"Я старался избегать романтического наигрыша, посторонней интересности. Мне не требовалось громыхать их с эстрады. Я не добивался отчетливой ритмики, плясовой и песенной, от действия которой почти без участия слов сами собой начинают двигаться ноги и руки. Моя постоянная забота обращена была на содержание. Моей постоянной мечтою было, чтобы само стихотворение нечто содержало, чтобы оно содержало “новую мысль или новую картину.""
Из очерка "Люди и положения", 1956
Как Пастернаку набили морду:
https://skurlatov.livejournal.com/552585.html
"Спасает меня одно то, что ко мне очень (в самых разнообразных и прямо друг другу противоположных частях общества) хорошо относятся. На прошлой неделе мне даже (в первый раз в жизни) позвонил по телефону сам Сталин, и вы не представляете себе, ЧТО это значит."
Из письма родителям от 23 июня 1934 года
Мандельштам, при всем своём "искусстве во имя искусства", раздражал "брата жизни" Пастернака "посторонним интересом" своего расширенного поэтического мира, привычно выходя за границу стиха (даже в Оде!). Содержание искусства Пастернака, хоть и не "плясовое", но всё же чисто технического свойства, оно приручено "к ноге" от рождения (что ценил бывший "поэт" и "ценитель искусств" Сталин). Поэтому посвящение книги "Сестра моя жизнь" Лермонтову ("живое воплощение личности" гения прошлого) смешно, а отчуждение от Мандельштама (совместно неприемлимая личность гения-современника) убедительно. В этом свете обращённые к Сталину "Стансы" (1932) Пастернака, ответом на чей Пушкинский (!) перепев, Мандельштам включил "Что ни казнь у него - то малина" - поэтическая провокация.
И, мне кажется, что тем же чем Мандельштам был чужд Пастернаку в 1934, он раздражал в 1938 Павленко и Ставского. Воистину чистота в годы репрессий - вопрос стиля. Это тот стиль которым мне, читателю, близки бездомные Мандельштам и Гумилёв, и которым неудобоваримы "философы-модернисты" на жёрдочке, "новой" русской поэзии, Пастернак и Волошин, с их Переделкино и Коктебелями. Там где первые прокладывали границу, последние её стирали. Или (из воспоминаний Ивлинской), по Пастернаковски мутно, без "постороннего интереса", им было сказано в том же разговоре: "Конечно, он очень большой поэт, но у нас нет никаких точек соприкосновения – мы ломаем стих, а он академической школы". "Большой", "но", "ломаем".
Справедливости ради надо отметить что "простота" новых стихов, начиная с 40-ых, и Доктор Живаго стали попыткой спасти собственную душу и возродить ту постороннюю интерестность, которую Пастернак довольно практично устранял в первую половину своего творчества. Душу он спас (потеряв благосклонность Сталина), но возродиться как художнику во второй творческой жизни после Стансов 1932-го и того телефонного разговора ему дано не было.
И пусть Александр Кушнер не стыдит ("Нет ничего проще, чем смеяться над поведением людей, живущих в застенке."), а осуществляет собственную "постороннюю интерестность". У нас же есть примеры из застенков: Гумилёв и Мандельштам. Нам нечего стыдиться их простоты.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
