Игорь Губерман. Волки превратятся в журавлейЛюбопытные выдержки из интервью Игоря Губермана украинскому интернет-ресурсу ГОРДОН. – Вы следите за украинскими событиями? – Конечно! Как все нормальные люди, переживаю из-за этой жуткой войны, желаю, чтобы поскорее она закончилась, чтоб Украина направилась наконец по тому пути, который она избрала, и сбылись те упования, с которыми люди выходили на Майдан. Держу за вас кулаки и не перестаю восхищаться тем, что вы совершили! – А ведь даже здесь, у нас, есть те, кто считает: не было бы Майдана – не было бы войны... Слава Богу, я принадлежу к тем людям, которые никогда в жизни такого не скажут, уверяю вас! А вот о том, что эта война – величайшая, ужаснейшая глупость, порвавшая отношения двух народов – украинского и русского, да так, что они возобновятся минимум через поколение, а то и два, говорил и буду говорить. – Вы давно живете в Израиле: как там относятся к тому, что в Украине происходит? – Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика... Я общаюсь в основном с русскоязычными людьми, и у всех очень разные мнения и ощущения. Вы не забывайте, что мы, русскоязычные, хоть и в Израиле живем, все равно в той или иной степени являемся читателями русскоязычной прессы, зрителями российского телевидения... – Не пытаетесь спорить и переубеждать тех, кто им верит? – А зачем? Раз человек поддался и поверил, значит, он это заслужил. Горько, конечно, сознавать, что есть люди, которые так беспросветно темны, непроходимы и дремучи, но, с другой стороны, а кто мешает им выйти в интернет и почитать информацию на "Эхе Москвы", на русскоязычных украинских сайтах? Никто. Вернее, они сами. Им нравится верить в то, во что они верят, и вряд ли это лечится. – В Украине у вас есть любимые места – где вам хорошо, легко, куда хочется приехать еще и еще? Может, в Харькове... – В Харькове – увы, нет, врать не буду. Меня всегда и везде к харьковчанам причисляют, но это не совсем так: я в этом городе только родился и первые восемь дней прожил, а потом мама меня увезла. И, по-моему, нет уже того роддома на улице Сумской, а значит, нет смысла специально туда ехать, чтобы посмотреть здание, в котором появился на свет, и кому-то его показать. О современном Харькове я очень мало знаю – разве то, что там уже нет памятника Ленину... – ...упал сравнительно недавно... – ...боюсь, не сам упал, Аня, – его уронили (смеется). И вы знаете, я к таким вещам отношусь двояко: с одной стороны, бронзовый Ленин или Дзержинский – это некий символ эпохи, которая немало бед принесла и искалечила множество судеб, с другой – это все-таки труд скульптора, и, видимо, далеко не самый худший, раз уж стоял столько лет в огромном городе на видном месте. Мне всегда жалко труда – чужого, своего... – ...возле них, быть может, кто-то свидания назначал... – ...или шептался о посаженном при советской власти друге, муже, жене – совершенно же неизвестно, что под этим колоссом происходило. Символ – очень тонкая вещь, глубоко индивидуальная. И потом, воевать ведь надо не с памятниками, а с сознанием своим. Пора избавляться от этой шелухи рабской – не только советской, а многовековой. Сбросить ее тяжело, но можно, и Украина уже начала сбрасывать и отряхиваться. Пришло такое время, и я за вас рад – что дожили, дождались. – Пару лет назад была на вашем концерте, и кто-то из зала прислал забавнейшую записку: "Игорь Миронович, как поживает ваш моржовый хер?". – Да-да, помню (смеется). Мне сразу стало понятно: это писал кто-то, кто обо мне и моем лагерно-ссыльном прошлом много читал, причем с хорошим чувством юмора человек, поскольку не надрывно-патетическое что-то спросил вроде: "Как же вам удалось выжить и не сломаться в нечеловеческих условиях?", а про хер моржовый. Я люблю эту историю рассказывать, и если опять кто-то спросит, с удовольствием скажу: мол, не волнуйтесь, предмет, о котором вы так беспокоитесь, в полном порядке, чего и вам желает. – А напомните, как он все-таки к вам попал? – Еще в Сибири, в ссылке (в 79-м Игоря Мироновича приговорили к пяти годам лагерей: за скупку краденого, чтобы не придавать делу политический оттенок), один этнограф подарил такую штуку – у моржа это не мышца, а кость. Наверное, хотел пожелать, чтобы я был столь же крепким и стойким, не знаю... Я сначала думал в спальне сувенир повесить, но жена сказала: "Ни в коем случае! У тебя будет комплекс неполноценности" (смеется), и мы прицепили его в кухне. – Недавно у нас прошли выборы народных депутатов, и глядя на агитационные плакаты, листовки, билборды, я вспоминала вот это ваше: "Одна мечта все жарче и светлей, одну надежду люди не утратили – что волки превратятся в журавлей и клином улетят к е...ни матери!". – И как, улетели? – Ну да. Кто на Мальдивы, кто на Канары – сил набраться, прежде чем приступить к работе в парламенте... – Вот видите: одна часть мечты уже сбылась, а это лучше, чем совсем ничего (смеется). – Украина, которой вы так восторгаетесь, пока не вдохновила вас на стихи? – Нет, конкретно об Украине у меня ничего нет, но когда в концерте я буду читать что-то о свободе – знайте, это и об Украине тоже. Эти два понятия для меня взаимосвязаны. – О чем вам сейчас чаще всего пишется, если не секрет? – Не секрет: о старости и Боге. То ли из-за возраста (все-таки 78 лет – шутка ли?), то ли из-за проживания в Израиле, точно не скажу, но эти две темы – Господь и старость – доминируют. – Неужто так печально все, Игорь Миронович? – Почему "печально"? Старость, милая моя, замечательная пора: видишь хуже, но глубже, понимаешь больше, но навредить кому-либо уже сложнее, что тоже, безусловно, большой плюс. Старость – это как раз тот возраст, который называется цветущим. Во всех некрологах... © Copyright: Вячеслав Игнатович, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
