Коппард Альфред Эдгар - Пятьдесят фунтов

После чая Филип Рептон и Юлейли Барнс обсуждали свое безрадостное положение. Рептон — один из тех лондонских журналистов, что не имеют постоянной работы, был темноволосый рассудительный человек, худой и понурый, всем своим видом являвший пример благовоспитанного неудачника. Он писал статьи на такие темы, как «Единый земельный налог, диета и благоразумие», «Тщетность того, другого или третьего» или «Значение того, другого или третьего», отделывал их с дотошным усердием и подписывал «Ф. Стик Рептон».
У Юлейли были каштановые волосы, она была решительной, безрассудной и импульсивной. Она успела поработать и модисткой, и секретаршей, и прислугой, и кем-то в столовой. Ф. Стик Рептон, как теперь говорят, подцепил ее, когда она скиталась по Лондону не то чтобы без гроша в ко¬ шельке, но даже и без кошелька, и пока не стремился, чтобы она от него отцепилась.
— Не понимаю! Это мерзко, чудовищно!
— Лалли неловко возилась со спичками перед газовым камином, который зажигался, когда в счетчик опускали пенни; наступил сентябрь, и к вечеру у них на самом верху всегда делалось холодно. Их квартира находилась на пятом этаже, куда вело — о боже! — пятнадцать тысяч ступенек. Из их окна за печной трубой была видна сияющая цепь огней на Хай Холборн, откуда доносились гудки и шум автобусов, От этого становилось уютно. — Приверни газ, слышишь! — закричал Филип, Газ неожиданно гулко вспыхнул, стоявшая на коленях Лалли отдернула руки, выронила коробок и сказала «Черт!» таким тоном, каким говорят молочнику: «С доб¬ рым утром!». — Ты же знаешь, что так нельзя! — ворчал Реп-тон.
— Когда-нибудь ты взорвешь нас к дьяволу.
Как это похоже на Лалли, вечно она так, и этот газ, и горы сахара в его стакане с чаем, и то, как она... и... о господи! В первые дни их совместной жизни, которая так внезапно и без всяких формальностей началась шесть месяцев назад, ее бесхитростные, скрытые от глаз до¬ стоинства приводили его в восторг самой своей неожи¬ данностью; они проглядывали вдруг и загорались яр¬ ким светом, потом тускнели, потом снова вспыхивали, она была не просто единственной звездой на его небо¬ склоне, а целым мерцающим созвездием. Их гостиная была невзрачной комнатой, очень маленькой, но с очень высоким потолком. Голенастая газовая труба устремлялась с середины потолка вниз, к середине стола, словно сгорала от желания узнать, какого цвета скатерть — розовая, желтая или коричне¬ватая, а решить это и в самом деле было трудно, но, убедившись, что скатерть, какого бы оттенка она ни была, вся испещрена пятнами от чашек и завалена большими конвертами, труба в приливе разочарования резко изгибалась, принимала горизонтальное положе¬ние и высовывала синий язык пламени у репродукции Моны Лизы, висевшей над камином. Эти конверты были для Лалли сущей пыткой, они- то и представляли собой чудовищное и мерзкое явле¬ ние, которого она не могла понять. Они постоянно валялись на столе или где-нибудь еще в комнате, рас¬ пухшие от рукописей, которые никто из редакторов не желал принимать, хотя сами небось даже не удосу¬ живались их прочесть, — и вот наступил тот критиче¬ ский момент, когда, как заявила Лалли, необходимо было что-то сделать. Рептон уже и так делал все, что мог, — неустанно писал дни и ночи напролет, но все его проекты оказывались несостоятельными и увядали на корню, так что утром, в полдень и вечером он по¬ лучал свои рукописи обратно, никому не нужные, как прошлогодний снег. Он был подавлен, он выдохся, зашел в тупик. А больше он просто ничего не умел, решительно ничего. Он обладал только своим изуми¬ тельным даром, в остальном, Лалли это знала, он был ни к чему не приспособлен, и эти издатели с тупым упорством убивали его. Уже несколько недель, как они с Филом не обедали по-настоящему. Теперь, если им 48 перепадало что-нибудь вкусное и сытное, они садились за стол молча, сосредоточенно и уничтожали все под¬ чистую. Насколько Лалли могла судить, никаких видов на регулярные обеды ни сейчас, ни в будущем у них не имелось, но хуже всего то, что Филип был слишком горд: он был такой гордый, что не мог просить о по¬ мощи! Правда, это не помешало бы ему принять ее, если бы ему. ее предложили, нет, нет, если бы помощь пришла, он был бы счастлив. А так его уязвимая, пуг¬ ливая гордость словно скручивала его в узел, и он не мог просить, он походил на раненого зверя, который прячет свою боль от всего света. Только Лалли знала, как ему плохо, но почему этого не видели другие, эти негодяи издатели? Ему самому так мало было нужно, и он был такой великодушный! — Фил, — сказала Лалли, присев к столу. Рептон развалился в плетеном кресле перед камином. — Я не в силах больше ждать. Я должна найти себе ра¬ боту. Мы делаемся все беднее и беднее. Дальше так нельзя, это бессмысленно. Я больше не могу этого вы¬ носить. — Нет, нет, милая, этого я не допущу. — Но я должна! — воскликнула она. — Ну, почему ты такой гордый? — Гордый, гордый! — Он, не отрываясь, глядел на огонь, и его усталые руки безвольно свешивались с подлокотников. — Ты не понимаешь. Есть вещи, с ко¬ торыми плоть должна смиряться, и дух человека тоже призван смиряться с ними... Лалли нравилось слушать, когда он так говорил, и слава богу: ведь Рептон был весьма склонен к подоб¬ ным рассуждениям. В глубине души Лалли была убеж¬ дена, что Рептону вполне доступна великая, почти не¬ постижимая мудрость. — Дело не в гордости, дело в том, что жизнь, во всяком случае — моя жизнь, подчинена определенным правилам, и допустить этого я не могу. Я бы этого не вынес, я бы покоя не знал. Не могу тебе этого объяс¬ нить, Лалли, ты просто должна мне поверить. — Хоть в голове его и было пусто, но было гордо поднято чело. Он говорил быстро и закончил почти со злостью: — Если б у меня были деньги! Не для себя. Я-то могу вы¬ нести все, все, что угодно. Так уже бывало раньше, и я 4 Коппард 49 выдержу это еще не раз, я уверен. Но я обязан поду¬ мать о тебе. Это было совершенно невыносимо. Лалли вскочила, подошла к Рептону и остановилась перед ним. — Ну, почему ты такой глупый? Я сама могу по¬ думать о себе, и сама о себе позабочусь. Я тебе не же¬ на. Ты гордый, но не могу же я из-за этого умирать с голоду. Я тоже гордая. Я тебе в тягость. Раз ты не даешь мне работать, пока мы живем вместе, то я уйду от тебя и буду зарабатывать сама. — Уйдешь! Бросишь меня в такой момент, когда все так скверно? — На его бледном лице промелькнуло смятение. — Ну и прекрасно, уходи, уходи, пожалуй¬ ста! — Но тут же, растроганный и опечаленный, он взял ее руки в свои и принялся ласкать их. — Не глу¬ пи, Лалли, это временные осложнения. Я знавал худ¬ шие времена, и они никогда не продолжались долго, всегда что-нибудь да подворачивалось, всегда. Во всем есть доброе и злое начало, но добро всегда побеждает, вот увидишь. — А я не хочу ждать, когда оно победит. Я в него не верю, никогда его не видела, никогда не чувство¬ вала, мне от него нет никакого проку. Я могла бы пой¬ ти и украсть, могла бы пойти на панель, сделать лю¬ бую гадость — мне все равно. Но что хорошего в добре, если от него нет никакого толка? — Постой, постой, — задохнулся Рептон. — ; какой толк в зле, если от него не делается лучше? — Я в том смысле... — начала Лалли. — В том, что ты говоришь, нет никакого смысла. — Я в том смысле, что, когда нет выбора, нечего тратить время на разговоры о морали и о гордости, это глупо. Ах, милый! — Она опустилась на пол и прижа¬ лась к его груди. — Я не о тебе, ты для меня все. По¬ тому-то меня и злит, что с тобой так обращаются, злит, что ты получаешь удар за ударом, что нет никаких улучшений. И так будет всегда. Теперь я понимаю, что ничего не изменится, и это ужасает меня. — Ну, ну, — он поцеловал ее и стал успокаивать: она была его возлюбленная. — Когда нам плохо, наше воображение окрашивается в цвет наших злоключений, несчастий и неудач. На меня иногда находит странное предчувствие, что когда-нибудь меня повесят. Да, да, 50 не знаю, за что, ну в самом деле, за что меня могли бы повесить? А в другие дни что-то подсказывает мне, что я стану, знаешь, кем? Премьер-министром! Да, это все — явления необъяснимые. Я даже знаю, что должен буду делать, у меня свои планы, я даже составил спи¬ сок министров своего кабинета. Вот как бывает! Но Лалли твердо решила уехать от него, она оста¬ вит его на время и заработает себе на жизнь. А когда дела пойдут на лад, она вернется. Так она ему и ска¬ зала. У нее есть друзья, которые обещали подыскать ей какую-нибудь работу. — Но что ты собираешься делать, Лалли? Я... — Уеду в Глазго, — ответила она. «В Глазго? — Он кое-что слышал об этом Глазго! — Боже милостивый!» — У меня там есть знакомые, — спокойно продол¬ жала девушка. Она поднялась и присела на ручку кресла. — На прошлой неделе я им написала. Они най¬ дут мне работу в любую минуту, и я смогу поселиться у них. Они меня зовут, даже прислали денег на до¬ рогу. Мне кажется, я должна ехать. — Значит, ты меня не любишь, — сказал он. Лалли поцеловала его. — Нет, ты любишь? Скажи! — Ну да, милый, — сказала Лалли, — конечно. Ему стало не по себе; он обиженно отстранил ее. Куда же умчалась их бурная, страстная любовь? Она внимательно вглядывалась в него, потом ласково про¬ изнесла: — Любимый, не грусти, не принимай это так близ¬ ко к сердцу. Да я для тебя луну с неба достану. — Нет, нет, не надо! — нелепо воскликнул он. В ответ на ее снисходительную улыбку он мрачно засмеялся и откинулся в кресле. Девушка встала и начала бродить по комнате, машинально поправляя какие-то мелочи, но тут он снова заговорил: — Значит, я тебе надоел? Лалли решительно подошла и опустилась возле него на колени. — Если бы ты мне надоел, Фил, я бы себя убила. Он обиженно пропустил ее слова мимо ушей. — Пожалуй, этим и должно было кончиться. Но я так безумно любил тебя. 4* 51 Тут уж Лалли заплакала, припав к его плечу, а он рассеянно перебирал пальцами пряди ее густых каш¬ тановых волос, словно это были брелоки на цепочке от часов. — А я-то думал, что как только наши дела попра¬ вятся, мы сможем пожениться. — Я вернусь, Фил, — она нежно обняла его. — Я вернусь, как только ты этого захочешь. — Значит, ты все-таки решила уйти? — Да, — сказала Лалли. — Ты не должна уходить! — Я бы и не ушла, если бы... если бы хоть что-ни¬ будь, если бы тебе хоть как-то повезло. Но раз все так сложилось, я должна уйти, чтобы дать тебе хоть ка¬ кую-то возможность; ты же понимаешь, милый? — Ты не должна уходить, я протестую, Лалли. Я ведь люблю тебя, и, конечно, мне хочется, чтобы ты осталась со мной, вот и все. — А как мы будем жить? — Я... я не знаю. Что-нибудь откуда-нибудь да сва¬ лится, но мы должны быть вместе. Ты не должна ухо¬ дить. Лалли вздохнула: какой он глупый. А Рептона на¬ чала точить обида на то, что она все сделала по секре¬ ту, ничего ему не сказала перед тем, как написать в Глазго. И вот, пожалуйста, — у нее уже и деньги на билет и можно считать, что она уехала. Да, все кон¬ чено. — Когда ты собираешься ехать? — Еще не так скоро, почти через две недели. — Великий боже! — простонал он. Ну ясно, все кончено. Ему и в голову никогда не приходило, что ко¬ нец может быть таким, что она первая порвет с ним. Мысленно он всегда рисовал себе трогательную сцену, как он с достоинством и мягкой иронией сообщает ей, что, мол... Он, правда, не очень представлял себе, ка¬ кие скажет слова, но считал, что случится это имен¬ но так. И вдруг, нате вам, у нее уже билет в Глазго, можно считать, что ее уже здесь нет. Никакой трога¬ тельной сцены, никакой мягкой иронии — на самом-то деле он был взбешен, взбешен, хоть и не выказывал этого, в нем все так я кипело. Но он сказал спокойно и грустно: 52 — Что ж, я перенес столько невзгод, перенесу, на¬ верно, и это. — Вид у него был мрачный и трагический. — Фил, милый, ведь я делаю это ради тебя. Рептон презрительно хмыкнул. — Нам свойственно заблуждаться насчет причин, толкающих нас на самые обычные поступки. Природа лукавит со всеми нами. Ты устала от меня, что ж, я не вправе тебя винить. Юлейли была так взволнована, что снова не смогла удержаться от слез. Но все-таки она написала своим знакомым в Глазго, обещая приехать в условленный срок. На другой день к вечеру, когда она была одна, при¬ шло письмо на ее имя. Оно было из юридической кон¬ торы в Корнхилле, куда ее просили зайти. В душе Лалли вспыхнула надежда — а вдруг ей предложат ра¬ боту и в конце концов она сможет остаться в Лондоне! Если так, она тут же, на месте, даст согласие, придет¬ ся только уговорить Фила, что это самое разумное. Однако в конторе в Корнхилле ее ждала еще более поразительная новость. Придя туда, она показала пись¬ мо мальчишке-рассыльному с очень маленьким носом и почти полным отсутствием ногтей, и он провел ее к пожилому человеку, у которого, наоборот, и нос и ног¬ ти отличались завидной длиной. Любезно улыбаясь, длинноносый проводил ее наверх, в унылую каморку, где сидел джентльмен, голова которого была скудно украшена седыми волосками, а кожа на лице была желтоватая и бугристая. Задав ей несколько вопросов, касающихся истории ее семьи, и, по-видимому, удов¬ летворившись ее ответами, которые его, впрочем, ни¬ чуть не удивили, джентльмен сообщил Лалли ошелом¬ ляющую новость, что ей в соответствии с завещанием забытой и недавно скончавшейся тетки надлежит по¬ лучить наследство в восемьдесят фунтов стерлингов. Он обещал, что после всяких формальностей, установ¬ ления личности и прочего, на что уйдет около недели, Лалли сможет получить деньги. Как она спустилась вниз, как оказалась на шумной улице, как шла обратно в Холборн, Лалли не заметила: она находилась в состоянии блаженства, в упоении, когда жизнь кажется в тысячу раз необъятней, каж¬ дый шаг доставляет радость, каждая мысль приводит 53 в восторг. Все деньги она отдаст Филипу, и, если уж он так сильно этого хочет, теперь она даже может вый¬ ти за него замуж. Хотя, пожалуй, десять фунтов она прибережет для себя. А семидесяти остальных им хва¬ тит... даже представить невозможно, как надолго их хватит. Они могут дать себе небольшой отдых и на некоторое время уехать за город. Филип так устал и измучился. А может быть, лучше не говорить Филипу, пока эти чудесные деньги не окажутся у нее в руках. В жизни нет ничего надежного, особенно когда дело касается денег; вдруг в самый последний момент слу¬ чится что-нибудь ужасное и деньги уплывут у нее из- под носа. Ох, тогда она с ума сойдет. Итак, несколько дней она скрывала от него свои удивительные новости. Надвигающаяся разлука вселяла в Рептона нежную грусть, и это было очень трогательно. — Юлейли, — говорил он (почему-то он вдруг усвоил себе привычку называть ее полным именем) , — Юлейли, мы провели вместе чудесные дни, великолеп¬ ные, такого у нас в жизни больше никогда не будет. Она часто проливала при этом слезы, но ни единым словом не выдавала своей великой тайны. А между тем ей стало казаться все более вероятным, что его не¬ счастная гордость не позволит ему и сейчас принять у нее эти деньги. Глупый, глупый Филип! Конечно, будь они женаты, все было бы иначе, тогда бы он, ра¬ зумеется, взял их: ведь, по существу, они принадле¬ жали бы ему. Придется ей придумать какую-нибудь уловку, чтобы обмануть его щепетильность. Просто бе¬ да, что он такой щепетильный, но все-таки это очень благородно с его стороны — мало кто из мужчин по¬ стесняется взять деньги от женщины, с которой живет, И вот через неделю ее снова вызвали в контору в Корнхилле, и седой джентльмен вручил ей чек на во¬ семьдесят фунтов стерлингов, которые мисс Юлейли Барнс надлежало получить в Английском банке. Мисс Барнс выразила желание сделать это немедленно, и по¬ сему пожилому длинноносому клерку поручили про¬ водить ее в Английский банк, который был совсем рядом, и помочь получить по чеку. — Чрезвычайно приятное поручение! — воскликнул этот джентльмен, когда они, пройдя мимо Королевской биржи, свернули на Треднидл-стрит. Мисс Барнс 54 с благодарностью улыбнулась, и он принялся рассказы¬ вать ей о других подарках судьбы, прошедших через его руки — колоссальные суммы, очень важные осо¬ бы, — так что в конце концов Лалли стало казаться, будто Блэкбин, Карп и Рэнсом только тем и занима¬ лись, что раздавали состояния всем и каждому. — Да, но сам я, — сказал после затяжного при¬ ступа кашля клерк, который, по-видимому, был под¬ вержен простудам, — сам я никогда ничего не получал и никогда не получу. А если бы мне повезло, знаете, что бы я сделал? Однако тут они вступили под своды банка, и, увле¬ ченная сложной процедурой, мисс Барнс забыла спро¬ сить клерка, как бы он распорядился наследством, и, кто знает, может быть, таким образом она лишилась крайне ценных сведений. Спрятав в сумочку одну бу¬ мажку в пятьдесят фунтов и шесть пятифунтовых, она распрощалась с длинноносым клерком, который пылко потряс ей руку и заверил, что фирма Блэкбин, Карп и Рэнсом всегда к ее услугам. Затем, ликующая, как птица, она устремилась на улицу и замедлила шаги только, когда у нее от быстрого бега перехватило ды¬ хание. Тут она поравнялась с витриной машинопис¬ ного бюро. Весело впорхнув в приемную, она положила листок бумаги перед прекрасной Гебой, сидевшей за машинкой. — Я бы хотела напечатать это, если можно, — ска¬ зала Лалли. Красавица машинистка прочла текст и уставилась на наследницу. — Адреса никакого не нужно, — сказала Лалли, — возьмите, пожалуйста, обычный чистый лист. Через несколько минут она получила аккуратно напечатанный текст в конверте и, расплатившись, по¬ спешила в районное рассыльное бюро. Там она изме¬ ненным почерком написала на конверте «Ф. Стику Рептону, эсквайру» и их адрес в Холборне. И еще раз прочла напечатанное письмо: «Уважаемый сэр, Как и многие другие, я искренне восхищаюсь Ва¬ шим литературным даром и потому прошу принять это 55 материальное выражение признательности от постоян¬ ного читателя Ваших статей, который по чисто личным причинам предпочитает остаться неизвестным. Искренне Ваш Благожелатель». Приложив к письму пятьдесят фунтов, Лалли тща¬ тельно сложила обе бумажки и заклеила конверт. По¬ том служащий передал его мальчику в форме, и тот ушел, беззаботно насвистывая, что несколько обеспо¬ коило Лалли — уж больно он казался маленьким и легкомысленным, чтобы доверять ему такие деньги. Потом Лалли вышла из рассыльного бюро, разменяла одну из пятифунтовых бумажек и позавтракала за пол¬ кроны — целых полкроны, но завтрак стоил того. Ах, как чудесен, как заманчив Лондон! А ведь еще два дня, и она бы уехала, но теперь ей нужно сразу напи¬ сать знакомым в Глазго, что она передумала и устрои¬ лась в Лондоне. Ах, как чудесно, как изумительно! Вечером он поведет ее обедать в какой-нибудь дорогой ресторан, а потом они пойдут в театр. Она не очень-то стремилась выходить замуж за Фила, им было хорошо и без этого, но уж если ему так хочется, что ж, она не будет особенно возражать. Они уедут за город на целую неделю. Чего не делают деньги! Удивительно! И, оглядевшись, она ощутила уверенность в том, что ни у одной из сидящих в ресторане женщин, как бы хорошо они ни были одеты, не найдется в сумочке тридцати фунтов. По дороге домой она поняла, что ее сияющий вид выдаст ее с головой; ей надо быть очень серьезной, со¬ средоточенной и держаться как обычно, иначе он обо всем догадается. И хотя по длинной лестнице Лалли поднималась пританцовывая, в комнату она вошла очень спокойно, но когда увидела, что Рептон стоит, глядя в окно, понурившись, как усталая лошадь, она не выдержала и с криком «милый!» бросилась обни¬ мать его. — Ну, здравствуй, здравствуй! — улыбнулся он. — Фил, милый, как я люблю тебя! — А сама меня покидаешь. — Нет! — лукаво воскликнула она, — Я тебя не покину. 56 — Прекрасно, — пожал плечами Рептон, но, кажет¬ ся, повеселел. Правда он ни словом не обмолвился про пятьдесят фунтов; может быть, их еще не доставили, а может быть, он хотел сделать ей сюрприз. — Пойдем погуляем, сегодня такой чудный день, — предложила Лалли. — Да нет, — он зевнул и потянулся. — Ведь, пожа¬ луй, уже и чай пить пора, правда? — А разве... — Лалли чуть не предложила пойти куда-нибудь в ресторан, но вовремя спохватилась. — Да, пожалуй. Да, да, пора. И они остались пить чай дома. А едва успели встать из-за стола, как Рептон заявил, что ему надо уйти по делу. И ушел, оставив Лалли в тревоге и беспокойстве. Почему он молчит про пятьдесят фунтов? Не может же быть, чтобы их куда-нибудь занесли по ошибке? Это подозрение, закравшись ей в душу, быстро преврати¬ лось в уверенность, и Лалли преисполнилась трагиче¬ ской убежденности, что это она сама перепутала адрес. Она уже нисколько не сомневалась, что написала не дом номер семнадцать, а дом семьдесят один, ей каза¬ лось даже, что вместо Лондона она поставила Глазго. И, хотя это было дико и невозможно, но — какой ужас! — их пятьдесят фунтов достались кому-то дру¬ гому. Лалли тут же вечером сбегала в рассыльное бю¬ ро, но страхи ее все равно не рассеялись, поскольку выяснилось, что шустрый постреленок, которому дове¬ рили письмо, уже ушел домой и до завтра узнать ни¬ чего нельзя. Теперь она была убеждена, что это он все напутал. Ведь он так легкомысленно отнесся к ее важ¬ ному письму! Лалли и раньше никогда не доверяла, а впредь и подавно не станет доверять мальчишкам, ко¬ торые так лихо сдвигают шапку набекрень, злоупотреб¬ ляют помадой для волос и так назойливо свистят, чтоб только досадить вам. У нее чесался язык спросить, где живет посыльный, но, несмотря на отчаянное желание узнать это, она не посмела наводить справки. Она боя¬ лась, что это поставит ее в такое положение... В ка¬ кое — она не могла бы сказать, но смутно чувствовала что-то нехорошее; нет, нельзя терять голову, надо сдерживать себя, не поддаваться даже любопытству. Поспешно вернувшись домой, хотя спешить было не в ее привычках, да и не было причины, она написала 57 знакомым в Глазго, но потом ей пришло в голову, что не стоит отправлять письмо сегодня: лучше дождаться утра и узнать, что этот маленький негодяй сделал с ее деньгами. Она чувствовала, что постель вряд ли спасет ее от тяжелых мыслей, но все же решила лечь, а когда Фил вернулся домой, она еще не спала. Раздеваясь, он рассказал, что был на какой-то лекции об умень¬ шении населения в аграрных районах, однако, даже вытянувшись рядом с ней, он не заговорил о пятиде¬ сяти фунтах. Но надо было сдерживаться, нельзя под¬ даваться даже любопытству, и она взяла себя в руки и в конце концов заснула беспокойным сном. Утром за завтраком он спросил, что она собирается делать днем. — Знаешь, — ответила Лалли, не задумываясь, — у меня пропасть дел, придется побегать. Прости меня, Фил, что овсянка сегодня такая ужасная. — Ужасная? — переспросил он ее. — Да она вкус¬ нее, чем всегда! А куда ты собираешься? Я думал — сегодня наш последний день, ты ведь помнишь? Мы могли бы пойти куда-нибудь вместе. — Фил, милый, — она ласково протянула ему руку через стол, и он погладил ее, — но у меня столько дел. Зато я вернусь пораньше, ладно? — Она быстро обо¬ шла стол и обняла его. — Ну хорошо, — сказал он. — Не задерживайся. И Лалли, счастливая, как птичка, отправилась в рассыльное бюро, но чем ближе подходила она к нему, тем сильнее одолевали ее вчерашние страхи. Там уже сидел тот самый нахальный парнишка, он коротко и независимо приветствовал ее: «Здрасте!». Лалли сразу принялась допрашивать его, и, когда он с торжеством вытащил книгу доставки, у нее руки и ноги отнялись от страха, который она всячески старалась подавить, от страха, который заслонил собой все. С минуту она не решалась заглянуть в книгу — судьба ее висела на волоске, и пока еще можно было уверять себя, что это неправда, что это ложь. Но вот на странице черным по белому значится письмо, которое надлежало доставить, и рядом хорошо знакомая подпись «Ф. Стик Рептон». Сомнений не осталось, она чувствовала только сверля¬ щую мучительную боль, словно ее пронзили кинжалом, холодным как лед. 58 — Ах так, спасибо, — спокойно сказала Лалли. — Ты сам вручил ему письмо? — Да, мадам, — ответил мальчишка и описал на¬ ружность Филипа. — Он вскрыл его? — Да, мадам. — И не велел ждать ответа? — Нет, мадам, — Хорошо. — И добавила, порывшись в сумочке: — По-моему, ты заслужил шесть пенсов. Снова выйдя на улицу, она судорожно усмехну¬ лась: «Так вот он, значит, какой! Жестокий и подлый!» Решил дождаться, чтобы она уехала, а деньги поти¬ хоньку оставить себе. Какая низость! «Жестокий и подлый! Жестокий и подлый! — твердила она про се¬ бя. — Жестокий и подлый! — это облегчало боль в гру¬ д и . — Жестокий и подлый!» И сидит сейчас дома, поджидает ее с улыбочкой, чтобы вместе провести их последний день. И этот день действительно станет по¬ следним. Она разорвала письмо в Глазго, теперь уж она просто должна поехать туда. Такой жестокий и под¬ лый! Ну и пусть себе ждет. Рядом с ней остановился автобус, она вошла в него, поднялась наверх и уселась, подставив ветру разгоряченное лицо. Автобус шел в Плейстоу, путь был дальний. Она не знала, что это за Плейстоу, и знать не хотела, но ей было все равно, куда ехать, лишь бы подальше, куда-нибудь подальше от Холборна и от Филипа, и лишь бы не дать волю слезам, которые уже застилали ей глаза. От Плейстоу она повернула назад и дошла пешком до Майл-энд-роуд. Всюду, где бы она ни проходила, навстречу ей попадались священники, целые группы священников. Видно, какая-то конференция, что-ни¬ будь благотворительное, подумала Лалли. Она смотрела на них с неосознанным желанием поделиться своим горем, ей стало бы легче Но некому было поведать беду, и разочарованная Лалли, поравнявшись с опрят¬ ным ресторанчиком, вошла внутрь и заказала себе ры¬ бу. За соседним столиком завтракали три елейных свя¬ щенника, лоснящихся и розовых; они были лысые, любезные, предупредительные и очень походили друг на друга. — Вчера я встретил Картера, — донеслось до нее. 59 Лалли любила прислушиваться к разговорам незна¬ комых людей, и ее давно интересовало, о чем могут говорить между собой священники. — Да что вы! Картера? Славный он малый. Ну, как его дела? — Представьте, Картер обожает проповеди! — вос¬ кликнул третий. — Это да, проповедовать он любит. — Да, да, ха-ха-ха! — Ха-ха-ха! — И, между прочим, отлично это делает. — Да, отлично. — И отлично поет куплеты к тому же. — Да? — Да! Перед каждым стакан с водой, отламывают хлеб, наступает молчание — вероятно, читают молитву. — Давно он женат? — Двенадцать лет, — ответил тот, что встретил Картера. — Ах, двенадцать? — Да ведь и я женат всего двенадцать лет, — за¬ метил старший из них. — Вот как? — Да, я долго мешкал. — Ха-ха-ха! Верно, долго. — Ха-ха-ха, гм... — Скажите, гм... а у вас семья есть? — Нет. Очень они были аккуратны и щепетильны со своей едой, очень щепетильны! — Я расположился в превосходном старинном доме, — продолжал тот, что был недолго женат. — Пер¬ воначально построен в тысяча семисотом году. Потом сгорел. Вновь выстроен в тысяча семьсот восемьдесят четвертом. — Подумайте! — Да! — Семнадцать спален, и два великолепных теннис¬ ных корта. — Неплохо! — воскликнули остальные и со сдер¬ жанным удовольствием принялись уничтожать бледное бланманже. 60 Выйдя из ресторана, девушка побрела по улице, очутилась возле кино, и там, в зыбкой темноте, устро¬ ившись в удобном кресле, Лалли пригрелась, и мучив¬ шая ее боль немного притупилась. Повинуясь велению своих напряженных нервов, она почти весь вечер пробродила в этой части города. Она знала, что, если уйдет отсюда, ей надо будет вер¬ нуться домой, а домой ей не хотелось. Керосиновые лампы на прилавках ларьков Майл-энда ярко горели И отвлекали от мыслей, а вечерняя суета в торговых кварталах была приятна, если не обращать внимания на запахи. Какой-то человек лепил конфеты из мягких жгутов горячей патоки, сражаясь с ними, как борец с удавом. Рядом теснились лотки со скобяным товаром, с фруктами и рыбой, с горшками и кастрюлями, с ко¬ жей, веревками, гвоздями. Тут же так и сыпал анекдо¬ тами матрос, продавая грозди зеленого винограда; он доставал их из бочек с пробковой крошкой и клялся, что стащил их у королевы Гонолулу. Стоявшие вокруг шумно приветствовали и виноград и анекдоты. Здесь можно было купить номера старых иллюстри¬ рованных газет и журналов — четыре номера на пенни, а немного приплатив, рулоны линолеума, и использо¬ вать одно вместо другого. — Три пенса за фут, мадам! — выкрикивал разнос¬ чик, обливаясь потом и входя в раж. — Кому циновки? Пряли и ткали из андалузского джута тройной проч¬ ности, дважды пропитаны каучуком с острова Пагама, разрисованы художником, отравившим кухарку своего дедушки. Да такую циновку, мадам, сам господь бог, попадись она ему под руку, не побрезговал бы посте¬ лить у себя в передней. Всего три пенса фут, за такую- то вещь! Мадам, я сроду не был нахалом. Лалли наблюдала, смотрела во все глаза и слушала, а временами смотрела и не видела, слушала и не слы¬ шала. Ее постигло не просто разочарование в любви, не только это одно причиняло ей боль; крушение идеа¬ ла, ставшего предметом ее любви, вот что было мучи¬ тельнее всего, предательство жестокое и подлое. Ноч¬ ное небо, такое спокойное, усеянное звездами, казалось ей сквозь слезы, дрожавшие в глазах, мрачным и на¬ хмуренным; печаль ее, словно грозовая туча, засло¬ нила свет луны. 61 Одиноко и бесцельно проблуждала она по улицам весь день, их последний день, а возвращаясь поздно ве¬ чером в Холборн, вдруг заторопилась — в ее отчаянии внезапно забрезжила надежда. А что, если, верный своим причудам, он просто решил приберечь «призна¬ ние» на последний день или даже на последний час (ведь он считает, что ей ничего не известно!), и вот, когда все ее надежды рухнут, когда они поцелуют друг друга на прощание, он обнимет ее, со смехом развеет ее горести и в доказательство взмахнет, как победным флагом, маленькой пятидесятифунтовой бумажкой. Ведь, может быть, именно потому он и звал ее сегодня пойти куда-нибудь, ну конечно же, так оно и есть. Ах, какая она глупая, слепая и подозрительная! И, не помня себя от обуявшей ее радости, она бросилась домой, чтобы он скорее мог преподнести ей свой сюр¬ приз. Снизу, с улицы, она увидела, что их окно освещено. С трудом двигая отяжелевшими ногами, она поднялась по лестнице и открыла дверь. Фил встал и как-то странно посмотрел на нее. Она заулыбалась беспомощ¬ но и чуть ли не виновато. Ни слова не говоря, он подо¬ шел к ней и сжал ее в объятиях, ее пылкий, скрытный возлюбленный, он любил ее, и его любовь передавалась ей. Она прижалась к его груди в тесном объятии, и не¬ счастье, обрушившееся на них, отступило, ее сомнения улетучились, смертельная обида исчезла и была похо¬ ронена на дне затопившего ее блаженства. Она ощу¬ щала только умиротворяющую радость от того, что она снова с ним, от его страстных поцелуев, щекочущих нежный пушок над ее верхней губой, который ее сер¬ дил, а его умилял. В ушах ее звучали нежные, бессвяз¬ ные любовные слова, которые она так любила слышать от него, а потом он вдруг подхватил ее, поднял, вы¬ ключил свет и понес на кровать. Жизнь, родившаяся от любви, живет любовью; если отнять у нас этот хлеб насущный, чем утолим мы свой голод? Может померкнуть Млечный Путь, могут ка¬ нуть вниз, в бездонную блуждающую пустоту, звезды, их не удержать руками, не сохранить их в душе. Как это Фил назвал ее однажды? Недотепа! Ведь в конце концов пятьдесят фунтов — это его деньги, она сама отдала их ему, и он волен поступать с ними, как 62 он считает нужным. Подарок есть подарок, и нехорошо посылать кому-нибудь деньги, втайне надеясь, что они снова к тебе вернутся. Завтра она уедет, это решено. На следующее утро он рано разбудил ее и поце¬ ловал. — Когда уходит твой поезд? — Ах, да поезд! — Лалли высвободилась из его рук и соскользнула с кровати. Чудесный день, сияющий день! Какой бодрящий прозрачный воздух! Она быстро оделась и вышла в другую комнату приготовить завтрак. Вскоре и он при¬ шел к ней, и они поели молча; правда, всякий раз, когда она приближалась к нему, он нежно касался ее. Потом она вернулась в спальню и упаковала чемодан; больше ждать было нечего, Филип был безнадежен. Ни одна женщина не станет дожидаться, когда ее при¬ несут в жертву, тем более женщина, которая созна¬ тельно и смело жертвует собой сама. Собравшись, она внесла чемодан в гостиную; он потянулся за шляпой и пальто. — Нет, — тихо проговорила Лалли, — ты со мной не пойдешь. — Глупости, дорогая, — возразил он. — Я не хочу, чтобы ты провожал меня! — крикнула Лалли так резко, что это произвело на него впечатление. — Но не можешь же ты сама тащить этот чемодан на вокзал. — Я возьму такси. — Она застегнула перчатки. — Детка! — Его снисходительные увещевания выводили ее из себя. — Ну ладно! — Уже в перчатках, она обняла его и холодно поцеловала.
— До свидания! Пиши почаще. Ведь я должна знать, как ты преуспеваешь, правда, Фил? И... — голос ее дрогнул, — люби меня всегда.
Почему-то она не могла оторвать взгляда от ямочек на его щеках; в каждой из них гнездились волоски, до которых никак не удавалось добраться бритвой.
— Лалли, дорогая моя, любимая! Я никогда не любил тебя сильнее, чем сейчас, чем в эту минуту. Сейчас ты мне дорога, как никогда.

Вот тут-то — она понимала это — наступила подходящая минута признаться во всем и с горькой иронией изобличить его, но у нее не хватило духу, и момент был упущен. Она не могла так жестоко унизить его, рассказав, что знает о его вероломстве. Боги снисходительно улыбаются нашим маленьким грешкам. Она знала о его предательстве, но, разоблачив его, она унизила бы собственную гордость. Нет уж, пусть так до конца и сохраняет свой благопристойно-скорбный вид, хотя все это одно притворство. Лучше расстаться с ним сейчас, лучше оставить его таким, а не жалким, раздавленным ничтожеством, хотя, по сути дела, он такой и есть. И на какую-то долю секунды в голове ее промелькнуло странное сравнение: она вспомнила слонов, которых как-то видела, — они раскачивались величественно, словно волны прилива, а сами шарили хоботом в поисках земляных орехов.

Лалли одна сбежала по лестнице. В конце улицы она обернулась в последний раз. Высоко наверху у открытого окна стоял Фил и махал ей рукой на прощание. И она помахала ему в ответ.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.07.2015. Орбелиани
• 17.07.2015. Коппард Альфред Эдгар - Пятьдесят фунтов