Интервью С Виславой Шимборской.

НЕТРУДНО БЫТЬ ПРОРОКОМ
С лауреатом Нобелевской премии по литературе Виславой Шимборской беседует Ян Стшалка

— Узнав, что вам присуждена Нобелевская премия, Чеслав Милош в статье об этом написал: “Польская поэзия выделяется на фоне мировой некоторыми своими чертами”. Что, по-вашему, характерно для современной польской поэтической школы?
— Я не чувствую себя литературным критиком. Милош — дело другое: он не только замечательный поэт, но и литературовед и вдумчивый критик, он имеет право высказываться о польской поэзии, а я не сумею. Если “польская школа” в самом деле существует, ей, я думаю, свойственно уважение к фактам, к действительности, которая волнует всех.
— Думаю, подобное уважение есть и в поэзии Ахматовой, особенно в “Реквиеме” и “Поэме без героя”. Кажется, будучи в Ленинграде, вы познакомились с Ахматовой?
— Это было давно, где-то в начале 60 х. Мы составляли, как тогда говорили, “делегацию”: Владислав Броневский, Станислав Гроховяк, Apтур Мендзыжецкий и я. Возили нас повсюду на машинах в постоянном сопровождении “опекунов”, так что у нас почти не было возможности увидеть подлинную, обычную жизнь в СССР. Время изгладило воспоминания, но встреча с Анной Ахматовой осталась в памяти. Мы поехали к ней на дачу, в Комарово. Я немного знала ее творчество, но исключительно в переводах, так как, к сожалению, не говорю и не читаю по-русски, и во время того визита могла быть только наблюдателем. Нас приветствовала старая, но все еще красивая женщина в каком-то длинном, старомодном платье, с прелестной старинной брошью на груди. Мы знали, что в молодости она позировала Модильяни в весьма вызывающей позе. В какой-то момент она поднялась наверх, в комнату, и вернулась с фотографией этого рисунка. Самого рисунка уже не существовало, а фотография от времени сильно поистерлась. Встречу с Ахматовой я запомнила еще и в связи с весьма знаменательным сопровождавшим ее диссонансом.
Нас привел к Ахматовой Владислав Броневский — он был давно знаком с нею, быть может, дружен, не знаю, но несомненно питал к ней величайшее уважение. Однако нашим надеждам на интересную беседу не суждено было сбыться. Едва мы переступили порог как появились какие-то незнакомые типы и расселись вокруг.
Я тогда заметила гримасу на лице Ахматовой. Кем были эти люди? Может, какое-то местное партийное или литературное начальство?.. Они сидели, навострив уши, и в результате разговор не клеился, а по правде говоря, просто не состоялся. Да, я прекрасно помню царственный, презрительный взгляд, каким Ахматова окинула незваных гостей...


Вислава Шимборская
— Эта встреча произошла уже после того, как Ахматова перевела одно из ваших стихотворений?
— Кажется, позже, хотя точно не помню. Ахматова не знала польского, так что при переводе пользовалась подстрочником. Она перевела стихотворение “За вином” — вернее, написала собственное оригинальное стихотворение, но я не только не в обиде на нее, а испытываю удивление и благодарность ей за то, что она проявила интерес к моему стишку*.
К моим мимолетным знакомым я должна причислить и Иосифа Бродского. Он не раз бывал в Польше, в частности, в Кракове, где на приеме в его честь кто-то представил нас друг другу.
Разумеется, его окружали толпы поклонников и фотографов, что не облегчало беседы. Вскоре после этой встречи я увидела в американской прессе переведенное Бродским мое стихотворение “Какие-то люди”. Перевод превосходный.
Говоря о русских переводчиках, хочу с благодарностью вспомнить еще несколько имен, например ленинградского поэта Святослава Свяцкого — он один из первых перевел несколько моих стихотворений. Позже за мои стихи взялся Асар Эппель. Он не занимал официального положения в литературных кругах Москвы и в то время мог заниматься только переводами, но и с их публикацией бывали немалые трудности. Однако ему удалось опубликовать больше десятка переводов моих стихотворений. Когда он мне читал их, я, казалось, понимала буквально каждую фразу. Переводы звучали как второй оригинал. Теперь Эппель — автор нескольких книг рассказов и повестей, принадлежит к числу ведущих русских прозаиков и уже не может посвящать себя переводам. Мне немного жаль, хотя я отлично его понимаю. В настоящее время меня переводит поэтесса Наталья Астафьева, которая вместе с Владимиром Британишским издала в прошлом году антологию польской поэзии XX века, а в ней поместила большую подборку моих произведений. Так сложилось, что в России до сих пор мои стихи не публиковались отдельной книгой — быть может, потому что зарубежных поэтов там принято представлять в антологиях, так сказать, “коллективно”? Зато в других постсоветских странах — на Украине, в Литве, Латвии — изданы сборники моих стихов.
— В одной из посвященных вам книг помещена фотография, представляющая польских поэтов в Сухуми. Артур Мендзыжецкий, Владислав Броневский, Станислав Гроховяк и вы — в зоопарке, у клетки с обезьянами. А обезьяны — из числа любимых вами созданий, они — частые гости в вашей поэзии...
— Я заставила своих коллег на несколько часов выбраться в Сухуми, потому что там, как мне говорили, обезьяны живут на свободе! Стояла жара, солнце пекло нещадно, но коллеги наконец дали себя умолить и поехали со мной. На месте, однако, оказалось, что все это пропаганда. Обезьяны сидели в клетках, а некоторые — с трубками в голове, с повязками: на них проводили какие-то опыты. Я не увидела ни одной обезьяны, резвящейся на свободе, а коллеги заявили претензии: “Куда ты нас завела? В концлагерь?!” Тогда же я познакомилась с Евгением Евтушенко. Было это в Тбилиси, на юбилее Шоты Руставели. На это торжество пригласили многих выдающихся зарубежных поэтов, но звездой первой величины оказался Евтушенко. Он читал свои стихи с пафосом, с мимикой, сильно жестикулируя, чем привел публику в восторг. Настоящий шоумен. Кое-кто из приезжих пытался подражать его манере, что меня ужасно смешило, так как у западноевропейских поэтов это получалось комично и рискованно. Я устояла перед искушением имитировать Евтушенко, моей поэзии явно противопоказана декламация в повелительном наклонении. А Евтушенко умел это делать. Интересно, как он сейчас...
— У него по-прежнему все отлично. Я не так давно видел его в Москве, элегантного, уверенного в себе, сразу после возвращения из США, где он, кажется, читал лекции по поэзии и издал английскую антологию русской поэзии. Но вернемся к уже упомянутому вами Бродскому. Чем пленила вас его поэзия?
— Необычайным воодушевлением и поразительным. богатством воображения. Однако я не принадлежала к любителям его манеры чтения. Так читали стихи встарь в России, превращая их в полумузыкальные произведения, в мелодекламацию. Напевность выбивается на первый план — с ущербом для смысла и поворотов мысли. Те же стихи, читанные дома, обнаруживают совершенство поэтической работы, точность метафор — они скорее требуют, чтобы их вдумчиво читали, а не слушали. Недавно я общалась с тенью Бродского, будучи с друзьями в Венеции. Мы посетили его могилу на кладбищенском острове Сан-Микеле. Бродский покоится не в православной части кладбища и не в еврейской, а в протестантской — почему, не знаю: может таково было его желание. На этой красивой трогательной могиле всегда много свежих цветов, и, что важнее, возле нее всегда кто-нибудь останавливается. Неподалеку покоится Сергей Дягилев. На его могиле кто-то повесил прелестные розовые детские балетки. А на могиле Бродского лежит тетрадка в переплете из искусственной кожи, а в ней исписанные странички. Любой может оставить там письмо поэту или посвященные ему стихи.
— Бродский, о чем свидетельствуют его беседы с Соломоном Волковым (изданные и в Польше), больше других русских поэтов ценил Марину Цветаеву...
— И правильно, потому что она великая поэтесса. Недавно умерла моя приятельница Иоанна Салямон, интересный поэт и переводчица. Переводила она и Марину Цветаеву. Я прежде знала другие переводы стихов Цветаевой, но обычно они принадлежали мужчинам, что в данном случае давало не лучшие результаты. А под пером Иоанны Цветаева в самом деле оживала; русская поэтесса и ее переводчица были людьми с родственной психикой. Так оно порой бывает: один переводчик хватает читателя за руку и ведет его в мир поэта, а другой, хотя и верен оригиналу, на такое не способен.
— Вы как-то признались, что уже в четырнадцатилетнем возрасте читали Достоевского.
— Это правда. Мне очень рано попали в руки романы Достоевского, которые были в библиотеке родителей. Я читала их с пылающим лицом, потрясенная прежде всего захватывающим сюжетом и демоническими персонажами. Конечно же, я не могла в то время понять глубинный смысл книг Достоевского. Это пришло позже.
— Но вы предпочитаете Достоевскому Диккенса — так написано в вашем стихотворении “Возможности”?
— Предпочитаю. Это моя шкала ценностей, я никому ее не навязываю. Назову лишь одну причину. Достоевский был мастером в создании образов негодяев, шутов и людей, испорченных мрачными жизненными обстоятельствами. Зато люди, которые руководствуются самыми благородными побуждениями и врожденной добротой, удаются ему гораздо меньше. Они представляются мне, прошу прошения, какими-то неаппетитными. А Диккенсу такого рода персонажи удавались отлично. Образно говоря: я была бы очень рада, если бы здесь, рядом с нами, сидел в кресле, к примеру, мистер Пиквик, но Боже меня упаси увидеть здесь князя Мышкина.
— А самого Достоевского?
— Нет. Я мало с кем из писателей хотела бы лично познакомиться.
— Получая Нобелевскую премию, вы прочитали три стихотворения: “Псалом”, стихотворение о беженцах и жертвах войны “Какие-то люди”, а также “Версию происшествий” — своего рода взгляд с перспективы космоса на мир человека. Почему именно эти стихи?
— Вероятно, они просто оказались под рукой. С таким же успехом я могла выбрать и другие из готовых переводов моего шведского переводчика Андерса Бодегарда.
— После сентябрьской трагедии в Нью-Йорке вы опубликовали стихотворение “Фотография 11 сентября”...
— О терроризме как явлении я написала стихи, кажется, первая в Пoльше: “Террорист, он следит...”. Я знала, что ПНР сочувствовала террористам разных мастей, даже поддерживала их и обучала, что было секретом полишинеля. Цензура, однако, не могла запретить это стихотворение, чтобы не подумали, будто система одобряет террористов. Довольно давно я написала и о пытках. Эти темы, к сожалению, продолжают оставаться актуальными, поэзию читают те, кто готов принять ее послание, но те, кому она действительно адресована, — террористы и палачи — никогда ее не читают. Это трагедия литературы.
— Да, Осама бен Ладен не прочтет “Фотографию 11 сентября”, но среди близких тех, кто погиб во Всемирном торговом центре, наверняка есть люди, прочитавшие это стихотворение. Выходит, с одной стороны литература бессильна, но с другой — ее существование поддерживает человека. А вы смотрели тогда по телевидению передачу из Нью-Йорка?
— Да, но чуть позже я увидела в газетах фотографии людей, которые прыгали из окон горящего здания. Это стихотворение — о них.
— Когда-то в “Необязательном чтении”, статейках, публиковавшихся на страницах самых популярных польских журналов, вы напророчили, что ничто не удержит террористов, что все чаще их жертвами будут становиться случайные, ни в чем не повинные люди: покупатели в супермаркетах, пассажиры на вокзале, а в один прекрасный день террористы атакуют какой-нибудь небоскреб.
— В этом мире нетрудно быть пророком. Все легче становится предвидеть разного рода катастрофы. Но я не припомню, чтобы в “Чтении” напророчила такие события. Стихотворение о террористе тоже не было пророчеством: в нем описывалось то, что уже имело место в действительности. Порой я разрешаю себе пророчествовать, но на темы несравненно более легкие. Как-то я написала маленький очерк о календаре, спрашивая: а что, если из-за недосмотра корректоров в календаре появились бы, к примеру, две среды на одной неделе? И вот передо мной календарь на 2002 год с двумя средами подряд, а четверга не существует: после двойной среды наступает пятница. Накаркала.

Справедливо ли считать Шимборскую поэтессой?
Андрей Беккер
Наткнулся на собственную переписку со стихирчаниным Александром Чулковым под одним из переводов Шимборской, про которую уже забыл. Я стараюсь избегать, без особого повода, развёрнутых реплик в ответах рецензентам. Но в тот раз тон и содержание рецензии расположили к развёрнутой аргументации. В результате вроде бы удалось что-то сформулировать касательно моего понимания поэзии Шимборской. И не только Шимборской. И не только поэзии. Да и позиция Чулкова, уверен, достойна внимания.

Поскольку вопросы, которые нам с оппонентом удалось затронуть, в тех или иных вариантах регулярно встречаются в рецензиях, я решил, что есть смысл поместить этот обмен мнениями в виде, ну, допустим, "эссе", за неимением лучшей жанровой рубрикации.

Ещё раз выражаю Александру Чулкову искреннюю благодарность за содержательную беседу.

Мда... Ну, что сказать... Есть для меня ряд книг, сборников, с которыми лучше всего валяться в полях, на травке, где-нибудь на склоне холма, в приятный летний день... Читаешь, думаешь, жуёшь травинку, периодически отключаешься, переводишь взгляд на облака и дали... Тебе это даёт возможность думать о жизни в аспекте спокойной вечности и нетрагической логичности всего сущего... Так же и эти стихи. Их свободная форма - это больше маленькая, поэтико-философская проза, а не поэзия. Но, как я уже сказал, она по-своему ценна и нужна человеку... Кстати, на данном сайте не так уж часто встречается. Кроме того, мне лично всегда интересно, как мыслят не только иностранцы, но и нобелевские лауреаты, если конкретно, как в этом случае... :-) Честно говоря, пока не понял, за что ей дали столь высокую награду. За эти стихи? Или до главного я ещё не добрался? Было бы грустно, если бы всё объяснялось только сиюминутной политической коньюктурой, под которую она попала. В любом случае, я рад нашему знакомству, Андрей. Удачи Вам и в дальнейшем!

С уважением,

Александр Чулков 12.10.2010 14:59

Не за эти, конечно, но и за эти тоже. Начав в пятидесятые с пары вполне "правильных" сборничков, уже с третьего бабушка вырулила на верную дорогу и продолжает ехать по сей день (последний сборник, который до меня дошёл, частично с новыми текстами - 2009г.). Последовательно очищая реальность от всяческой шелухи, в том числе и "поэтической" (то есть вступив в борьбу сразу с двумя главнейшими традициями родной словесности - романтической и модернисткой), она уже полвека успешно доходит во всём до самой сути (с), по ходу дела создав совершенно свою, абсолютно узнаваемую в каждой фразе! поэтику.

Только вчера писал одной стихирской даме, что Шимборская как раз нашла для себя ответ на вопрос "Какой должна быть поэзия после Освенцима и Хиросимы?"

Простите уж за литературоведческий тон, это я для краткости:-)

Андрей Беккер 12.10.2010 18:57

Всё нормально... :-) А насчёт поэзии после Освенцима, какой она должна быть, это и мне интересно, поскольку сама постановка вопроса какая-то демагогическая, на мой взгляд. И это не смотря на всю трагедию... Нет? Если Вы мне просто процитируете то, что уже сказали ранее, этого будет вполне достаточно. Заранее благодарю.

Александр Чулков 12.10.2010 21:36

Нет, совсем не демагогическая, особенно для тех, кто это пережил. Мы с вами родились с этим "генетическим" опытом. Нас удивить трудно. У меня, к примеру, отец остался сиротой в блокадном Ленинграде, ему довелось видеть как умирала от истощения его мать, отдававшая свой паёк детям; а матери довелось пережить три года немецкой окупации, при том, что все вокруг (они жили недалеко от вокзала в районе частных домиков) знали, что её мама мало того, что из "Советов", так ещё и "жидивка".

А представьте ужас людей, особенно людей искусства с их обострённым восприятием, да ещё европейцев (как Шимборская), не прошедших, в отличие от россиян, ужаса гражданской войны, когда они узнали, что такая высокоорганизованная нация, как немцы в течении ряда лет занималась планомерным уничтожением себе подобных в промышленных масштабах, а такие славные ребята, как американцы, с их джазом, кока-колой, мюзиклами и демократией, двумя нажатиями кнопки превратили в пыль два города с их населением. И что теперь подобная участь угрожает всем жителям Земли, в том числе и каждому из этих писателей, композиторов, художников.

Конечно, у европейцев был опыт Первой мировой, но всё-таки та война, при всём её масштабе, велась "по правилам". Использовав отравляющие газы, все перепугались и зареклись действовать так негуманно...

Короче говоря - гуманизм, выращенный христиано-иудейской культурой в течении двух тысячелетий, приказал долго жить. И какие стишки надо декламировать на его могиле?:-)

Андрей Беккер 13.10.2010 01:49

Простите, Андрей, не смотря на то, что и я за мир и гуманизм, вынужден всё-таки отметить, что подобные разговоры - таки демагогия. Поэзия существовала и будет существовать сама по себе, не смотря на время и различные погодно-политические условия на дворе. И она не обязана декламировать никакие стишки ни на чьей могиле. Сама постановка этого вопроса демагогическая, пафосная и ничего не решающая. А гуманизм существовал всегда, пусть даже назывался по-другому. Например, добротой, человеколюбием, состраданием и т.д. Не смотря на все ужасы Второй мировой войны, бомбардировку Хиросимы и Нагасаки, сталинские лагеря или сегодняшний беспредел, поэзия остаётся по-прежнему здоровой и нормальной областью духа, причём настолько, насколько здоров и нормален каждый конкретный её носитель. Как говорится, пусть весь мир погрязнет в дерьме, важно, чтобы ты сам остался чист. Это относится ко мне, к Вам, к любому. Если мы будем оглядываться на то страшное, что было, заламывать руки и голосить, что "погибло искусство", то это и будет демагогией. Не демагогия - это делать своё дело дальше, причём, всё так же солидно и красиво, как и ранее. Например, до того же Освенцима. А не разрушать нормальную эстетику, предлагать лажу или антиэстетику под видом скорби или "невозможности после"... Мне так кажется. Кстати, современная западно-европейская поэзия завалена нерифмованной, беззнаковой продукцией, подобной той, которую я прочитал здесь у Вас, вернее, у этой поэтессы. Так писать можно... как чукча, много, долго и обо всём. Думаю, что это от недостатка таланта, не более того. И подгонять под это великие теории упадка - это опять же - слова, слова, слова... Прошу Вас не обижаться на меня, я только поделился своим пониманием сказанного Вами ранее.

Александр Чулков 13.10.2010 21:50

А это не я ставил такой вопрос:-) Честно говоря уже и не помню кто же его сформулировал первым, но кто-то совсем не бездарный. Я просто пытался честно встать на эту позицию и, стоя на ней, взглянуть на проблему. Уж больно много талантливых людей одновременно озаботилось этим вопросом.

Я и сам не люблю искусство "деконструкции", унитазы на постаментах и бессмысленную заумь, равно как и нерифмованную муть, но... дальше начинаются нюансы. Определять где спекуляция, а где творческий поиск приходится в каждом случае отдельно. Особенно теперь, когда концептуализм привёл ситуацию в тупик - если некто объявляет, что нечто является результатом художественного акта, то все обязаны тоже так считать. Только что прочёл "Как продать за 12 миллионов чучело акулы" Дональда Томсона, так что могу оттуда кучу примеров надёргать.

Я вообще человек довольно старомодных вкусов, люблю классические гармонии в музыке, поэзии, живописи. Но, как справедливо заметил ваш чешский живой классик Милан Кундера (в "Занавесе"): если сейчас композитор напишет симфонию конгениально Бетховену, сохранив все те же выразительные средства, то это можно будет оценивать лишь как казус. То есть сейчас нельзя сочинять как Бетховен. А как можно?

У Шимборской я не вижу ни единой конъюнктурной строчки. Она стремится быть честной и точной до конца, этот минимализм, этот отказ от украшательства возникает от желания освободиться от обветшавших приёмов, общих мест... Но я уже про это говорил. То есть она занимается тем же, чем и любой художник ("дойти до самой сути"), а иначе это не искусство, а так - "сделайте нам красиво". Разве Пушкина не обвиняли в том, что он губит поэзию, тащит в поэзию мужицкую речь и не зажимали демонстративно носы при упоминании "Руслана и Людмилы"? Ну дальше надо вспоминать про импрессионистов - и опять пойдут общие места, так что заканчиваю и прощаюсь:-))

Андрей Беккер 13.10.2010 23:40

Начну с Кундеры. Думаю, что писать, как Бетховен, можно и нельзя. Можно - это подражать, стараться быть очень похожим на Бетховена, чтобы человек, который считает Бетховена наивысшим авторитетом, сказал об эпигоне: "Се - новый Бетховен!" Другой вопрос, на фиг он всем нам, не поехавшим мозгами на Бетховене, а желающим всё время получать что-то новое? Нам нужен не великий подражатель, не Бетховен2, а Некто1, оригинал, первоисточник. И этот Некто должен быть нам интересен. А чем? Новой гармонией, естественно. Он может применять старые выразительные средства, но должен создать что-то своё на таком же высоком уровне. В этом задача творчества. Для чего нам всем это нужно? Чтобы человечество развивалось, как в биологическом, так и во всех иных эволюционных смыслах.

Далее. У Шимборской я пока не вижу ни единой оригинальной ПОЭТИЧЕСКОЙ строчки. О каком отказе от украшательства может идти речь, если сам термин украшательство здесь уместно заменить на отсутствие умения написать красиво, хоть о весёлом, хоть о грустном. Естественно, что в рамках поэтических условностей. Вот эти строки Антонио Мачадо отлично иллюстрируют мою мысль:

Верлибр, не знающий оков...
Ну, что ж, разбей свои оковы
и... не пиши совсем стихов.

Смею утверждать, что она, равно, как и сотни других поэтов последней четверти ХХ века, восприняла смысл слов "писать по-новому, быть в авангарде", не как настоящий авангардизм, на который человек должен быть способен от природы и подготовлен всей своей предыдущей жизнью, а как моду писать именно в таком стиле. Иначе никак не объяснишь, почему несметное количество поэтов и поэтесс начинают писать почти одновременно одинаково. Для примера, примерно то же самое происходит в наши дни, у нас. Я имею в виду поголовное увлечение почти всех (именно это и называется модой) писать прозаической строкой. А какой в этом смысл? Я лично не вижу его, но люди продолжают упорствовать в данном "авангардизме"... Ну, пусть себе... Но объективно, со стороны глядя, это выглядит несерьёзно.
Подытоживаю. Говорить:" Я не пользуюсь обветшалыми средствами, а применяю новые, чтобы дойти до самой сути, до сердцевины..." - ещё не есть делать это.

Александр Чулков 14.10.2010 01:26

Теоретически я с Вами готов во всём согласиться. Но (повторюсь) далее начинаются нюансы. Потому как для меня Шимборская поэт благодаря очень высокой плотности смысла (и сближении СМЫСЛОВ), а так же благодаря очень тонкой настройке интонационной и ритмической своих текстов, балансирующих часто на грани бытовой речи, но на самом деле очень точно организованных. Я это слышу и чувствую, Вы - нет. Кто прав? Я, допустим, не чувствую прелести атональной музыки. Что же мне теперь утверждать, что Стравинский на старости лет поддался моде? При том, что его поиски в этом направлении не нравились публике, не находили спроса. Зато я обожаю живопись "авангардиста-провокатора" Целкова, на прошлогодней выставке которого почти не было зрителей. И что мне теперь - перестать считать его гениальным художником?

Вы ведь всё-таки говорите не столько о Шимборской, сколько о моих переводах, что не одно и то же:-) Вполне возможно мне не удаётся передать то, что я слышу в её стихах.

Я всё-таки не думаю, что интеллектуальная элита Польши так преклоняется перед ней уже полвека (как наша элита перед Ахматовой) только лишь из моды. И я очень сомневаюсь, что серьёзные долговременные тенденции в мире искусства можно объяснять только модой. Мода - по определению - вешь краткосрочная.

А что касается верлибра, рифмы и прочая, то ведь силлабо-тоническое стихосложение, если его рассматривать в едином контексте мировой культуры, есть лишь ЧАСТНЫЙ случай, а вовсе не общая НОРМА. И Шимборская - не член Союза Писателей (к счастью), она существует в другой, европейской традиции. Вы же к Басё не предъявляете те же требования, что к, допустим, Есенину (который, кстати, тоже писал верлибры)?:-)

Андрей Беккер 14.10.2010 16:40

"...Гораздо хуже обстоит дело с поэтами. Их работа безнадежно нефотогенична. Человек сидит за столом или лежит на диване, уперев неподвижный взгляд в стену или в потолок, время от времени напишет семь строк, одну из которых через четверть часа зачеркнет, и потом еще целый час ничего не происходит... Какой зритель выдержит подобное?..

...Большинство обитателей этой земли работают, чтобы обеспечить себе средства к существованию, работают, потому что должны работать. Не они по велению сердца выбирают работу, за них делают выбор жизненные обстоятельства. Работа нелюбимая, работа скучная, работа, которую ценишь только потому, что даже в такой форме она не всем доступна, - горькая недоля, одна из самых тяжких, какие выпадают человеку. И не похоже, чтобы в ближайшие столетия произошла какая-нибудь счастливая перемена...

...Иногда мне представляются совершенно нереальные ситуации. Например, я имею дерзость вообразить, будто у меня появилась возможность побеседовать с Екклесиастом, автором необычайно волнующего плача о тщете любых человеческих начинаний. Я бы низко ему поклонилась, ведь он один из самых важных - по крайней мере, для меня - поэтов. Но потом схватила бы его за руку. "Нет ничего нового под солнцем", - сказано Тобою, Екклесиаст. Но Ты же сам родился новым под солнцем. А поэма, которая сочинена Тобой, тоже новая под солнцем, потому что до Тебя ее никто не написал. И новые под солнцем все Твои читатели, ибо до Тебя они не могли ее прочесть. И кипарис, в тени которого Ты присел, не растет здесь от сотворения мира. Ему дал начало какой-то другой кипарис, подобный Твоему, но не в точности такой же. А кроме того, позволь спросить у Тебя, Екклесиаст, что нового под солнцем Тебе хочется еще написать. Нечто такое, что дополнило бы Твои рассуждения, или же Тебя искушает желание кое-какие из них опровергнуть? В уже написанной поэме Ты в числе прочего заметил и радость - пусть преходящую, ну и что с того? Так, может быть, о ней будет Твоя новая под солнцем поэма? Есть уже у Тебя какие-нибудь заметки, предварительные наброски? Не скажешь же Ты, надеюсь: "Я все написал, мне нечего больше добавить". Такого не может сказать ни один поэт на свете, а уж тем паче такой великий, как Ты...

...в бытовой речи, не заставляющей нас задумываться над каждым словом, мы широко пользуемся определениями "обычная жизнь", "обычный мир", "обычный порядок вещей"... Однако в поэзии, где взвешивается каждое слово, ничто не является обычным и нормальным. Ни один холм и ни одно облако над ним. Ни один день и ни одна наступающая за ним ночь. И главное - ничье существование на этом свете..."

Андрей, не смотря на всё выше сказанное мной, эти отрывки из её нобелевской речи меня убеждают в том, что она таки поэт и стоящий всяческих похвал. Не думаю, что Вы делаете плохие переводы, думаю, что хорошие и достаточно точные. Возможно, я просто нахожусь сейчас на другой волне восприятия. Надеюсь, что со временем вернусь к её стихам снова и получу то удовольствие, которое уже было дано получить Вам гораздо раньше меня. что касается Басё и Целкова... Одного читаю, довольно спокойно. Другого знаю по работам довольно давно (лет 20), но повидав тысячи других художников, разочаровался в нём. Вернее, в его подходе к искусству, к его темам и выразительным средствам. Проще говоря, жаль, но он мне стал неинтересен. Допускаю, что та выставка, которую Вы посетили, могла быть богаче того материала, который мне попадался в прессе и в интернете.
Но... спасибо, за общение. Может, когда-нибудь продолжим. О другом. :-)

Александр Чулков 14.10.2010 18:37

Главное - что без хамства обошлись, что так часто случается здесь на Стихире:-))

Беда всех таких дискуссий, что они рано или поздно упираются в "мне нравится", "мне не нравится". Кстати, про "нравится": даже очень качественные репродукции не передают замечательное свечение картин Целкова. Он ведь работает в левкасной (кажется так это называется) технике, как иконописцы, когда каждый живописный слой покрывается лаком, возникает особая многослойная глубина. К тому же более поздние работы очень большого формата, что влияет на восприятие самого сюжета картин. Короче - мне нравится:-)))

Успехов и удач!

А Нобелевская речь Шимборской и в самом деле чудесная!

Андрей Беккер 14.10.2010 19:36

А мне почему-то с самого начала было понятно, что хамство - это не о нас. Рад, что не разочаровался. И Вам, Андрей, я желаю всяческого добра, успехов и просто приятной жизни! Не пропадайте...

С уважением,

Александр Чулков 14.10.2010 20:54

Другие статьи в литературном дневнике:

• 25.03.2012. Нобелевская лекция Виславы Шимборской.
• 19.03.2012. Интервью С Виславой Шимборской.