Готфрид Бенн
Потерянное «я» - добыча стратосферы,
ягненок, жертва излучений гамма.
Частицы… поле… бесконечности химеры
на серых парапетах Нотр-Дама.
Проходят дни без ночи и рассвета,
проходит год – ни снега, ни цветов,
и бесконечность наблюдает с парапета,
и ты бежать готов.
Куда. Где обозначены границы
твоих амбиций, выгод и потерь.
Забава бестий бесконечно длится,
чернеет вечности решетчатая дверь.
Взгляд бестий: звезды как распоротое чрево,
смерть в джунглях – истина и творческая страсть,
народы, битвы, мировое древо –
все рушится в распахнутую пасть.
Пространство, время, идеалы
столь дорогие нам –
функциональность бесконечно малых,
и мифы есть обман.
Куда. Зачем. Ни ночи, ни экстаза.
Где эвоэ, где реквием.
Отделаться красивой фразой
ты можешь, но зачем.
Когда-то думали мыслители о боге,
И вездесущий центр определял наклон.
Пастух с ягненком на дороге
единый созерцали сон.
Все вытекали из единой раны
и преломляли хлеб во славу бытия,
и час медлительный и плавный
когда-то окружал потерянное «я»
(перевод Eвгения Головина)
***
"Что же первично? Здесь центр Готфрида Бенна, его радикальное открытие: «чувство «я». Проблема занимала его всю жизнь.Не «что такое «я», не зачем «я», не «строение «я», но «чувство «я». И с какой стати «второе «я»? Его он ощущал постоянно, даже духовная автобиография называется «Двойственная жизнь». Он был человеком греческого мифа, искренне не понимая, почему он врач двадцатого столетия. Его не интересовали психология, социология, сложности с людьми. Кто он, откуда он? Именно он, а не другой человек, другие люди. Дарвин, эволюция – слишком просто, слишком наивно. Нет, до Дарвина, до эволюции. Этому он посвятил прекрасное стихотворение «Песнь».
О мы были нашими пра-пра-предками,
Комочком слизи в теплом болоте.
Жизнь и смерть. Оплодотворение и рождение
скрывались в тайне наших соков.
Листком водоросли или холмиком дюны,
формацией ветра и влекомые вниз.
Потом головой стрекозы, крылом чайки,
уже так далеко, уже так много страданий.
Достойны презрения влюбленные, насмешники,
несчастные, умирающие от тоски и надежды.
Мы болезненно заражены богами,
и все же думаем часто о боге.
Томительная бухта. Темный сон леса,
Звезды – расцветающие, тяжелые комья снега.
Пантера прыгает бесшумно сквозь деревья.
Всё – берег. Вечно зовет море.
Это и есть чувство «я».Элемент эволюции распознается только при желании, поскольку нет последовательного течения времени: нельзя сказать, что крыло чайки – этап на пути к пантере, а уж от пантеры до Готфрида Бенна совсем близко. Просто поэт чувствует родственную неделимость общего пространства стихотворения, космическое единство далеких эпох и пейзажей. К примеру, он мог бы работать в радиомастерской или на автомобильном заводе, и не чувствовать своего «я», не отрицая важности общего дела. Поговорив по телефону, он бы повесил трубку, сознавая пустячную значимость аппарата. Может быть, он признавал полезность своей врачебной специальности. Позитивное отношение к вещам не имеет связи с чувством «я». Он мог любить свой врачебный халат, зажигалку, тюленей, устриц и забывать все это при исчезновении из поля внимания. И потом. Очень важен страстный интерес поэта к тому, что он пишет.
<...>
Отталкивающих людей или безобразные предметы «я» может проигнорировать, но иногда препятствия слишком удивительны, например, цветы. Сирени, яблоневый цвет, маковое поле резко ограничивают «я». По словам поэта, «волна левкоев» способна его затопить. Ничего удивительного, если представить, что «чувство «я» настолько деликатно, настолько не имеет точек соприкосновения с эгоизмом, властолюбием или любовью в обычном смысле, что его может сокрушить даже лепесток розы. Оно живет прошлым, да, но создает в собственной ночи.
Синтез
Молчаливая ночь. Молчаливый дом.
Но я – самая тихая звезда,
я озаряю собственным светом
свою собственную ночь.
Задача оказалась непосильной. Невозможно устроить в современном мире оазис для «чувства «я». «Надо вернуть понятие «я» обратно в мир», - писал он. С помощью науки оно отдано бесконечности и бестиям, так сказано в позднем стихотворении «Потерянное «я».
<...>
Стихи 1949-1956 гг.
***
Фрагменты
Фрагменты,
выбросы души,
струйки крови двадцатого века,
рубцы - от нарушений кровообращения
у ранней зари творения,
осколки прошлых религий, раздробленных пятью веками,
наука: трещины в здании Парфенона,
Планк с его теорией квантов,
вновь всё замутивший,
вслед за Кепплером и Кьеркегором,
но все же случались порой вечера,
завершавшиеся в тонах Отца Всего Сущего, -
легкие, разлитые до горизонта,
незыблемо безмолвные
посреди струящейся голубизны,
любимого цвета интровертов,
когда, собравшись, сидели,
уперев ладони в колени,
по-крестьянски просто,
предаваясь тихому пьянству
под гармошку слуги, -
и еще вечера другие,
издерганные душевным хаосом,
инсультами формальных исканий,
погонями за любовью,
кризисами творчества и припадками эротизма, -
это все человек наших дней,
чье нутро - вакуум,
постоянство личности сохраняется
посредством ладно сидящих костюмов,
которые при условии высокого качества ткани
носятся десять лет.
Остальное - фрагменты,
полугласные,
зачатки мелодий из домов напротив,
негритянские спиричуэлс
или авемарии.
Вспомни о тех, чья жизнь была тщетной
Когда вдруг отчаянье -
о ты, знавший в жизни минуты взлетов,
шедший уверенным шагом,
ты, способный одарить себя многим:
опьяненьем восторга, рассветом, внезапным порывом,
когда вдруг отчаянье,
даже если оно
длань свою к тебе простирает
из непостижимой бездны,
суля погибель и тленье -
подумай о тех, чья жизнь была тщетной,
о тех, оставшихся в воспоминаниях
нежной жилкою на виске,
взором, внутрь себя обращенным,
о тех, кто оставил нам мало надежды,
но кто, как и ты, говорил о цветах
и с невыразительною улыбкой
тайны души обращал
к своему невысокому небу,
что должно было вскоре погаснуть.
***
Конструкция фразы
У всех есть небо, любовь и могила,
не будем об этом,
в нашем культурном кругу
о сем говорено много.
Но что актуально, так это вопрос о конструкции фразы,
и он неотложен:
что нас побуждает чему-то искать выраженье?
Почему мы рифмуем или рисуем девушку,
с натуры или ее зеркальное отражение,
на лист простейшей бумаги
наносим бесчисленные растения,
кроны деревьев, ограды,
последние в виде жирных гусениц с черепашьими головами,
неимоверно низкие,
одна за другой ползущие
в определенном порядке?
Непостижимо: на это еще никто не ответил!
Нет, то не виды на гонорар -
от голода многие дохли за этим занятьем.
То некий моторчик в руке,
извне управляемый,
особый отдел мозга,
может быть, запоздалое исцеление
или связь с тотемом,
приапизм формы за счет содержания,
это пройдет,
а пока вопрос о конструкции фразы -
первичен.
«Те немногие, которые кое-что знали об этом» (Гёте) -
о чём об этом?
Полагаю: о конструкции фразы.
***
Натюрморт
Когда все облетает:
настроения, мысли, дуэты,
и мир лежит пред тобой
освежеванной тушей
(шкуры потоком унесены)
без шелухи, без кожи, без золоченой обертки
и кровавой клетчаткой
таращится в пустоту, -
что значит это?
Вопрос вопросов! Но ни один из думающих
не задаст его больше...
реминисценции ренессанса,
перенасыщенности барокко,
музеи-усадьбы...
глубже копать не стоит,
вод грунтовых не видно,
колодцы темны,
стили истощены...
в облике времени появилось
натюрмортное что-то,
дышат часы,
воспаряя над кружкою пива,
поздно, еще пара ударов,
легкий клинч и захват,
и вот уже гонг - я дарю этот мир
на радость всем, кто доволен им:
игрокам не нужно серьёзничать,
пьяницам удаляться в пустыню Гоби,
и эта дама с моноклем тоже
предъявляет права на счастье:
дайте же ей его...
Безмолвно озеро
в окружении незабудок,
а гадюки хохочут.
***
К***
У порога ждал, но той границы
Так и не сумел перешагнуть.
Чтоб в моем жилище поселиться,
нужно в нем родиться. В этом суть.
Жаждущему путнику без слова
Здесь дадут спасительный глоток.
Но всего один, и вот уж снова
Старый на двери висит замок.
***
Встречались люди
Мне встречались люди, которые,
называя свою фамилию,
произносили ее так робко,
точно им и в голову не могло прийти
представиться как-нибудь по-иному -
«фройляйн Кристиан», а затем
добавляли: «Как имя Кристиан»,
этим, должно быть, желая облегчить твое положение:
не трудная, мол, фамилия, не «Папиоль» или «Бабендэрэрдэ».
«Как имя» - не утруждайте, пожалуйста, память!
Мне встречались люди, которые
вырастали в одной комнате с родителями, братьями, сестрами,
занимались на кухне,
заткнув уши пальцами,
выходили в люди,
становились красивыми,
настоящими леди с осанкой графинь,
душевно мягкими и работящими, как Навсикая,
с лицами светлыми, как у ангелов.
Я часто спрашивал себя и не находил ответа:
где истоки той мягкости, той доброты?
Не знаю этого до сих пор,
и вот уж пора прощаться...
***
Они ведь тоже люди
Они тоже люди, говорю я себе,
видя, как кельнер подходит к столу -
к тому, что в углу за ширмой,
где, должно быть, сидят завсегдатаи
или кто-нибудь в этом роде,
тоже, наверно, способные
тонко чувствовать, наслаждаться,
радоваться и страдать.
Не одного же тебя
одолевают тревоги, сомненья,
и у них - свои страхи,
пусть по поводу заключения сделок,
общечеловеческое проявляется
даже здесь!
Беспредельна горечь сердец,
всеохватна,
но случалось ли им любить
(не в постели),
сгорая, точно в пустыне, от жажды
по персиковому нёбному соку
недостижимого рта,
гибнуть в бездонной
несовместимости душ -
этого я не знаю,
можно, впрочем, спросить у кельнера,
пробивающего у кассы пивные чеки,
уповающего на выручку,
чтоб утолить свою,
иную,
но тоже глубинную жажду.
***
Эпилог 1949
IV
С печалью вспоминаю сад порой
за Одером среди равнин смиренных,
овраг, мостки и вот уж пред тобой
зашелестеть готовый куст сирени.
И мальчика, чья жизнь оборвалась
на озере, - еще наш мир теченьем
реки не устрашен был, что звалась
вначале Счастьем, а потом Забвеньем.
И краткий тот - все содержавший - стих,
ибо слова в нем безнадежны были.
И в этой книге поместил я их:
„Tu sais“ - «Ты знаешь»... - надпись на могиле.
V
О том, о многом, что в себе хоронишь,
сквозь дни свои неся в себе одном, -
ты никогда ни слова не проронишь,
не скажешь ни глазами, ни письмом.
Всё бывшее души твоей уделом -
добро и зло, и муку, и любовь -
откроешь ты, достигнув тех пределов,
где, погибая, воскресаешь вновь.
***
Не надо печали
На этой маленькой, почти детской кровати
скончалась Дросте (в Мерcбурге та кровать теперь эскпонат музея),
на этом диване в доме у столяра - Гёльдерлин,
на санаторных койках где-то в Швейцарии - Рильке, Георге,
на белых подушках в Веймаре
угасли
большие черные очи Ницше,
всё это теперь лишь хлам
или вовсе не существует,
призраком стало,
утратило сущность
в безболезненно-вечном распаде.
Мы носим в себе зародыши всех богов,
ген смерти и ген желанья -
кто разлучил их: слова и вещи,
кто свел их вместе: страданья и это ложе,
на котором страданьям конец приходит,
слёз потоки и эти доски,
кратковременный жалкий приют.
Не надо печали -
так далеки,
недостижимы и те слезы, и та кровать,
нет ответа: ни да, ни нет,
рожденье, телесные муки, вера,
всплеск волнения без имени, без названия,
дуновение, краткое, неземное,
коснувшись постели, потревожило сон
и вызвало слёзы -
усни!"
Евгений Головин "Готфрид Бенн. Чувство Я"
Другие статьи в литературном дневнике:
