***
Мёнхенгладбах 13-17 марта 2006.
Дорогой Андрей!
Всё время захожу в тупик. Начинаю писать письмо, и возникает либо какая-то мура о политике, либо какие-то рассуждения, которые, в конечном счёте, не к месту.
Сейчас я перечёл твоё письмо, Андрей, и засело в памяти, то, что ты пишешь об отсутствии отвлечения и глубинном мышлении. Для тебя, как я понимаю, отвлечение - это отход от быта, от повседневности, дабы сосредоточиться на глубинном восприятии. Я об этом даже не мечтаю. Я никогда не был способен на глубинное мышление, даже на последовательную сосредоточенность на каком-то конкретном предмете или явлении – и моё отвлечение является совершенно иным - моё внимание всё время о т в л е к а е т с я. Оно всегда скачет, оно разбросанно и о т в л е к а е т с я случайным от главного. Ты стараешься уйти вглубь. Меня же, хоть к сути я неравнодушен, всё же всегда весьма интересовали способ и форма, а суть для меня является только материалом для формы.
Когда мы с Олей идём по улице, всё привлекает моё внимание: - люди, их одежда, фигура, выражение лица, дома, машины, небо, облака, - всё, что происходит в это время – автоматически. Оля почти ничего этого не видит, она сосредоточена на чем-нибудь внутреннем.
Рассредоточенность - это моя проблема, усиливающаяся с возрастом. Резко ухудшилась память – за секунду могу забыть, о чём думал, что ищу, зачем пошёл…
Как говорится, старик Альцгеймер нас заметил. Достаточно, чтобы взгляд упал на что-то – и мысли уходят в другую сторону, начинаешь заниматься чем-то другим, потом бросаешь и это, переходя к третьему и четвёртому… Какая уже тут может быть мудрость и какой опыт, так лестно упоминаемые тобой в письме…
Да и восприятие действительности у нас с тобой разное – ты, как человек верующий, благожелательно относишься к миру, в котором мы живём, веришь в его доброе начало.
Я же с ужасом смотрю на то, что происходит в мире, и мне кажется, что английский астрофизик Джинс был прав, предположив в конце 19 века, что жизнь это болезнь материи. Если посмотреть со стороны на этот шарик, на котором копошатся, отравляя свою собственную среду и уничтожая всё живое – деревья, животных и птиц, да и друг друга зверюшки-людишки – становится не по себе.
Конечно, можно отключить телевизор или радио, не читать газеты, не говорить и не слушать ничего о политике – но она сама приходит в дом.
Третья мировая война уже давно идёт – только раньше война, даже мировая, была лопнувшим гнойником, раскрывшейся раной, края которой в конце-концов срастались. Сейчас же это вирусная болезнь, охватившая весь мир. И схватка не в декоративных вспышках терактов, а в борьбе на информационном поле, ради которой и совершаются эти теракты, в тайных руслах денежных потоков, которые определяют политику. И нет никаких стандартов, нет никаких условностей и правил игры - всё меняется поситуационно.
Опять меня понесло – хотел отправить в корзину, но оставлю, иначе так никогда письма и не напишу.
Итак, хватит о политике.
Ноябрь и пять дней декабря мы с Олей пробыли в Израиле. Всё время погода была чудесная, солнечная, нас окружали любящие и любимые внуки. Там мы и встретили свою знаменательную дату – пятьдесят лет, которые мы с Олей прожили в месте. Один из наших внуков, семилетний Моше-Миша., написал нам большими буквами «Тяжело представить себе, что вы прожили вместе пятьдесят лет». Он хотел сказать «трудно представить», всё равно это было очень забавно. У Оли, наконец, исполнилась её заветная мечта – сфотографироваться всем кланом: мы, двое сыновей, две невестки, и девять внуков – три внучки и шесть внуков.
С сыновьями я воевал. Не понимаю израильского образа жизни, и ихнего, в частности.
Но дети мои отнеслись ко мне терпимо, очевидно, делают скидку на возраст.
Как всегда, мы жили у детей в поселениях, большей частью у Павла. За время нашего пребывания он основательно занимался строительством второго этажа - у Леи должна быть отдельная комната. Сделали потолки гипсовыми плитами, провели электричество, заштукатурили стены, остались полы и сантехника.
Дважды съездили в Иерусалим, побывали у Стены Плача.
Дважды были на Мёртвом море, загорали, запечатлели всё это на фото.
Возвращение было тяжёлым, вместо девяти часов мы добирались до Мёнхенгладбаха целые сутки.
Но всё это уже в прошлом.
Сейчас вожусь попрежнему с переводами Ханны Кралль, застопорилась генеалогия, вижу, что подводит память. Правда, выпало в осадок несколько историй, которые, может быть, я тебе вышлю. Ты, слава Богу, создаёшь нечто реальное, хоть видишь результаты своей работы, когда занимаешься переводами. А то, чем я занимаюсь – виртуально, не обращено во вне, остаётся фактом моей внутренней жизни Я не сетую – просто констатирую факт.
Есть последняя мечта – издать за свой счёт в одной книжке стихи Аркадия и свои.
Вряд ли, но хотелось бы.
Кстати, и по поводу «МЕМЕНТО МОРИ». Конечно, помню, но больше всего меня прозаически тревожит «как». В остальном, когда ощущаешь, как это неизбежно – не страшно, скорее грустно, что жизнь прошла не так. Но обида только на самого себя.
Не верил в себя, в свои силы, свои способности, разбрасывался, разменивался на мелочи, плыл по течению.
В Сколе я побывал раза два – в командировке, там был филиал нашего завода Запомнилось, как мы собирали грибы в лесу, и как вкусно их нам в столовой поджарили.
Само Сколе не запомнилось – только горы и лес. Твоё «Сколе» сделало эту картинку в памяти объёмной.
На «Скалах Довбуша» я побывал многажды – водил экскурсии. Помню буковый лес, скалы, на которые взбирались туристы, дабы запечатлеться на фото, поляну между ними и пещеру.
В экскурсбюро у нас подобралась компания, мы подружились. Нас было пятеро. Марк, инженер, бывший чемпион Украины по конному спорту, я, и три молодые замужние женщины. Обычно мы уговаривали диспетчера (назовём её так), чтобы нам дали пять экскурсий на Скалы Довбуша одновременно. Закончив экскурсии параллельно, не мешая друг другу, мы потом все пятеро садились в один, наиболее симпатичный по составу группы автобус, и обратная дорога становилась весёлой и свободной. Под настроение мы пели, читали стихи, рассказывали разные истории и анекдоты. Зачастую поездка заканчивалась в ресторане, куда нас затаскивали восторженные туристы.
Потом пришло новое руководство бюро, из милиции, со свинцовыми глазами. Сначала выжили Марка, потом меня, женщины ушли сами.
Марк умер лет двадцать тому назад, я в Германии, одна из женщин в Америке, одна в Израиле, одна во Львове.
Когда я приезжаю во Львов, оказывается, что меня ещё помнят, причем даже люди, знавшие меня шапочно, не очень близко – дело в том, что я для них знак того времени, которого уже давно нет. Я и остался во Львове того времени – когда я приезжаю это совсем другой город – те же улицы и дома это только знакомая маска на чужом лице. Из родного только и остались лишь вы,- ты и Наталка, Алла и ещё несколько человек.
Будьте здоровы, мои дорогие. Люблю вас и целую. Глеб.
Уже и Андрея нет...
Во Львове осталась только Алла, об паре остальных ничего не знаю... 17.06. 2016
Другие статьи в литературном дневнике:
