***С чего все начинается? Начинается это так: 1) некий смутный творческий сгусток психической энергии; 2) слова, которые лежат у него на ладони, готовые к употреблению, с которыми он умеет обращаться, которыми может вертеть, слова, которые он, так сказать, знает. У автора есть, выражаясь по-военному, приданные ему подразделения слов. Однажды он может вообще наткнуться всего на одно слово, которое обратит на себя внимание, возбудит, в котором забрезжит будущий лейтмотив; 3) у автора есть нить Ариадны, которая выведет его из этого биполярного напряжения, выведет с абсолютной безошибочностью, потому что — и это главная загадка — стихотворение готово, прежде чем его начали писать, просто автор пока не знает точного текста. Законченное же стихотворение может звучать только так, как звучит, и никак иначе. Вы чувствуете с полной определенностью, когда оно готово, хотя сам процесс может длиться довольно долго — недели, годы — но пока стихотворение не готово, вы это чувствуете и знаете. Снова и снова к нему присматриваетесь, вслушиваетесь в отдельные слова, в отдельные стихи, обращаете особое внимание на вторую строфу, рассматриваете третью — действительно ли она необходимое звено между второй и четвертой, и так, под жесточайшим контролем, в полной сосредоточенности, с суровым критическим взглядом проходите внутренне все строфы одну за другой — хрестоматийный случай пресловутой свободы в объятиях необходимости, о которой писал Шиллер. Стихотворение можно сравнить с гомеровским кораблем Феаков, который сам, без моряков находит дорогу в гавань. О том же самом сказал один молодой писатель, которого я лично не знаю и даже не уверен, пишет ли он сам лирические стихи, некий Альбрехт Фабри, чью заметку я прочел в журнале «Дас Лот». Вот что он пишет: «Вопрос о том, кто создал стихотворение, в любом случае праздный. В авторстве любого стихотворения присутствует никоим образом неуничтожимая часть некоего неизвестного господина Х, другими словами у каждого стихотворения свой гомеровский вопрос об авторстве, у каждого стихотворения несколько создателей, один из которых Неизвестный Автор». Такое положение дел столь важно, что я постараюсь обрисовать его еще раз другими словами. Пока Нечто в вас возится с парой стихов, соединяя-разъединяя, собирая-разбирая, другое Нечто берет эту пару строк и помещает в исследовательский аппарат, своего рода микроскоп, изучает их, окрашивает их ткани химическим реактивом, выискивает патологии. Не слишком ли первая строка наивна, а вторая напротив — рафинирована и цинична? Не излишне ли субъективна первая и достаточно ли вторая компенсирует эту субъективность присутствием объективной реальности? Это и есть формальный, духовный принцип. Я не вижу большого смысла в долгих и глубокомысленных рассуждениях о форме. Форма сама по себе, изолированная, — сложнейшее понятие. Но с другой стороны, форма — это и есть стихотворение. Мы можем сказать о стихотворении, что его содержанием служит печаль, страх, убеждения, которые есть у каждого, но все это — общечеловеческое достояние, общечеловеческий капитал, более или менее сублимированный в словах; лирика возникает только тогда, когда всему этому придана форма, которая делает содержание самодостаточным, поднимает его, придает ему с помощью слов очарование. Изолированная форма, форма как таковая, форма в себе — вообще не существует. Форма — это бытие, это экзистенциальная задача художника, его цель. В этом смысле нужно понимать и максиму Штайгера: «Форма — это высшее содержание». Вот для примера: каждый гулял в саду или в парке, осень, голубое небо, белые облака, жаль, что все проходит, пора расставанья. Это настраивает на задумчивый меланхолический лад. Вам грустно. Все это замечательно, чудесно, но это еще не стихи. И вот приходит Стефан Георге и видит то же, что и вы, он знает, как совладать со своими ощущениями, внимательно их анализирует и записывает: Не умер парк — войди, и у воды Увидишь: как сверкает гладь морская, И даль небес сияет голубая, Тропинки вьются, светятся пруды. Он знает свои слова, умеет охватить ими нечто, представляет возможности приданного ему отряда слов, умело им управляет, находит рифмы, спокойные, тихие строфы, выразительные строфы, и вот получается одно из прекраснейших осенних стихотворений нашей эпохи — три строфы с четырьмя рифмами, которые очаровали своей формой целое столетие. Возможно, некоторым из вас показалось, что я слишком часто употребляю слово «очарование». Должен сказать, что считаю понятие «очарование» важным и интересным, жаль, что оно слишком редко употребляется в немецкой эстетике и литературной критике. У нас все должно быть глубокомысленным, сумрачным, основательным — как в обители (гетевских) Матерей, в этом любимом местопребывании немцев — и тем не менее я уверен, что внутренние изменения, которые производит настоящее искусство, настоящее стихотворение, подлинные изменения и превращения в духовной сфере, которые передаются в следующие поколения, они проистекают куда чаще от людей восторженных и очарованных, чем от уравновешенных и спокойных. И еще одно замечание. Я говорил, что у автора вначале есть некий смутный творческий сгусток психической энергии. Иначе его можно назвать неким предметом, подлежащим, которому предстоит воплотиться в стихотворение. На эту тему есть интересные наблюдения в основном у французов, вслед за ними у По, и наконец все это кратко изложено в статье Элиота. Один писал: тема — только средство для достижения цели, цель — стихотворение. Другой: стихотворение ничего не имеет в виду, кроме самого себя. Третий: стихотворение ничего не выражает, оно существует. У Гофмансталя, известного на склоне лет своими пристрастиями к религии, воспитанию молодежи и национальным вопросам, я нашел такое вот радикальное высказывание: «из поэзии в жизнь нет прямых путей, так же как из жизни — в поэзию» — это означает не что иное как то, что поэзия и соответственно стихотворение автономны, своего рода жизнь для себя, и это подтверждает другое высказывание Гофмансталя: «слова — это все». Самой знаменитой на эту тему является максима Малларме: «стихотворение состоит не из чувств, а из слов». Готфрид Бенн (Проблемы лирики) © Copyright: Элга Норн, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
