Игорь Ефимов Приглашение к размышлениям.

Владимир Гоголицин: литературный дневник

Игорь Ефимов, писатель который пытается прорицать будущее мира и показать причины хода мировых катаклизмов, обусловивших изменение мира в будущем. В общем это — футурология. Но не научная или спекулятивная, а основанная на знании всемирной истории и культуры и художественном (синтетическом) анализе явлений.
Список его произведений и ссылок на них можно найти в Википедии. Особенно интересны его книга «Стыдная тайна неравенства», в которой раскрывается подоплека борьбы социалистических и рыночных (капиталистических в наше время) учений и стремлений классов и групп, а также работа «Откуда придет грядущий Атилла».
Но и другие статьи этого писателя и философа не менее интересны для подготовленного читателя, какими в большинстве являются авторы Стихи.ру.
Вот одно из сравнительно недавних выступлений Игоря Ефимова на Круглом столе в журнале Нева в 2011 году, в котором он упоминает и о скором столетии революции 1917 года, в связи с замеченными им циклами мировых катаклизмов.


Игорь Ефимов
ВСПОМИНАЯ АВГУСТ 1991-го
 
В эти дни у нас, в доме под Нью-Йорком, гостили приехавшие из России друзья — Толя и Галя Найманы. А их дочь Аня и ее муж Денис оставались в Москве. Телефонная связь то прерывалась, то снова восстанавливалась. Было трудно понять, чту там происходит. В какой-то момент дети сознались, что они участвовали в демонстрации у Белого дома. Родители умирали от беспокойства, мы с Мариной тоже. Через несколько дней пришли известия, что путч провалился. Тревога сменилась радостным возбуждением. Что же будет дальше с Россией?
В самом конце августа раздался телефонный звонок. Звонил Иосиф Бродский. Мы обсудили какие-то издательские дела, связанные с выпуском у нас в “Эрмитаже” сборника стихов Евгения Рейна, к которому он писал предисловие. Вдруг он сказал:
— А что, Игорек, ведь правда — впервые за отечество не стыдно.
Я от души согласился с ним.
Но потом мне довелось слышать другие комментарии. Приехала из Москвы светская дама, уверенно комментировала происходившее. Я в застольном разговоре выразил восхищение мужеством военных, отказавшихся выполнять приказы путчистов. Дама облила меня презрением.
— Неужели вы не понимаете, что все у них там было с самого начала сговорено? Кто куда идет, кто что говорит, кому что достанется после дележки. Нельзя быть таким наивным в наши дни.
— Там четверо участников путча покончили с собой, — сказал я. — Они тоже заранее договорились: “Ты прыгаешь из окна, ты стреляешься, ты принимаешь яд”?
Дама только фыркнула и осталась при своем.
С подобным высокомерным пренебрежением доводилось сталкиваться и на более высоком интеллектуальном уровне. Весьма уважаемый мною израильский публицист Дора Штурман писала в своей статье: “В роковые дни августа Ельцин мог узнать достаточно рано об отсутствии угрозы атаки”. Отвечая ей, я написал: “В такой мешанине ничего невозможно знать наверняка. Он мог погибнуть каждую минуту — вот все, что он знал. А это, скорее всего, означало бы и гибель всех близких ему людей”.
Мне врезались в память слова одного американца, с которым я и приехавший в гости Яков Гордин встретились на рыболовном молу на реке Гудзон. Услышав русскую речь, он подошел к нам и, извинившись, произнес настоящий панегирик русскому народу.
— Вы ведь русские, да? Знаете, по нашим газетам и телепередачам у меня создаётся впечатление, что вы сами не понимаете, ЧТО вы совершили. Вот представьте себе мою жизнь, жизнь среднего американца. Сорок сознательных лет я жил в постоянном страхе, жил под угрозой термоядерной войны, под угрозой гибели моих детей, моего дома, моей страны. Да, мы боролись, пытались противостоять коммунизму, воевали с ним в Корее, во Вьетнаме, наращивали свой ядерный арсенал. Но в глубине души знали, что это не спасет. Не могу передать вам чувства обреченности, которое это порождало. Где искать спасения? И тут вдруг вы сами — изнутри — поднялись всей своей многомиллионной силой и сбросили это наваждение! Нет, вы не можете себе представить, что это значило для нас. Спасибо вам и да благословит вас Бог.
Я от души согласился тогда с этим американцем, согласен с ним и сейчас. В августе Россия будет отмечать не двадцатилетие путча, а двадцатилетие Второй великой русской революции ХХ века. Первая произошла в феврале 1917 года. Есть между ними огромная разница, но есть и одно важное сходство: и та, и другая может быть истолкована в силовых категориях как военный переворот. Совершенный армией. Только не армией, поднявшей оружие против существующей власти, а армией, опустившей его. Отказавшейся в 1917 году защищать монархию, а в 1991-м — партократию. Отказавшейся стрелять в свой народ. В 1917 году от каждого из десяти генералов, командовавших фронтами Первой мировой войны, требовалось огромное мужество, чтобы в ответ на запрос царя, разосланный 1 марта, послать телеграмму: “Отрекитесь от престола”. Каждый мог пойти под суд за измену законному монарху. И от советских маршалов, генералов, полковников, рядовых требовалась немалая решимость, когда они отказались выполнять приказы путчистов. Повернись дела по-другому — они пошли бы под трибунал.
Всякая революция есть разрушение социального здания, и создание новой постройки на месте разрушенной есть труднейшая задача, стоящая перед народом, совершившим революцию. И сквозь кровавый туман ХХ века проступает одна пугающая закономерность, явившая себя в истории многих государств. Ровно через 20 лет после крушения старого здания по стране прокатывается волна иррационального террора. В Германии от революции 1918 года до гитлеровской “хрустальной ночи” — двадцать лет. В Китае от свержения империи в 1946-м до “культурной революции” председателя Мао в 1966-м — опять двадцать. В России от 1917-го до 1937-го — те же двадцать. С небольшими отклонениями то же самое мы видим в Камбодже, Ираке, Пакистане и многих других развивающихся странах.
Что же это за роковая цифра — двадцать лет?
Мне думается, она означает, что за двадцать лет вырастает поколение, лишенное почвы моральных устоев, всегда имеющейся в стабильном обществе. Те, кому в момент революции было восемь, десять, двенадцать лет, вдруг оказываются лицом к лицу с родителями, у которых они не могут найти ответа на главные вопросы социального бытия: что такое “хорошо” и что такое “плохо”? Советская власть была пронизана ложью, коррупцией, лицемерием, но в школах и книгах детей учили быть честными, смелыми, трудолюбивыми, отзывчивыми, бескорыстными. У сегодняшней российской молодежи эти слова вызовут только насмешку. Сила, деньги, власть, успех — любой ценой — вот их идеалы. И это из них могут вырасти новые “хунвейбины”, “гитлерюгенд”, раскулачники и “пушкиноведы с наганами”. Это их разрушительную энергию всякий деспот сможет оседлать и использовать для достижения абсолютной власти.
Именно поэтому меня страшит столетняя годовщина Второй великой русской революции. Она может совпасть с непредсказуемым политическим катаклизмом, при котором на поверхность выпрыгнет новый фюрер, имени которого сегодня никто не знает точно так же, как не знали в России в феврале 1917-го имен Ленина и Сталина.
В истории нет ничего неизбежного. Нет неизбежности и в назревающем кризисе. Всегда остается возможность — надежда, что у русского народа достанет сегодня политической зрелости, чтобы сплотиться перед приблизившейся угрозой, осознать серьезность опасности, найти в себе силы распутать комок слепой вражды, вырывающейся уже на улицы городов предвестием бессмысленных погромов.
У политического мыслителя нет и не может быть рецептов спасения, ибо никому не дано оценить заряд накопившегося возмущения и скрытую силу морального сопротивления хаосу и насилию. Он только может восклицать, как вахтенный на носу корабля или на мачте: “Впереди шторм! Тайфун! Цунами!”. А дальше все зависит от того, с какой решимостью команда корабля бросится к веслам, к помпам, к парусам, к якорям.


Этот текст Игоря Ефимова в числе выступлений других авторов, посвященных событиям 1991 года в России можно найти в интернете : Двадцать лет спустя: август 1991 года. Круглый стол. Нева.




Другие статьи в литературном дневнике: