У неё в родных краях
брат давно на зоне где-то.
Мать спилась. Отец в бегах
от тоски и алиментов.
На московских площадях
нет отбоя от клиентов.
"...Подъезжают на ветру
на крутых прикольных тачках
и куда-то в темноту,
матерясь, берут и тащат".
Там, на дачах и в домах,
не бандит, так "новый русский",
напоив, сомнёт в руках
стан твой трепетный и узкий,
даст, зевая, "баксов" сто
и прогонит на рассвете.
Кто нас только и за что
мучит так на белом свете?
Так ломает и гнетёт
беспощадно и без смысла?
Ни пожить нам не даёт
по-людски, ни кончить с жизнью.
Так томит тоской, глумясь,
по несбывшемуся? Тащит
и макает мордой в грязь,
как сухарик в чай горячий.
Или мы с своей тоской
вообще не правы, в корне,
сплошь? И сами мы виной,
что живём, как в живодёрне?
Украиночка моя, я и сам
живу, скитаясь.
Мёд и пиво по устам
пробежали, растекаясь.
И на злом, как упыри,
пире жизни мертвечинной
в рот попало капли три,
да и то, и то с горчинкой.
Я и сам живу как бомж,
вдалеке Украйны милой.
Снится всё одно и то ж:
крест над маминой могилой,
наша хатка в блёклой мгле
белокурых майских вишен.
Там, на горестной земле,
я подрос и в люди вышел.
Люди разные кругом,
чаще - с волчьею повадкой.
Сколько был я простаком!
Плакал, как и ты, украдкой.
Всем давал
добро - кому
ни попало и задаром.
Обкурили нас в дыму,
обдышали перегаром
и подружки, и дружки,
лиходеи и злодейки.
Погуляли и ушли,
и цена им три копейки.
Всё завидовали зло,
что и жил я, будто зомби:
никогда не брал долгов,
никому не помнил злобы.
Объяснялись мне в любви,
душу тихо охмурили,
поимели и ушли,
погуляли и забыли.
Правда, был один дружок,
только предал как Иуда...
Вьётся первенец-снежок
над Москвой легко и мутно.
И в туманном мираже
многолюдного потока
как-то муторно душе,
одиноко-одиноко.
На вертлявом на ветру
гаснет жизнь, как самокрутка...
и душа моя в миру -
проститутка, проститутка
--
не улетай, любимый
Дмитрий Нечаенко
Жужжащий улей аэровокзала.
Он, не расслышав, нервно бросил: «Что?..»
« Не улетай, любимый» - повторяла
седая тётка в выцветшем пальто.
И кто-то прятал в пазуху заначку,
кто-то пыхтел цыгаркой впопыхах.
Торговки бойко продавали жвачку
и бутерброды с пивом на лотках.
Он был как все – немного злой от водки,
привыкший улетать и уходить,
какой-то муж
какой-то странной тётки.
В её ли годы это говорить?
Толпа на регистрацию редела.
Огонь, как в храме, на табло горит.
И женщина, как жрица, то и дело
«не улетай, любимый» говорит.
Как будто ей, уже имевшей внука,
прожившей жизнь Джульетты и Кармен,
впервые всё – и небо, и разлука,
и не было размолвок и измен.
И шёл февраль, и было много снега.
И сам уже не свой в толпе людской
я проводил к досмотру человека
и втиснулся в троллейбус до Тверской.
И ехал я, в любви не виноватый.
Вокруг меня качались как тростник
какие-то студенты и солдаты,
какой-то с палкой сгорбленный старик.
Все сами по себе, как будто дети,
мы двигались сквозь о'тсветы реклам.
Нас не любил никто на целом свете,
никто не ждал, прислушавшись к шагам.
Я вышел в ночь. Я до сих пор, как пьяный,
по городу, где мне приюта нет,
слоняюсь, захожу в кафешантаны,
вычитываю сплетни из газет.
Мне холодно. Но я не вздрогну даже.
Я одинок, но я не закричу.
И сам себе (ведь так никто не скажет)
«не улетай, любимый» бормочу
--
война на Донбассе
Дмитрий Нечаенко
не спите головой на Запад
я поплатился
как? скажу:
проснулся от ракетных залпов
едва продрал глаза
гляжу
а на заплаканной подушке
успев поднять на лоб очки
сидит седой и мрачный Пушкин
и рвёт "Полтаву" на клочки
--
мне говорит сосед мой Боря
Дмитрий Нечаенко
из цикла "стихи Тане"
мне говорит сосед мой Боря:
кого е . ё т чужое горе?
как будто выбился из сил,
он сел на кресло на балконе
и крылья по бокам сложил.
его улыбка стала шире,
чем горизонт.
я знал ответ,
но крылья чёрные, большие
с тех пор мне застят целый свет.
мы выпили немного виски.
потом, под ветра тихий всхлип,
он вдруг сказал мне по-английски:
«our life is rounded with a sleep».
мне сразу вспомнилося, Таня,
как мы с тобою без затей
еб . ись, как ёжики, в тумане
почти шекспировских страстей.
квартира съёмная, спросонок
презервативы на полу…
там телевизор, как ребёнок
наказанный, стоял в углу.
админстративный округ Северный
всё помнит, словно прокурор:
хозяйке Розе Моисеевне
сто баксов должен я с тех пор . . .
и вот вечор, на косогоре
когда погас огарок дня,
меня спросил сосед мой Боря:
"кого е . ёт чужое горе?"
и я ему сказал: меня.
у каждого душа крылата,
кто слышит зов родной земли.
поэтому летят обратно
сегодня в небе журавли.
весна!! как много в этом звуке
для сердца русского слилось . . .
«I want you!» - будто б я в разлуке -
трубит в лесу лосихе лось.
он так трубит не для разврата,
а чтобы сбылись все мечты.
но насекомым нет возврата
на опылённые цветы.
они свидетельствуют ясно
и ветер посылает весть
нам в каждом всхлипе: всё напрасно.
неужто Бог и вправду есть?
скажи, зачем тогда на свете
в дни обновленья и весны
всё время умирают дети
и снятся траурные сны?
что в этом мире бесполезней,
чем безответная любовь?
когда-нибудь и ты исчезнешь,
растаешь в небе над Москвой
точь-в-точь, как блёклый дым кальяна
в персидской синеве небес . . .
I've not forgotten you, Татьяна.
I've not forgotten you, my death
--
случай на Киевском вокзале
Дмитрий Нечаенко
Живу в Москве давно, признаюсь,
хоть гол поныне как сокол,
но я хохол-то по призванью,
а не какой-нибудь монгол.
Короче, из Золотоноши,
из малой Родины дружки
доставили мне сумку ноши
(кровянку, сало, пирожки
и сыра козьего два круга,
и самогоночки бадей),
их приготовила подруга
погибшей матери моей.
Звеня таинственно и щиро,
звучит (как песня или гимн)
имя её: Елена Цифра -
как театральный псевдоним!
А я-то целый день в запаре
(торгую нефтью и собой)
и, чтоб их встретить на вокзале,
блин, закрутился день-деньской -
то надо денег брату Коле,
то совещание в Кремле.
Перекати я, братцы, поле -
качусь бумажкой по земле . . .
Короче, мне грехи скостили
и кое-как (я умолял)
после обеда отпустили
меня на Киевский вокзал
(как с фронта, блин - в таком же стиле:
«Смотри, чтоб, сука, не сбежал!»).
И вот, бегу, сдержав рыданье,
последний русский соловей,
я на прощальное свиданье
с несчастной Родиной моей.
Не можете представить даже,
как я, словесный генерал,
летел за дорогой поклажей
и слюни по пути глотал.
Короче, встретились, как в Сочи
Медведев с Путиным - тепло.
Я, телевизором задроченный,
спросил, хоть мне-то - западло:
ну, как там жизЪнь, коломойцы?
куда наметили пути?
какие перспективы, хлопцы,
теперь в Евросоюз войти?
Один из них, стоявший рядом,
который сумку привозил,
обидным смерил меня взглядом
и, сплюнув, молча закурил.
«Розхристані і голопузі, -
сказал он, в сторону косясь, -
ми вже давно в евросоюзі -
одні евреї правлять в нас».
Другой сказал - так хорошенько
(я даже прибалдел слегка):
- Дмитро, ти бачив порошенка
і яйценюха, і ляшка?
З такими ряшками - в Европу?!
їх наче чорт туди жене.
«Не можеш . рать - не мучай . опу» -
так вчила матінка мене
--
сбились с пути
Дмитрий Нечаенко
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Пушкин
прости меня, земля родная,
что сбился я со всех дорог,
искал умышленного рая
да и Царя не уберёг,
что столько на твоих просторах
бурьяном поросло могил,
что я твоей любви не стою,
что я Донбасс не защитил,
и так легко в лихие годы
со всей страной поверил я,
что долгожданную свободу
нам даст пьянчужка из Кремля.
«Вот если б встал из гроба Сталин, -
сказал мне ветеран войны, -
на Колыму давно б составы
с жидобандеровцами шли».
так и живём - зачем? - не зная,
бараны в стаде день-деньской,
вновь пядь за пядью уступая
врагам простор земли родной
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
