Сэм Симкин
* * *
Я выбросил в море три майки,
в работе истлевших дотла.
На Кубу, Гаити, Ямайку
легко их волна отнесла.
А ночью на палубу «Веги»
упало три малых звезды,
как будто бы тройка в разбеге
свихнулась от быстрой езды.
Я трижды горел на работе
под шум корабельных винтов,
за дух процветанья на флоте
к любым испытаньям готов.
Ещё
до последней побудки
сношу я три майки подряд...
Под музыку боцманской дудки
три новых звезды догорят.
Да будут три тайны открыты
рыбачкам,
созвездьям,
цветам...
Короткие строчки открыток,
искусанный текст телеграмм.
Твои сухопутные губы
шутя произносят слова:
Ямайка, Гаити, Куба –
Антильские острова.
***
***
Что с жизнью пьют на брудершафт
без чоканий и тостов?
Быть может, ром, быть может, шнапс,
быть может, воду просто.
Я знаю: пьют весенний сок,
надрезав бок берёзы.
Пьют спирт, не брезгуют росой,
проглатывают слёзы.
Но как из этих блюд простых
создать такое варево,
чтоб даже при смерти на «ты»
мне с жизнью разговаривать?
Сэм Симкин
Поэт. Родился в 1937 году в Оренбурге. В 1964 году окончил Калининградский технический институт рыбной промышленности и хозяйства. Ходил в море на рыбопромысловых судах. В 1974 году окончил Литературный институт им. М. Горького. Руководил литературным объединением «Родник». Лауреат премий «Признание» и «Вдохновение». Составитель-переводчик антологии поэтов Восточной Пруссии «Свет ты мой единственный...» и серии книг «Поэзия Восточной Пруссии». Заслуженный работник культуры.
Наше время состоит из нас
***
Город подарила мне судьба.
Вдохновенный после возрожденья,
он – учитель мой
и мой судья,
друг
с «лица необщим выраженьем».
Город воспитал ученика
( у него таких, как я, – когорта),
посвятил меня в сан рыбака,
просолил в морях мои бока
и диспетчером назначил порта.
Я влюблён в осанку Корабля.
Порт приписки –
мой со дня приезда,
здесь вторая родина моя:
время,
образ действия
и место.
Наше время состоит из нас,
свято место пусто не бывает.
...Наплывает красок новизна,
и
мой город
в синей дымке тает.
Но свою влюблённость не спеши
с лёгкостью спалить,
как сигарету.
На камнях Его живой души
нашей памяти и жизни м е т ы .
На Куршской косе
Брожу меж сосен в одиночку,
как раньше в жизни не бродил,
и только пушкинскую сточку
твержу: «Октябрь уж наступил...»
Брожу без знаков препинаний:
безоблачный приют для дум.
И тишину моих блужданий
сопровождает сосен шум.
Как сосны высоко воздеты –
считают вёрсты до небес!
Мои бродячие сюжеты:
и дюны, и залив, и лес.
Рыбак, лесник да орнитолог
на перекрестье трёх дорог
сойдутся,
но совсем не долог
их о погоде диалог,
что близится циклон опасный
с дождём и снегом пополам.
А дни – раскованны и ясны –
как письма Пушкина к друзьям.
К морю
Я шёл к нему, судьбы началу,
за тридевять земель
и за
благословеньем –
клокотало
и выжигало мне глаза.
Закольцевало,
как зазноба,
ажурной сканью зазвеня,
ошеломило до озноба
и разом грянуло в меня.
Из книг я вычитал его,
открыл в разноголосом хоре,
но первый раз увидел море –
и стало страшно и легко.
Оно звало меня:
«Пойдё-ё-ём!»
и пряталось в тумане синем,
но было лёгким на помине,
и я стал лёгким на подъём.
Пошёл за совесть и за страх
и не обрёл судьбы дороже:
оно надолго въелось в кожу
и запеклось на вымпелах!
Семь степеней его свободы
всегда несёт в себе моряк.
Их не утратишь через годы,
как невозможно дважды сходу
войти в одну и ту же воду
и как нельзя гасить маяк.
* * *
Транжирь себя на нужды флота,
всю душу выложи, как мот,
иначе море, как болото,
тебя по горло засосёт.
Здесь только полная отдача –
тогда траления легки,
тогда придут к тебе удача
и рыб большие косяки.
И,
перегнувшись через планширь,
увидишь вдруг на гребне волн
всё,
что не замечалось раньше,
чем переполнен был и полн.
Что, не скупясь,
ты растранжирил,
на благо флота промотал –
несёт перед тобой в ранжире
седьмой,
восьмой,
девятый вал.
Ведь флот, он так же, как
искусство:
он требует всех жертв сполна.
И на листах морской капусты
напишут наши имена.
***
И. Строганову
Я никому бы не поверил,
что моря больше, чем земли,
покуда лично не проверил,
куда уходят корабли.
Но между строк прочтя в Гомере,
что Одиссей был одессит,
я к морю,
словно к высшей мере,
приговорён
и морем сыт.
Случилось сильное волненье –
двенадцать балов!
С этих пор
и приведён был в исполненье
мне вынесенный приговор.
А палуба была мне домом,
моей землёй,
моей судьбой.
Но иногда ямайским ромом
меня снабжал морской прибой.
Один глоток его,
к примеру,
поможет –
якоря поднять,
второй – взять курс,
а третий, в меру,
Гомера правильно понять.
… Ни водоросли, ни рыбы,
ни корабли, ни облака
и дня прожить-то не смогли бы
без Моря и без Рыбака.
Я никому бы не поверил,
что моря больше,
чем земли,
покуда лично не проверил,
куда уходят корабли.
***
Я выбросил в море три майки,
в работе истлевших дотла.
На Кубу, Гаити, Ямайку
легко их волна отнесла.
А ночью на палубу «Веги»
упало три малых звезды,
как будто бы тройка в разбеге
свихнулась от быстрой езды.
Я трижды горел на работе
под шум корабельных винтов,
за дух процветанья на флоте
к любым испытаньям готов.
Ещё
до последней побудки
сношу я три майки подряд...
Под музыку боцманской дудки
три новых звезды догорят.
Да будут три тайны открыты
рыбачкам,
созвездьям,
цветам...
Короткие строчки открыток,
искусанный текст телеграмм.
Твои сухопутные губы
шутя произносят слова:
Ямайка, Гаити, Куба –
Антильские острова.
Верблюд в зоопарке
Морскому зверю – море льётся,
а вот пустынь не создают.
И скучно, скучно!
Не плюётся
цивилизованный верблюд.
Здесь, как в оазисе, побеги
цветут.
Служителей гурьба.
А он мечтает о побеге
и копит мужество в горбах.
И видит:
шествуют верблюды,
их гонит солнечный удар,
их бьют измученные люди,
когда кончается вода.
Там, в дюнах, с ними счастье ходит,
но нет ему пути назад.
Он вдохновенно мордой водит:
ему б вернули этот ад!
И вновь светлеет отрешённо
его раскосый жёлтый взор,
и за узорчатой решёткой
встаёт пустынный горизонт.
А по входным билетам честно
разгуливает праздный люд,
и никому не интересно,
что слишком тесно здесь и пресно…
И докажи, что ты – верблюд!
***
Что утаил футляр обычный?
Мелодии каких разлук?
Пусть нам раскроет ключ скрипичный
сердечный скрип, скрипичный звук.
Какие тайны Страдивари
в молчанье нотного крючка
припрятал в стареньком футляре
на взмахе тонкого смычка?
Вот инструмент у подбородка,
гриф,
как весло,
зажат в руке,
и скрипка,
лёгкая, как лодка,
плывёт по вспененной реке.
Я вслушиваюсь, как акустик:
река впадает в океан,
и музыкой её до устья,
до верфей – воздух осиян.
Казалось море по колено.
Ушёл последний пароход.
Но скрипка голосом сирены
о том отчаянно поёт,
что жизнь пресна без жизни личной
и без любимой быт суров
дел корабельных и скрипичных
равновеликих мастеров.
***
Нам глупый дождь за ворот лил,
нас разлучил на год…
Мои планеты – корабли
«Сатурн» и «Алиот»,
да судовая роль –
уметь
планеты обживать.
Но будет палых листьев медь
звенеть и оживать.
Как солона вода морей!
А за морями –
глянь –
земля,
той соли солоней.
Едва забрезжит рань,
к ней сразу выведет компас
«Сатурн» и «Алиот».
Пробьёт для нас урочный час,
пусть дождь за ворот льёт,
скажу я гаснущей звезде,
любому кораблю:
– И на земле, и на воде
аз есмь,
и я люблю!
Разлука
Влача разлуку глухо,
земля всё так же вертится.
Я приложил к ней ухо
и слышу твоё сердце.
Но далеко-далёко
оно стучит, как надо,
из Владивостока
до Калининграда.
А между нами семь часов,
семь чётких поясов,
семь бед,
семь птичьих голосов,
семьдесят семь лесов.
Мне срочно надо разгадать,
о чём поют дрозды,
о чём мечтают города,
о чём шумят дожди,
куда за горизонт, за луг
проносится гроза?
Я верю в колдовство разлук,
в твои глаза.
***
Что с жизнью пьют на брудершафт
без чоканий и тостов?
Быть может, ром, быть может, шнапс,
быть может, воду просто.
Я знаю: пьют весенний сок,
надрезав бок берёзы.
Пьют спирт, не брезгуют росой,
проглатывают слёзы.
Но как из этих блюд простых
создать такое варево,
чтоб даже при смерти на «ты»
мне с жизнью разговаривать?
Другие статьи в литературном дневнике:
