В детстве я не любила такие утра - пасмурные, влажные, промозглые. Теперь нахожу в них особую прелесть, как в одиночестве - желанном отдыхе от суматохи и суеты.
Тихо шелестят березы. Негромко перекликаются в кронах хлопотливые птицы, занятые обустройством гнезд. Это не пение. Простые бытовые разговоры:
- Дорогая, подай-ка мне вон ту веточку. Да нет, другую, слева. Спасибо.
- Как долго ты еще провозишься? Скоро будет дождь, а у нас еще "конь не валялся"! У всех мужья, как мужья, а у меня недотепа какой-то...
- Ммм, как ты думаешь - подойдет ли сюда это перышко?
- Вечно ты невовремя со своими приставаниями, строй, не отвлекайся, противный!
Запах холодных молодых листьев не пьянит, освежает. По всем приметам - скоро будет дождь, спокойный, как это утро. У такого дождя ласковые руки, он любит нашептывать на ушко нежные слова - знаете, такие, от которых женщины иногда тихонько смеются таинственным горловым смехом, будто воркуют голуби.
Разбудил ее многоголосый неслаженный младенческий хор, а точнее - полная какафония из мяукающих, ноющих, отчаянно вопящих звуков, разной тональности и громкости. Вскоре звук стал мощнее, крик приблизился и за стеклянной дверью палаты показался длинный стол на колесиках, который толкали две медсестрички. На столе в два ряда, головами друг к другу лежали белые орущие свертки, похожие на туго спеленутых по рукам и ногам солдатиков. Возле каждой палаты процессия останавливалась, медсестры брали в охапку по 3-4 свертка и, выкрикивая фамилии, раздавали их мамочкам, как новогодние подарки.
Мамочки торопливо повязывали косынки и ватно-марлевые повязки из висящих на спинках кроватей тряпичных сумок (Тоша обнаружила такую же и на спинке своей кровати), выпрастывали из разрезов ночных рубашек полные белые груди, к которым младенцы тут же жадно припадали, крик в коридоре стихал, пока не заглох совсем.
Воцарилась умиротворенная тишина. Было в ней что-то священное, что ли. Задумчивые лица кормящих матерей казалось - светились изнутри так, что с каждой можно было икону писать. Правда, косо сидящие на них повязки,одинаковые не по размеру сероватые рубашки, и подрубленные из старых детских пеленок убогонькие косынки выглядели нелепо и отвлекали от возвышенных мыслей. "По четыре мадонны на палату!"- фыркнула развеселившаяся Тоша.
Однако сердце ее через минуту упало от горя, когда всем малышей раздали, а ей - нет. Было это так неожиданно горько, что обделенная Тоша выскочила в коридор, к медсестричкам, и полууниженным, противным самой себе тоном, стала выспрашивать, в чем же дело. Разжалобленные не столько Тошиными словами, сколько несчастными взглядами насмерть раненой птицы, медсестрички достали список и стали сверять. И вдоль и поперек читали они этот злосчастный список, но Тошиной фамилии в нем так и не нашлось.
Выяснив, что Тоша только недавно родила, они облегченно заулыбались и объяснили, что младенец находится еще в детской палате, а Тошино дело сейчас - набираться сил, потому что вскоре много ей их еще понадобится, а советское государство заботится о ней, дает возможность отдохнуть после тяжелых родов... Но отчаянная, окрыленная надеждой Тоша, не дослушав увещеваний, уже мчалась на поиски ребенка.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
