.
# 7
18 марта 2001 г.
Дорогая Лариса, спасибо, заметку из "НГ" я читал, а вот "Вопли" до меня конечно не доходят, я читаю только то, что есть в Интернете, в "Журнальном зале". Статья очень интересная. Мне близок Ваш взгляд на происходящее. В одном Вы только, кажется, ошиблись. Новиков, при всем уважении и любви к его стихам, делает что-то подобное, он сильно зависит от контекста, настолько ровно, насколько циники от лириков, только в данном случае все наоборот. Не от контекста должен зависеть поэт, а от "музыки времени". Я сейчас вспоминаю слова любимой мной Софии Парнок: мы последнее поколение, понимающее стихописательство как духовный подвиг. Или что-то вроде того. Как бы вернуть это понимание. А что касается "информационного повода", поэзия никогда им не была и не будет. И слава Богу.
Относительно Кривулина. Я знал его так себе, и плохо понимаю, почему мне пришло это сообщение. Но больно. Он был человеком, который ставил искусство выше жизни. Подобных ему почти уже не осталось, увы.
Пишите, Ваш Рыжий
# 8
18 марта 2001 г.
Борис, Вы очень точно сказали про зависимость от контекста вместо связи с Музыкой жизни. Видимо, Вы правы про Новикова, я не так хорошо знаю его поэзию. Но у него есть стихи, которые мне нравятся.
Всегда кажется, что ушел кто-то последний. Все мы знаем стихи про "последнего поэта". Но все-таки мы живы только тем, что кто-то или что-то остается То, что Вы говорите о Софии Парнок и о Кривулине вещи мне очень близкие Действительно хотелось бы все это вернуть. К сожалению, в нынешнем воздухе - совсем другое.
Поскольку я человек не компьютерный, я пользуюсь помощью своего мужа. Сейчас он был онлайн, поэтому я смогла ответить сразу. Простите за косноязычие. Ответ спонтанный. Пишите.
Всего Вам доброго Лариса
# 9
18 марта 2001 г.
Дорогая Лариса, я не в онлайне, но все равно косноязычен. У меня такое впечатление, что стихотворчество станет поэзией тогда, когда поэты перестанут врать. Но эта ложь неосознанная, просто слова оторвались от предметов. С другой стороны, опять-таки пресловутый "контекст". Посмотрите последнюю подборку Кушнера в "Звезде", он там ни с того ни с сего описывает полковника (ранее, кажется, был майор), не в полковнике дело, а дело в том, что полковник этот до смеха неправдоподобен. А ведь Кушнер мастер! Так что дело, повторюсь, в языке. Но почему же Набоков или та же Парнок воспринимаются нами как современники? Или мы в нашем сознании производим временной сдвиг? Вот в чем вопрос. Так в чем же дело?
Пишите, Ваш Рыжий
# 10
20 марта 2001 г.
Слова действительно оторвались. И не только от предметов, но и от самой жизни. А, оторвавшись, зачахли и умерли. Кажется, об этом я пыталась сказать в "Чаепитии ангелов". Или Вы что-то другое имели в виду?
Борис, решила назвать те стихи из Вашей книги, которые меня особенно зацепили. Может, Вам это ни к чему, но мне хочется: "Над саквояжем в черной арке", "Две сотни счетчик намотает", "На окошке на фоне заката", "Когда менты мне репу расшибут", "В обширном здании вокзала", "Осень", "Мы целовались тут пять лет назад", "Мне не хватает нежности в стихах", "Много было всего:", "Почти элегия", "Россия - старое кино", "У памяти на самой кромке"(!), "Я вышел из кино". В Ваших стихах все наглядно, конкретно, предметно, можно потрогать, стул такой, что хоть садись на него, в домино играют так, что слышно как костяшки стучат. И вдруг - выход, вернее, выброс в разомкнутое пространство, до того разомкнутое, что дух захватывает. В Вашей поэзии та точность, та степень достоверности, которая редко встречается. Однако любое точное описание (дурацкое слово, но не нахожу другого) - не самоцель, и стрела летит куда-то за стихи, в то пространство, куда все летит. Причем летит стремительно. И вообще Ваши стихи умеют набирать скорость и отрываться от самих себя. Это очень здорово.
Лариса.
# 11
20 марта 2001 г.
Дорогая Лариса, да, действительно, в "Чаепитии ангелов" Вы говорите именно об этом, я просто слишком был ошарашен цитированием своего стихотворения (а это редко случается) и потому остался глух к самой сути статьи, простите мне. Спасибо за столь долгий перечень и за теплые слова. А ведь я, коль речь зашла обо мне, до этой книги написал целую гору "метафизических" стихотворений, в которых слова ровным счетом ничего не значили. И знаете кто меня спас? Некрасов! "Председатель казенной палаты..." Я вдруг понял, что это вполне реальный председатель, и после этого год не писал. Надо же, думал, настоящий председатель, как он может быть поэзией? Но с годами понимаешь, что если не опишешь свое время, то кто это за тебя сделает. Конечно, можно и соврать для "поэтичности", но это будет унижением опять-таки времени, единственного, что мы имеем, памяти.
Лариса, если Вам не трудно, напишите, ЧТО Вам не понравилось в моей книге, для меня это очень важно. Мне предложили выпустить вторую книжку в "Пушкинском фонде", и хотелось бы, чтоб она была лучше прежней. Я целиком полагаюсь на Ваш вкус.
Спасибо, что не забываете. Обнимаю.
Ваш Борис
# 12
21 марта 2001 г.
А не нравится, наверное, избыток того, что нравится. То есть, избыток деталей и подробностей без выхода в пространство. Мне важно сочетание того и другого. Когда нет вертикали, а есть одно нанизывание разных, пусть очень наглядных, подробностей дольней жизни, возникает утомление и беспокойство. Если уж не разомкнутое пространство, как в Ваших лучших вещах, то хотя бы форточка нужна. Когда нет ни того, ни другого, становится душно. Мне, во всяком случае. И еще я устаю от приблатненной лексики, когда слишком густо. Пример - "Не забухал, а первый раз напился". Стала искать другие примеры и налетела на стихи, которые Вам не назвала в прошлом письме, но которые тоже нравятся: "Отполированный тюрьмою", "Расклад", "Я на крыше паровоза". Ей-Богу, их больше, чем тех, что не задевают. И все же, то, что я сказала в начале письма, остается в силе. Некоторые стихи затянуты за счет перебора деталей. И когда в результате упираешься в стенку, а не катапультируешь в открытый космос, то эти детали "не работают".
Впрочем, я Вам не судья. Может, кто-то другой скажет совсем иное. Мое мнение можно принять в расчет, только если оно хоть в чем-то совпадает с Вашим ощущением. Все равно автор знает лучше.
Лариса.
# 13
21 марта 2001 г.
Лариса, Вы очень правильно чувствуете, я в последнее время как раз много думаю об этой самой "форточке в небо". Мне самому зачастую душно, и даже от тех стихотворений, которые Вы сочли хорошими Самое страшное, что рецептов никаких нет. Больше воздуха за счет вымысла и меньше истерики... Посмотрим, больше света...
Спасибо Вам огромное за критику. Обнимаю.
Ваш Борис
# 14
23 марта 2001 г.
Борис, мне бы тоже хотелось, чтобы Вы посмотрели мою последнюю книгу "Между
облаком и ямой" и сказали свое мнение. Это особенно важно для меня сейчас,
потому что я составляю новый сборник, который планирую построить по такому
же принципу: раздел прежних стихов и новые стихи. Мой сборник есть в
Интернете:
httpV/poetry Iiter.net/miller1.html
Кстати, две другие книги ("Стихи и о стихах" и "Заметки, записи, штрихи") также есть в Интернете на сайте "Нового мира".
Лариса
# 15
23 марта 2001 г
Дорогая Лариса, я читал "Между облаком и ямой" Это замечательная книга, без дураков. И составлена она правильно - каждый раздел как бы небольшая книжка, отрезок жизни со своей болью, радостью, интонацией, короче говоря. Поэтому я думаю, что следующую книгу вполне можно составить подобным образом. Это правильно. Но есть другой вариант. А Еременко выпустил книг пять, где одни и те же стихи каждый раз составлены иначе, нежели прежде. И в каждой его книге открывается что-то новое. Такой подход более рискованный, но и более интересный. Я не имею права Вам что-либо рекомендовать, но все же м.б. попробовать на этот раз пойти по второму пути? Посмотрите, вдруг да увидите, что получается не менее замечательная, но новая картинка. Ну вот, сам себя опровергаю, и всегда так.
Обнимаю. Пишите.
Ваш Б.
# 16
25 марта 2001 г.
Борис, спасибо. Вы человек другого поколения и мне очень интересно было Ваше мнение. Про книгу буду думать. Еще раз спасибо.
Лариса
# 17
4 апреля 2001 г
Дорогая Лариса, высылаю Вам стихотворения Володи Гандельсмана. Уж очень они мне понравились
Ваш Борис
В.Гандельсман
* * *
Дядя в 1955 году
Гольдберг, Гольдберг,
гололед
в Ленинграде, колкий - сколь бег
на коньках хорош! народ -
лю-ли, лю-ли, ла-ли, ла-ли -
валит, колкий снег, вперед.
Гольдберг мимо инженерит
всех решеток, марш побед,
пара пяток, двери пара,
фары, фонари, нефрит
улиц хвойного базара,
парапет.
Блеск витрины, коньяки леском и ликеры, зырк, и сверк, и зырк,
апельсины в Елисеевском
покупает Гольдберг, Гольдберг -
будет жизни цирк
вскачь и впрок.
К животу он прижимает куль и летит, дугою выгнув нос,
а двуколка скул,
а на повороте вынос,
Гольдберг, коверкот, каракуль,
коверкот, каракуль, драп.
Сколько кувырков и сколько
жизни тем, кому легка. Пусть в прихожей Гольдберг - колкий
тает снег - споткнется-ка:
катятся цитрусовые из кулька,
Гольдберг смеется, смерть далека.
19 марта 2001
В.Гандельсман
* * *
Выгуливай, бессмыслица, собачку,
изнеженности пестуй шерстку,
великохлебных крошек я заначку
подброшу в воздух горстку.
И вдруг из-за угла с китайской чашей
навстречу выйдут мне И-Здя и Дзон-Це,
и превосходной степени в ярчайшей
витрине разгорится солнце.
20 марта 2001
# 18
5 апреля 2001 г.
Борис, рада была Вашему посланию. Для меня в длинном стихотворении есть некий "чересчур", словесный разброд не всегда фокусируется. У Гандельсмана есть гораздо более точные стихи. Второе - короткое очень понравилось. Пошлите что-нибудь свое из нового.
Лариса
# 19
7 апреля 2001 г.
Борис, посылаю Вам свою последнюю рецензию на книгу Соломона Волкова "Страсти по Чайковскому. Беседы с Баланчиным". Она будет напечатана в "Московских новостях", которые не знаю доходят ли к в Вам. Если будет желание, пошлите, может, что-нибудь свое из нового.
Лариса
# 20
14 апреля 2001 г.
Дорогая Лариса, я немного болен, лежу в больнице. Забежал домой минут на тридцать. Вашу рецензию сейчас выведу, но прочту опять-таки в гошпитале, из которого меня выпнут дней через десять. Спасибо, что не забываете. Не забывайте, пожалуйста. Высылаю Вам два стишка - так себе стишки, но зато новые. Насчет Гандельсмана Вы скорее всего правы, там провисает середина из-за "лишних слов".
С нежностью, Ваш Борис.
* * *
Я подарил тебе на счастье
во имя света и любви
запас ненастья
в моей крови.
Дождь, дождь идет, достанем зонтик -
на много, много, много лет
вот этот дождик
тебе, мой свет.
И сколько б он ни лил, ни плакал,
ты стороною не пройдешь...
Накинь, мой ангел,
мой макинтош.
Дождь орошает, но и губит,
открой усталый алый рот.
И смерть наступит.
И жизнь пройдет.
* * *
Свети, слеза моя, свети
у края глаза.
Как эта фраза,
грусти, душа моя, грусти.
Поскольку небеса пусты
над головою,
а ты со мною,
со мной отныне только ты.
Звездою странников в пути,
моя родная,
я сам у края -
свети, слеза моя, свети.
# 21
14 апреля 2001 г.
Милая Лариса, вот еще один стишок. Только что напечатал. Это - памяти Софии Парнок, о чем знаем только я и теперь Вы.
* * *
И посмертное честное слово,
и предсмертную ложь -
ты все это пройдешь
деловито, без нервов, сурово.
И в надоблачном вальсе теней
ты отыщешь подругу,
и по кругу, по кругу,
по кругу закружишься с ней.
# 22
15 апреля 2001 г.
Здравствуйте, Борис! Рада, что Вы нашлись, хотя больница не самое веселое место. Спасибо за стихи - нежные и бесплотные, что так для Вас не характерно. Я больше люблю Ваши "телесные" стихи, которые воистину растут из любого сора. Но Вы сейчас, видимо, заряжены и заражены особой музыкой и настроением, общим для всех трех стихотворений. Так что не буду говорить под руку. Пишите как Бог на душу положит. И поправляйтесь. Желаю Вам этого очень-очень.
Лариса.
# 23
27 апреля 2001 г.
Дорогая Лариса, вот я вроде бы и дома. К сожалению, я еще не читал книгу, на которую Вы написали рецензию, но теперь обязательно куплю и прочитаю. Высылаю Вам несколько "телесных" стихотворений, они все тоже написаны недавно.
Ваш Борис
* * *
Рубашка в клеточку, в полоску брючки -
со смертью-одноклассницей под ручку
по улице иду,
целуясь на ходу.
Гремят КамАЗы и дымят заводы.
Локальный Стикс колышет нечистоты.
Акации цветут.
Кораблики плывут.
Я раздаю прохожим сигареты
и улыбаюсь, и даю советы,
и прикурить даю.
У бездны на краю
твой белый бант плывет на синем фоне.
И сушатся на каждом на балконе
то майка, то пальто,
то неизвестно что.
Папаша твой зовет тебя, подруга,
грозит тебе и матерится, сука,
****ый пидарас,
в окно увидев нас.
Прости-прощай. Когда ударят трубы,
и старый боров выдохнет сквозь зубы
за именем моим
зеленоватый дым.
Подкравшись со спины, двумя руками
закрыв глаза мои под облаками,
дыханье затая
спроси меня: кто я?
И будет музыка, и грянут трубы,
и первый снег мои засыплет губы
и мертвые цветы.
- Мой ангел, это ты.
* * *
Свернул трамвай на улицу Титова,
разбрызгивая по небу сирень.
И облака - и я с тобою снова -
летят над головою, добрый день!
День добрый, это наша остановка,
знакомый по бессоннице пейзаж.
Кондуктор, на руке татуировка
не "твой навеки", а "бессменно Ваш".
С окурком "Примы" я на первом плане,
хотя меня давно в помине нет.
Мне восемнадцать лет, в моем кармане
отвертка, зажигалка и кастет.
То за руку здороваясь, то просто
кивая подвернувшейся шпане,
с короткой стрижкой, небольшого роста,
как верно вспоминают обо мне,
перехожу по лужам переулок:
что, Муза, тушь растерла по щекам?
Я для тебя забрал цветы у чурок,
и никому тебя я не отдам.
Я мир швырну к ногам твоим, ребенок,
и мы с тобой простимся навсегда,
красавица, когда крупье-подонок
кивнет амбалам в троечках, когда,
весь выигрыш поставивший на слово,
я проиграю, и в последний раз
свернет трамвай на улицу Титова,
где ты стоишь и слезы льешь из глаз.
* * *
Вот красный флаг с серпом висит над ЖЭКом,
а небо голубое.
Как запросто родиться человеком,
особенно собою.
Он выставлял в окошко радиолу,
и музыка играла.
Он выходил во двор по пояс голый
и начинал сначала
о том, о сем, о Ивделе, Тагиле,
он отвечал за слово,
и закурить давал, его любили,
и пела Пугачева.
Про розы, розы, розы, розы, розы.
Не пожимай плечами,
а оглянись и улыбнись сквозь слезы:
нас смерти обучали
в пустом дворе под вопли радиолы.
И этой сложной теме
верны, мы до сих пор, сбежав из школы,
в тени стоим там, тени.
* * *
Отцы пустынники и жены непорочны...
А. П.
Гриша-поросенок выходит во двор,
в правой руке топор.
Всех попишу, - начинает он
тихо, потом орет:
падлы! Развязно со всех сторон
обступает его народ.
Забирают топор, говорят "ну вот!",
бьют коленом в живот.
Потом лежачего бьют.
И женщина хрипло кричит из окна:
они же его убьют.
А во дворе весна.
Белые яблони. Облака
синие. Ну, пока,
молодость, говорю, прощай.
Тусклой звездой освещай мой путь.
Все, и помнить не обещай,
сниться не позабудь.
Не печалься и не грусти.
Если в чем виноват, прости.
Пусть вечно будет твое лицо
освещено весной.
Плевать, если знаешь, что было со
мной, что будет со мной.
# 24
29 апреля 2001 г.
Здравствуйте, Борис.
Очень рада, что Вы, наконец, дома. Спасибо за хорошие стихи. Больше других
мне понравилось стихотворение "Трамвай свернул на улицу Титова". Недавно
познакомилась с Ириной Машинской. Она живет в Штатах и приехала в Москву
после 10-летнего перерыва. Знаете ли Вы это имя? У нее очень хорошие стихи,
по-моему.
С 3 по 19 мая меня не будет в Москве.
Всего Вам доброго
Лариса
# 25
29 апреля 2001 г.
Дорогая Лариса, спасибо. Мне тоже нравится "Свернул трамвай на улицу Титова", такой перепев Набокова... Со стихами Ирины Машинской я знаком мало, но то, что я читал, это были произведения НАСТОЯЩЕГО ПОЭТА. Во всяком случае в третьей книге "Ариона" за прошлый год одно ее стихотворение "Москва" перевешивает все остальные тексты остальных сочинителей.
Всего Вам самого наилучшего, Лариса.
Ваш Борис
# 26
30 апреля 2001 г.
Боря, посылаю Вам свои самые новые стихи. Мне интересно Ваше впечатление.
Лариса
# 27
30 апреля 2001 г.
Дорогая Лариса, спасибо за стихи, впечатление самое наилучшее, я бы сравнил его со своим впечатлением от "Вербной аллеи" Анненского после первого осознанного прочтения этой вещи - за простотой и счастьем острое (не то слово) ощущение боли (тоже не то). Что-то вроде этого. "Сил осталось - ноль...", "Раствориться в пейзаже...", "А день имеет бледный вид..." - прелесть. Два последних стихотворения гениальны, на мой взгляд. Нет, без дураков, гениальны.
С нежностью, Ваш Боря
А я вот ничего не пишу...
# 28
30 апреля 2001 г.
Боря, очень рада Вашей реакции. Спасибо. А то, что Вы сейчас не пишите - это, как говорил Тарковский, "перед стихами".
Лариса
фото из интернета
Другие статьи в литературном дневнике:
