О критиках. Юрий Левитанский

Юрий Левитанский.
Размышления, любимые стихи, биография.

К 100-летию со дня рождения Юрия Левитанского.

О критике.

«Критика — порок человеческих жизней. Всяк человек, осуждающий другого, чувствует своё превосходство, где бы он ни находился и что ни делал. Самый ленивый и алчный с лёгкостью может осудить действие работящего и доброго, не давшего монету бедняку. Критика глубоко проникает в сердце и распространяется на всё, что видит человек: на окружающих его людей, на мир, в котором он живёт. Мир критика погружается в вездесущее несовершенство и отсутствие света, ведь у всего есть тёмные стороны. Гораздо сложнее находить хорошее и отмечать его — здесь нужна настоящая сила и именно она развивает мир и человека».

«Критика всегда поражает сердце критикующего больше, чем того, на кого она направлена. Критика заставляет усомниться в других людях и мире, от чего возникает вопрос: "Если все вокруг так плохи, зачем мне быть лучше? Если мир устроен так глупо, зачем мне надеяться на лучшее, зачем мне быть лучше?". Гораздо сложнее отмечать хорошее, потому что отметив хорошее в людях и мире, придётся и самому стать лучше — критика лишает такой возможности: прекрасное, великое и завораживающее — то, что развивает, то, к чему хочется прикоснуться — критика разрушает любой идеал и способствует деградации. Всякий человек содержит изъян, но не всякий человек нуждается в критике».

О начинаниях и делах. Притча о Хамиде.

"Дела и начинания — зерна жизни, их нужно беречь"

«Всякое начинание — зерно. Зерно — это неокрепший потенциал жизни, который нужно оберегать и бережено взращивать. Притча о хвастливом Хамиде гласит: "Хамид засеял всё поле зёрнами пшеницы, дабы побороть голод, настигший его деревню. Хамид не удержался и рассказал о засеянном поле всем жителям. Каждый захотел убедиться в услышанном и пошел на поле — поле было вытоптано зеваками, ростки зёрен не выдержали напора толпы — весь труд Хамида был испорчен его желанием рассказать о его труде прежде, чем его труд окрепнет и даст первые плоды". Всякое дело выдерживает натиск огласки и обретает огранку лишь тогда, когда оно готово выйти в свет, когда результат не просто маячит на горизонте, а осязаем и крепок».

«Всякое начинание требует тишины, покоя и работы, а не слов, иначе потенциал такого начинания может не реализоваться. Рассказывайте о своих свершениях, но не планах, законченных делах, но не начинаниях. Каждая новая сущность, будь то живая или нет, приходит в этот мир хрупкой и нуждается в опеке, так и каждое новое дело пуще всего нуждается не в огласке, а в заботе о нём».

О болтовне, поступках и молчании.

"Молчанье - щит от многих бед, а болтовня всегда во вред.
Язык человека мал, но сколько жизней он сломал."

"Поступки человека рассказывают гораздо больше, чем язык."

«Не говорить о своих потребностях - значит дать другим забыть о них. Не говорить о изъянах мира - значит скрывать их. Не говорить о любви - значит скрывать ее. Язык - поистине великое и мощное приобретение человек - он может многое. Но всяк, кто делает создает свой образ больше языком, чем поступками, будет подвержен тому, что его образ и жизнь будет разрушена таким же способом - чьим-то языком. Наши поступки - главные глашатаи жизней. Они - фундамент для личности, по ним них люди понимают, с кем общаются. Поступки, деяния и творения должны рассказывать о нас, но когда язык берет верх над рассказом о нас, это приводит к деградации личности, алчности и засвисти: люди начинают говорить лишь чтобы рассказать о себе, лишь чтобы показать свои деяния и себя в лучшем свете - они больше не разговаривают, они больше не думают - они подобны птенцам, вынужденных кричать громче других, лишь чтобы их заметили».

«Польза самых больших слов всегда меньше, чем малых дел. Следует всяко остерегаться того, кто рассказывает о себе больше, чем его история - возможно не его действия, а его язык владеет его судьбой. Доброе дело не обязано оставаться в тени, если такова воля того, кто его свершил, но дела должны находится в балансе с языком: как только личность решает, что может создать себе авторитет не деяниями, а языком, она попадает в пучину вранья, эгоизма и слепоты перед деяниями других: любое дело можно очернить языком и выставить незначимым, но любое малое дело гораздо больше говорит человеке, чем большие слова - слушайте, но не забывайте смотреть: кто рассказывает о горном осле как о породистом скакуне, слаб деяниями - он в плену языка. Всегда говорите немного меньше, чем делаете - пусть язык ваш будет скромен, а я деяния велики».

22 января 2022 года исполняется 100 лет со дня рождения Юрия Давидовича Левитанского.
Русский поэт и переводчик, мастер лирического и пародийного жанров.

Юрий Левитанский родился в украинском городке Козельце Черниговской области в ассимилированной еврейской семье.
Ранние годы будущего поэта прошли в Киеве, куда вскоре переехали его родители. Чуть позже отец Юрия нашел работу на шахте, и семья Левитанских поселилась в небольшом шахтерском поселке, затем в городе Сталино (ныне Донецк).

В школе Юрий мечтал быть астрономом. А когда он учился в седьмом классе, его стихи стали публиковать в газетах «Социалистический Донбасс» и «Сталинский рабочий». Взрослые хвалили его стихи и советовали после школы поступать учиться на филолога. В 1938 году Юрий поступил в Московский Институт философии, литературы и истории. Одновременно с ним на разных курсах учились Давид Самойлов, Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Лев Озеров и Сергей Наровчатов.

Будучи студентом второго курса, в первый же день Великой Отечественной войны 22 июня 1941 он вместе с другими студентами записался в армию добровольцем. И уже в конце июня он попал на фронт рядовым. Защищал Москву, затем служил на Северо-Западном, Степном и 2-м Украинском фронтах, сражался на Орловско-Курской дуге, брал Харьков, форсировал Днепр, а потом - Днестр и Прут.

Великую Отечественную войну Юрий Левитанский закончил в Чехословакии, пройдя путь от рядового до лейтенанта, став командиром подразделения. Начиная с 1943 года он военный корреспондент, его публикации во фронтовых газетах.

После капитуляции Германии летом 1945 года часть, в которой служил Левитанский, была направлена в Монголию,
Юрий Левитанский принимал участие в боевых действиях в Маньчжурии.
За время воинской службы награждён орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За победу над Японией», двумя медалями Монголии.

Демобилизовался из армии в 1947 году. Богатый военный опыт не стал у него доминирующей темой, как у многих поэтов-фронтовиков.

Левитанский пишет:

Но что с того, что я там был,

в том грозном быть или не быть.

Я это все почти забыл.

Я это все хочу забыть.

Я не участвую в войне -

она участвует во мне.

И отблеск Вечного огня

дрожит на скулах у меня...

Позже в интервью Левитанский скажет о самом себе так: «Я нетипичная фигура. Я давно все зачеркнул. Войну и эту тему для себя лично. Я люблю Европу, Вену, Прагу... Когда в Прагу вошли в 1968-м советские танки, я просто плакал...»

После Манголии Юрия перевели в Иркутск. Там он смог поселиться вместе с родителями. В Иркутске Левитанский служил в газете Восточно-Сибирского военного округа, а после демобилизации в 1947 году работал заведующим литературной частью иркутского Театра музыкальной комедии. Первый сборник стихов «Солдатская дорога» Юрия Левитанского вышел в 1948 году именно в Иркутске. Затем появились сборники «Встреча с Москвой», «Самое дорогое» и «Секретная фамилия».

С 1955-го по 1957-й годы Левитанский учился на Высших литературных курсах при Литературном институте имени Горького. А в 1963 году из печати вышел сборник стихов «Земное небо», который полюбился читателям. Кроме стихов поэт занимался переводами и пародиями. в 1963 году была опубликована подборка его пародий на поэтов Леонида Мартынова, Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину и Арсения Тарковского.

Вот, к примеру, строки из пародии на Арсения Тарковского:

В лавке грека Ламбринади,

Там, где раки Бордолез,

Спит селедка в маринаде,

Погрузившись в майонез.

Но угрюм и неприкаян,

Проявляя волчью прыть,

По дорогам ходит Каин,

Хочет Авеля убить...

Левитанский не был пересмешником — он хотел создавать свои собственные картины мира и бытия. Его влекла «чистая поэзия», и вышедшая в 1970 году книга «Кинематограф» открыла читателям тонкого, ранимого, глубоко чувствующего поэта. А последующая книга «Письма Катерины, или Прогулки с Фаустом», вышедшая в 1981 году, сделала его ещё более популярным среди читателей.

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер,

Этот равно гениальный и безумный режиссер?

Как свободно он монтирует различные куски

ликованья и отчаянья, веселья и тоски!..

...И над собственною ролью плачу я и хохочу,

по возможности, достойно доиграть свое хочу -

ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу

и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу.

В творчестве Левитанского очень сильно прослеживается лирическое «я» — и отсутствуют какие-либо «мы», все им написанное пропущено через собственное сердце и душу. Из-под пера Левитанского выходит вольный, с богатой романтической палитрой и раскованный стих. И вместе с тем, как заметил Ефим Бершин: «После Пушкина никто, кажется, так не любил глаголы, никто так изысканно не рифмовал, не перекатывал по строке, как волна перекатывает гальку, шурша и звеня. Он рифмовал их виртуозно...» Примечательной особенностью стихотворных работ Левитанского так же было пристрастие к литературным аллюзиям – он часто использовал пушкинские или лермонтовские строки, а так же к реминисценциям, используя произведения Гоголя, Достоевского и Эдгара По.

Левитанский был пропитан книжной премудростью — истинный человек книги.

Жить среди книг, хотя бы не читая,

лишь ощущать присутствие вблизи,

как близость леса или близость моря -

вот лучшее из одиночеств...

В то же время в стихах Левитанского ощущалось биение настоящей жизни с ее вечными поисками, встречами-расставаниями, проблемами, тревогами и сумасбродством.

Собирались наскоро,

обнимались ласково,

пели, балагурили,

пили и курили.

День прошел — как не было.

Не поговорили.

Виделись, не виделись,

ни за что обиделись,

помирились, встретились,

шуму натворили.

Год прошел — как не было.

Не поговорили...

Ощущение быстро проходящего времени было особенно присуще Левитанскому.

Что-то случилось, нас все покидают.

Старые дружбы, как листья, опали.

...что-то тарелки давно не летают.

Снежные люди куда-то пропали...

Летающие тарелки, снежные люди — такая изящная улыбка, почти сквозь слезы.

Он не был ни бунтарем, ни диссидентом: поэзия и диссидентство - разные вещи. Поэтическое слово для него было делом, дело – словом. Сам поэтический взгляд Левитанского на окружающий мир, сама его поэтическая система отрицали реалии советской жизни. Ключом к личности поэта служили эстетические расхождения с советской властью. В условиях внешней несвободы он оставался внутренне свободным человеком, как и многие писатели его поколения.

Личная жизнь

В свои шестьдесят три, отец трех дочек, Левитанский был красив, известен, но несчастлив в личной жизни,

Были возлюбленные, были жены. Каждая женщина для него была не объектом наслаждения, а завораживающей, непостижимой тайной.

В 63 года он встретил 19-летнюю студентку-филолога Ирину Машковскую, и отчаянно полюбил её, такую юную и чистую. И она искренне и безоглядно полюбила его. Как позже сама скажет: "За душу и талант, за детскую искренность и ранимость".

Юрий ушёл из семьи без денег, в чём был.
Совестливый человек, винил себя во всём.

Старшая дочь была ровесницей его молодой возлюбленной. Можно себе представить, как все возмущались вокруг и осуждали его. Но Ирина пошла наперекор всем мнениям, и они прожили вместе 10 лет, снимая чужие квартиры, и лишь в последние два года - в собственной, которую дали Левитанскому.

Ирина Левитанская в интервью рассказывала: «Он отдыхал в Доме творчества писателей, в Юрмале, я жила у мамы, у нее неподалеку был дом. Я шла на электричку, он прогуливался в парке. Чтоб не опоздать, спросила, который час. Проводил до станции. А на следующий день или через пару дней выхожу из автобуса - он идет с писателем Виктором Славкиным. Здравствуйте - здравствуйте. Жена Славкина подошла. Она спросила: а вы знаете, что это известный поэт Юрий Левитанский? Фамилия мне была известна, филологическое отделение все-таки, но не настолько, потому что я занималась германистикой. Я жила в Уфе, воспитывалась бабушкой и дедушкой, родители отдельно, окончила два курса университета. Дня 3 - 4 мы провели вместе. Я уже должна была улетать. Он говорит: можно я приду провожу вас хотя бы к электричке. Как-то трогательно попросил написать, дал адрес. Никакого романа не было. Я бабушкина внучка, правильного воспитания. Если б мне кто сказал, что я выйду за него замуж!.. Я уехала к себе. Прочла его книгу, она мне безумно понравилась, думаю, напишу, человек просил. Он в ответ прислал огромное письмо. Завязалась переписка. Я приехала в Москву на каникулы, позвонила. И все у нас пошло-завертелось. Он был человек необычайно чуткий к словам. Он сказал, что, когда первый раз меня увидел, а там были какие-то девушки, которые его домогались, он смотрел в их пустые глаза и вспоминал мои. Он, наверное, мало общался с такими бескорыстными девушками. Для меня определение любви - это вот такая нежность, от которой дышать нельзя. Когда уезжала из Дубулты, шел дождь, он был в синей куртке с капюшоном, скинул капюшон, а под ним этот седой ёжик, и я его погладила по голове, и он заплакал. Это меня потрясло, потому что его это потрясло. Знаменитый человек, тысячи знакомств, и, несмотря на всю внешнюю плейбоистость... Такое чувство, как к ребенку. И до конца он вызывал во мне вот эту невозможную, щемящую нежность. Он не сразу ушёл от семьи. Там девочки-погодки, которых он обожал. Он оставил большую 5-комнатную квартиру. Жить было негде. Снимали. А потом появилась возможность получить однокомнатную квартирку, но для этого надо было заключить брак. Мы заключили. Родные ко всему отнеслись плохо. Очень плохо. Бабушка с дедушкой коммунисты. Высокопоставленные люди. Антисемиты. Страшные для меня годы, потому что отвернулись все. Там благополучная семья, а тут никого, денег нет, еды нет, одежды нет, магазины пустые. Он человек был выпивающий. Все эти люди, что выпивали с ним... За исключением, конечно, его настоящих друзей, равных ему по интеллекту. Давид Самойлов. Его жена, о которой Юра говорил: Галя - это почти Самойлов. Юрий Давыдов. Феликс Светов. Но чаще приходили какие-то ребятки с шарящими глазами, и я видела саморазрушение. Он ведь был очень болен. В 1990-м мы ездили в Брюссель делать ему операцию серьёзную на сердце, Максимов, Бродский, Неизвестный дали деньги. Мне хирург сказал, что я должна с ним попрощаться, большой шанс, что не выживет. Операция длилась часов пять, это был католический госпиталь, там большой сквер, я ходила в сквере все это время, голова пустая. И вот я пришла в палату, смотрю, а на его кровати лежит другой человек. Я так тихо стала сползать по стенке. Больные, видимо, увидели мое белое лицо и стали кричать: "Но! Но! Реанимасьон". Он был в реанимации, как я не догадалась... Он был человек неуверенный при всём том. Свои потрясения, впечатления, мысли он должен был выразить вербально. Для этого ему нужны были слушатели. Он оттачивал и на мне какие-то мысли, но я целый день на работе, он оставался один. Я думаю, он меня любил, а с другой стороны, наверное, его охватывал ужас: что я делаю с этой девочкой! Потом-то он понял, что я верный человек и для меня всего важнее, чтобы с ним было хорошо. Я за него могу жизнь отдать, он это точно знал».

В последние свои годы, пришедшиеся на распад СССР и начало капиталистической эпохи, Левитанский был весь погружен в прессу, события, радио, версии и слухи. Он вбирал в себя волны времени, его напасти, ужасы, катастрофы — в ущерб своему творчеству. В оправдание он говорил: «Книжек моих не издают, переводами уже ничего не заработаешь. Я поэт нищий, как и большинство сограждан». Возможность эмиграции Юрий Давидович отвергал категорически: «Никуда я не уеду. Да и поздно уже — много чего в жизни я прозевал и не успел... Теперь глупо суетиться... Дописать бы то, что в столе лежит...»

За несколько месяцев до смерти в интервью Левитанский сказал: «Моя тема — эволюция личности. Мое занятие в последние годы — думанье, если можно так выразиться. Записываю...» А думать было о чём. Судьба России не могла не волновать поэта: «Давно уже пора решить кардинальный вопрос: а кто мы? Кто мы? Не Сталин, а мы?.. Наши власти такие, какие мы...» И далее Левитанский повторял слова Тютчева: народ-младенец. «Что можно изменить в обществе, если оно пропитано ложью, пьянством, юродством? — Я не верю, что народ наш так генетически задуман на веки вечные...» — говорил он в интервью журналу «Огонек».

В конце жизни Левитанскому удалось съездить на деньги спонсоров в Израиль. Там в интервью он признавался: «Я не верю в голос крови. Во всяком случае, во мне он молчит. Хотя сейчас я начинаю интересоваться иудаизмом и вдруг обнаруживаю, что ко многим его истинам я пришел самостоятельно. И эта поездка для меня, конечно, больше, чем просто поездка за границу, я надеюсь, что она поможет мне кое-что понять в самом себе».

Некоторые стихи Левитанского были положены на музыку, и исполнялись популярными бардами, в частности – Виктором Берковским, Татьяной и Сергеем Никитиными и братьями Мищуками. Группа «СВ» в 1984 году выпустила альбом «Московское время», в котором звучат несколько песен на стихи Левитанского. Также песни на стихи Юрия Левитанского можно услышать в кинофильме «Москва слезам не верит»…

В 1993 году Левитанский подписал «Письмо 42-х» - публичное обращение группы известных литераторов к гражданам, правительству и президенту России по поводу событий 21 сентября — 4 октября 1993 года, в ходе которых произошел силовой разгон Верховного Совета России с обстрелом здания парламента из танков. В 1995 году на церемонии вручения Государственной премии Левитанский обратился к Президенту России Ельцину с призывом прекратить войну в Чечне. На «круглом столе» московской интеллигенции, проходившем в мэрии Москвы, Юрий Левитанский вновь вернулся к этой проблеме. Выступление его было столь эмоциональным, что сердце не выдержало. Он умер от сердечного приступа, не выходя из мэрии 25 января 1996 года в Москве. Ему только что исполнилось 74 года.

Ирина Левиттанская рассказывала: «Когда все случилось, моя мать, прилетевшая на девять дней, говорила: я смотрю на тебя и поражаюсь, чего ты так убиваешься, у вас 44 года разницы, ясно было, что он раньше тебя умрет. Я поняла, что для него это, правда, лучше всего. Он страшно боялся смерти. Разговоры о смерти, о старости - это было табу у нас. Потом уже начались психиатры, мне казалось, я схожу с ума. В конце жизни, года за полтора, он сказал: знаешь, я понял, что лучше этого ничего нет, вот ты и вот я, и что-то там происходит за окном, а мы все равно вместе».

Юрий Левитанский похоронен на Ваганьковском кладбище.

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку,
Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
Щит и латы, посох да заплаты.
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже, как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

Диалог у новогодней елки

- Что происходит на свете?
- А просто зима.
- Просто зима, полагаете вы?
- Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
В ваши уснувшие ранней порою дома.

- Что же за всем этим будет?
- А будет январь.
- Будет январь, вы считаете?
- Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
- Чем же все это окончится?
- Будет апрель.
- Будет апрель, вы уверены?
- Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
Будто бы в роще сегодня звенела свирель.

- Что же из этого следует?
- Следует жить!
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
- Вы полагаете, все это будет носиться?
- Я полагаю, что все это следует шить!
Следует шить, ибо, сколько вьюге ни кружить,
Недолговечны ее кабала и опала.
Так разрешите же в честь новогоднего бала
Руку на танец, сударыня, вам предложить.

Месяц - серебряный шар со свечою внутри,
И карнавальные маски - по кругу, по кругу.
Вальс начинается.
Дайте ж, сударыня, руку,
И - раз-два-три, раз-два-три,
раз-два-три, раз-два-три!

Сборники стихов

Солдатская дорога: Стихи. — Иркутск, 1948;
Встреча с Москвой: Стихи. — Иркутск, 1949;
Самое дорогое: Стихи в защиту детей. — Иркутск, 1951;
Наши дни: Книга стихов. — Москва, 1952;
Утро нового года: Стихи. — Новосибирск, 1952;
Листья летят: Стихи. — Иркутск, 1956;
Секретная фамилия. — Иркутск, 1957;
Стороны света: Стихи. — Москва, 1959;
Земное небо. — Москва, 1963;
Теченье лет: Стихи. — Иркутск, 1969;
Кинематограф: Книга стихов. — Москва, 1970;
Воспоминанье о красном снеге: Стихи. — Москва, 1975;
День такой-то: Книга стихов. — Москва, 1976;
Сюжет с вариантами: Книга пародий. — Москва, 1978;
Два времени: Стихи. — Москва, 1980;
Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом. — Москва, 1981;
Избранное. — Москва, 1982;
Годы: Стихи. — Москва, 1987;
Белые стихи. — Москва, 1991;
Меж двух небес: Стихи. — Москва, 1996;
Когда-нибудь после меня. — Москва, 1998;
Зелёные звуки дождя. — Москва, 2000;
Сон об уходящем поезде. — Москва, 2000;
Чёрно-белое кино. — Москва: Время, 2005.

Собрание сочинений

Левитанский Ю. Д. Каждый выбирает для себя. — М.: Время, 2005. — 640 с. — ISBN 5-9691-0079-X

22 января 1922 года — 25 января 1996 года

«Жизнь моя, кинематограф, чёрно-белое кино!

Кем написан был сценарий? Что за странный фантазёр

этот равно гениальный и безумный режиссер?

Как свободно он монтирует различные куски

ликованья и отчаянья, веселья и тоски!

Он актёру не прощает плохо сыгранную роль -

будь то комик или трагик, будь то шут или король.

О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом

в этой драме, где всего-то меж началом и концом

два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...»

В заметках на смерть Юрия Левитанского поэтесса Олеся Николаева, много лет дружившая с ним, написала: «В нем была драгоценная любовь к скорбям – amor fati, - которая достается поэтам как крест и как дар. Плакальщик и печальник, наш вечный Пьеро, белая ворона среди здравомыслящих и комильфотных московских поэтов…»

СТИХИ

Юрий Левитанский

Как медленно тебя я забывал!
Не мог тебя забыть, а забывал.
Твой облик от меня отодвигался,
Он как бы расплывался, уплывал,
Дробился, обволакивался тайною
И таял у неближних берегов —
И это все подобно было таянью,
Замедленному таянью снегов.
Все таяло. Я начал забывать
Твое лицо. Сперва никак не мог
Глаза твои забыть, а вот забыл,
Одно лишь имя всё шепчу губами.
Нам в тех лугах уж больше не бывать.
Наш березняк насупился и смолк,
И ветер на прощанье протрубил
Над нашими печальными дубами.
И чем-то горьким пахнет от стогов,
Где звук моих шагов уже стихает.
И капля по щеке моей стекает...
О, медленное таянье снегов!

Юрий Левитанский

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе
щит и латы, посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты
каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя...
Выбираю тоже - как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана...
Юрий Левитанский
Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,
А потом всё быстрей и быстрей, подчиняясь ключу, -
Как в «Прощальной симфонии» - ближе к финалу - ты помнишь, у Гайдна -
Музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу
И уходит - в лесу всё просторней теперь - музыканты уходят -
Партитура листвы обгорает строка за строкой -
Гаснут свечи в оркестре одна за другой - музыканты уходят -
Скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой -
Тихо гаснут берёзы в осеннем лесу, догорают рябины,
И по мере того как с осенних осин облетает листва,
Всё прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,
Что становится явной вся тайная суть естества, -
Всё просторней, всё глуше в осеннем лесу - музыканты уходят -
Скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача -
И последняя флейта замрёт в тишине - музыканты уходят -
Скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча...
Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе,
Когда всё так понятно в природе, так ясно и тихо кругом,
Когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе
И о многом другом ещё можно подумать, о многом другом.
Каждый выбирает для себя...
Юрий Левитанский
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе
Щит и латы, посох и заплаты.
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя...
Выбираю тоже - как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

Иронический человек
Юрий Левитанский
Мне нравится иронический человек.
И взгляд его, иронический, из-под век.
И черточка эта тоненькая у рта -
Иронии отличительная черта.
Мне нравится иронический человек.
Он, в сущности,- героический человек.
Мне нравится иронический его взгляд
На вещи, которые вас, извините, злят.

И можно себе представить его в пенсне,
Листающим послезавтрашний календарь.
И можно себе представить в его письме
Какое-нибудь старинное - милсударь.

Но зря, если он представится вам шутом.
Ирония - она служит ему щитом.
И можно себе представить, как этот щит
Шатается под ударами и трещит.

И все-таки сквозь трагический этот век
Проходит он, иронический человек.
И можно себе представить его с мечом,
Качающимся над слабым его плечом.

Но дело не в том - как меч у него остер,
А в том - как идет с улыбкою на костер
И как перед этим он произносит:- Да,
Горячий денек - не правда ли, господа!

Когда же свеча последняя догорит,
А пламень небес едва еще лиловат,
Смущенно - я умираю - он говорит,
Как будто бы извиняется,- виноват.

И можно себе представить смиренный лик,
И можно себе представить огромный рост,
Но он уходит, так же прост и велик,
Как был за миг перед этим велик и прост.

И он уходит - некого, мол, корить,-
Как будто ушел из комнаты покурить,
На улицу вышел воздухом подышать
И просит не затрудняться, не провожать.

Диалог у новогодней елки
Юрий Левитанский
— Что происходит на свете?— А просто зима.
— Просто зима, полагаете вы?— Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
В ваши уснувшие ранней порою дома.
— Что же за всем этим будет?— А будет январь.
— Будет январь, вы считаете?— Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

— Чем же все это окончится?— Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены?— Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
Будто бы в роще сегодня звенела свирель.

— Что же из этого следует?— Следует жить,
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю,что все это следует шить.

— Следует шить, ибо сколько вьюге ни кружить,
Недолговечны ее кабала и опала.
— Так разрешите же в честь новогоднего бала
Руку на танец, сударыня, вам предложить!

— Месяц — серебряный шар со свечою внутри,
И карнавальные маски — по кругу, по кругу!
— Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,
И — раз-два-три,
раз-два-три,
раз-два-три,
раз-два-три!..

Собирались наскоро...
Юрий Левитанский
Собирались наскоро,
Обнимались ласково,
Пели, балагурили,
Пили и курили.
День прошёл - как не было.
Не поговорили.
Виделись, не виделись,
Ни за что обиделись,
Помирились, встретились,
Шуму натворили.
Год прошёл - как не было.
Не поговорили.

Так и жили - наскоро,
И дружили наскоро,
Не жалея тратили,
Не скупясь дарили.
Жизнь прошла - как не было.
Не поговорили.

Ключик
Юрий Левитанский
Был дождик в полусне,
Канун исхода.
Был зайчик на стене,
Была охота.
Был дачный перегон,
Грибы, сугробы.
Варили самогон.
Зачем? А чтобы.

Варили вермишель.
Когда? Вначале.
Когда еще – Мишель,
Ау! – кричали.

Меж всех этих забот,
Охот, получек,
Он был как словно тот
Скрипичный ключик.

Он смутно различал
Сквозь суть причины
Концы иных начал,
Иной кручины.

Диван вносили в дом,
Тахту с буфетом.
Но суть была не в том,
А в том и в этом.

И пусть он не был тем,
А все ж заметим,
Что был он между тем
И тем, и этим.

Он частью был всего,
Что было тоже.
А впрочем, ничего.
Возможно все же.

Что я знаю про стороны света?..
Юрий Левитанский
Что я знаю про стороны света?
Вот опять, с наступлением дня,
Недоступные стороны света,
Как леса, обступают меня.
Нет, не те недоступные земли,
Где дожди не такие, как тут,
Где живут носороги и зебры
И тюльпаны зимою цветут,
Где лежат на волнах кашалоты,
Где на ветках сидят какаду...
Я сегодня иные широты
И долготы имею в виду.
Вот в распахнутой раме рассвета
Открываются стороны света.
Сколько их?
Их никто не считал.
Открывается Детство,
И Старость.
И высокие горы Усталость.
И Любви голубая дорога.
И глухие низины Порока.
И в тумане багровом Война -
Есть такая еще сторона
С небесами багрового цвета.
Мы закроем вас,
Темные стороны света!

Сколько есть неоткрытых сторон!
Все они обступают меня,
Проступают во мне,
Как узоры на зимнем окне,
Очень медленно тают,
И вновь открываются
В раме рассвета
Не открытые стороны света.

Юрий Левитанский
Ялтинский домик
Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой,
вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой,
как мне ни странно и как ни печально, увы —
старый мой доктор, я старше сегодня, чем вы.

Годы проходят, и, как говорится, — сик транзит
глория мунди, — и всё-таки это нас дразнит.
Годы куда-то уносятся, чайки летят.
Ружья на стенах висят, да стрелять не хотят.

Грустная жёлтая лампа в окне мезонина.
Чай на веранде, вечерних теней мешанина.
Белые бабочки вьются над жёлтым огнём.
Дом заколочен, и все позабыли о нём.

Дом заколочен, и нас в этом доме забыли.
Мы ещё будем когда-то, но мы уже были.
Письма на полке пылятся — забыли прочесть.
Мы уже были когда-то, но мы ещё есть.

Пахнет грозою, в погоде видна перемена.
Это ружье ещё выстрелит — о, непременно!
Съедутся гости, покинутый дом оживёт.
Маятник медный качнётся, струна запоёт...

Дышит в саду запустелом ночная прохлада.
Мы старомодны, как запах вишнёвого сада.
Нет ни гостей, ни хозяев, покинутый дом.
Мы уже были, но мы ещё будем потом.

Старые ружья на выцветших старых обоях.
Двое идут по аллее — мне жаль их обоих.
Тихий, спросонья, гудок парохода в порту.
Зелень крыжовника, вкус кисловатый во рту.

Всего и надо, что вглядеться,- боже мой...
Юрий Левитанский
Всего и надо, что вглядеться,- боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться,-
И не уйдешь, и некуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться,- боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.

Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.

Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.

Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.

А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.

Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!

Мое поколение
Юрий Левитанский
И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.
Вот и живу теперь - поздний.
Лист раскрывается - поздний.
Свет разгорается - поздний.
Снег осыпается - поздний.
Снег меня будит ночами.
Войны снятся мне ночами.
Как я их скину со счета?
Две у меня за плечами.
Были ранения ранние.
Было призвание раннее.
Трудно давалось прозрение.
Поздно приходит признание.
Я все нежней и осознанней
это люблю поколение.
Жестокое это каление.
Светлое это горение.
Сколько по свету кружили
Вплоть до победы - служили.
После победы - служили.
Лучших стихов не сложили.
Вот и живу теперь - поздний.
Лист раскрывается - поздний.
Свет разгорается - поздний.
Снег осыпается - поздний.
Лист мой по ветру не вьется -
крепкий, уже не сорвется.
Свет мой спокойно струится -
ветра уже не боится.
Снег мой растет, нарастает -
поздний, уже не растает.
Замирая, следил, как огонь подступает к дровам...
Юрий Левитанский
Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.
Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.
Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.
Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...

Ветка вереска, черная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.

Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, желтый скворец —
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.

Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.

Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.
А словам еще больно, словам еще хочется петь.

Но у Рижского взморья все тише стучат поезда.
В заметенном окне полуночная стынет звезда.

Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.

Опускается занавес белый над сценой пустой.
И уходят волхвы за неверной своею звездой.

Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землей холода.

1976
Вот приходит замысел рисунка...
Юрий Левитанский
Вот приходит замысел рисунка.
Поединок сердца и рассудка.
Иногда рассудок побеждает:
он довольно трезво рассуждает,

здравые высказывает мысли -
ну, и побеждает в этом смысле...

Сердце бьется, сердце не сдается,
ибо сердце сердцем остается.

Пусть оно почаще побеждает!
Это как-то больше убеждает.

Стихи Левитанского про одиночество, стихи о дружбе и друзьях,
об уходящем времени и любви.

Не поговорили.

Собирались наскоро, обнимались ласково,
Пели, балагурили, пили и курили.
День прошел — как не было.
Не поговорили.
Виделись, не виделись, ни за что обиделись,
Помирились, встретились, шуму натворили.
Год прошел — как не было.
Не поговорили.
Так и жили — наскоро, и дружили наскоро,
Не жалея тратили, не скупясь, дарили.
Жизнь прошла — как не было.

Не поговорили…

***

Сто друзей

Ста рублей не копил – не умел.
Ста друзей все равно не имел.
Ишь чего захотел – сто друзей!
Сто друзей – это ж целый музей!
Сто, как Библия, мудрых томов.
Сто умов.
Сто высотных домов.
Сто морей.
Сто дремучих лесов.
Ста вселенных заманчивых зов:
скажешь слово одно -
и оно
повторится на сто голосов.
Ах, друзья,
вы мудры, как Сократ.
Вы мудрее Сократа стократ.
Только я ведь и сам не хочу,
чтобы сто меня рук – по плечу.
Ста сочувствий искать не хочу.
Ста надежд хоронить не хочу.
…У витрин, у ночных витражей,
ходят с ружьями сто сторожей,
и стоит выше горных кряжей
одиночество в сто этажей.

***

Попытка убыстренья

Я зимнюю ветку сломал, я принес ее в дом
и в стеклянную банку поставил.
Я над ней колдовал, я ей теплой воды подливал,
я раскрыть ее листья заставил.
И раскрылись зеленые листья,
растерянно так раскрывались они,
так несмело и так неохотно,
и была так бледна и беспомощна бедная эта
декабрьская зелень —
как ребенок, разбуженный ночью,
испуганно трущий глаза
среди яркого света,
как лохматый смешной старичок,
улыбнувшийся грустно
сквозь слезы.

***

Ночью проснулся от резкого крика «Спасите!»

Ночью проснулся от резкого крика «Спасите!».
Сел и прислушался. Тихо в квартире и сонно.
Спали спокойно мои малолетние чада,
милые чада, мои малолетние дщери.

Что же случилось? Да нет, ничего не случилось.
Все хорошо, мои милые. Спите спокойно.
Да не разбудит однажды и вас среди ночи
тщетно молящий о помощи голос отцовский.

Да не почудится вам, что и вы виноваты,
если порою мне в жизни бывало несладко,
если мне так одиноко бывало на свете,
если хотелось мне криком кричать
временами.

***

Живешь, не чувствуя вериг

Живешь, не чувствуя вериг,
живешь — бежишь туда-сюда.
— Ну как, старик? — Да так, старик!
Живешь — и горе не беда. —
Но вечером,
но в тишине,
но сам с собой наедине,
когда звезда стоит в окне,
как тайный соглядатай,
и что-то шепчет коридор,
как ростовщик и кредитор,
и въедливый ходатай…

Живешь, не чувствуя вериг,
и все на свете трын-трава.
— Ну как, старик? — Да так, старик!
Давай, старик, качай права! —
Но вечером,
но в тишине,
но сам с собой наедине,
когда звезда стоит в окне,
как тайный соглядатай…

Итак — не чувствуя вериг,
среди измен, среди интриг,
среди святых, среди расстриг,
живешь — как сдерживаешь крик.
Но вечером,
но в тишине…

***

Как медленно тебя я забывал!

Как медленно тебя я забывал!
Не мог тебя забыть,
а забывал.
Твой облик от меня отодвигался,
он как бы расплывался,
уплывал,
дробился,
обволакивался тайною
и таял у неближних берегов —
и это все подобно было таянью,
замедленному таянью снегов.
Все таяло.
Я начал забывать
твое лицо.
Сперва никак не мог
глаза твои забыть,
а вот забыл,
одно лишь имя все шепчу губами.
Нам в тех лугах уж больше не бывать.
Наш березняк насупился и смолк,
и ветер на прощанье протрубил
над нашими печальными дубами.
И чем-то горьким пахнет от стогов,
где звук моих шагов уже стихает.
И капля по щеке моей стекает…
О, медленное таянье снегов!

***

Я вас не задержу

Я вас не задержу.
Да-да, я ухожу.
Спасибо всем за все.
Счастливо оставаться.
Хотя, признаться, я
и не предполагал,
что с вами будет мне
так трудно расставаться.

------
Литература:
Текст интервью Ирины Левитанской «Ей было 19 – Ему 63…» газета kp.ru/ daily/22476/14809/

Материалы сайта «Википедия»

Материалы сайта Aforizm.ru

Материалы сайта levitansky.ouc.ru

Другие статьи в литературном дневнике:

• 12.01.2022. О критиках. Юрий Левитанский