* * *
напишу тебе: сегодня
мы купили говяжий фарш и бутылочку ркацители
позволить себе смогли, – и сразу
становлюсь маленькой, становлюсь больше,
я уже давно в мире этих вещей,
как они, я – за них,
они – за меня,
ящики, полки, машины
напишу тебе: только почувствую, –
деревянная дверь скрипит на ветру, – и чувствую жжение
внизу,
чувствую, как некий костер над рекой станет светлее,
а прочие поэтические условности – острее, ярче.
напишу тебе нечто невыносимое.
и тогда напишу тебе: сегодня,
прилетев из сибири в москву,
оказавшись в центре города, в магазине «любимцы фортуны»,
смотря на людей, которые ходят там в выглаженных футболках поверх всего,
чувствую, нет, не «классовую ненависть»,
какое-то ненормальное удивление, как будто бы мне пять лет,
какое-то тупое пассивное отвращение,
и к тому, что я нахожусь среди них (не обобщая, а каждому
глядя в лицо, рассматривая еще сильнее),
Fortuna! хочу быть еще яростнее, чем Пазолини в его стихах,
но само сегодняшнее состояние поэтических форм и вообще
нынешнее состояние любого сопротивления, при котором
невозможно такую ярость позволить, –
невидима, непродуктивна.
этой истории нам уже нечего предложить кроме жертвы,
нечего предложить кроме самоубийства.
напишу тебе!
прямо в пропасть,
где ангелы землю рыхлят,
где наслаждение
алой веткой сечёт желание.
эта кровь просачивается прямо в письмо,
и барабанчики роз под окном
ночью, бьются
Дети
хоть каникулы у нас, но дел много,
лёд выковал птиц и сечёт больнее, чем веткой,
белые юбочки рвёт в подворотне едва заметным, едва придыханьем
какие подворотни, ведь и дворов уже нету,
на железные двери закрыты в питере и в москве,
в питере и в москве все дворы слиты,
а как выйдешь, так и говоришь одно и то же
три реликвии и дворец выстроились в пасть
и хочется кушать,
но всё лезет обратно
там на поминках пьяный касториадис бинты гладит,
а фуко единственный бьёт бокалы
и на косяк облокотился альтюссер безумный,
а жак лакан весь расплылся пятном винным,
но зачем собрались они в этом сияньи
выпили нашего и никто не слушает «смерть пионерки»,
так и стоит переводчик с русского русский багрицкий,
губы поджав, у пустого гроба
какие-то валенки по полу ходят,
слякоть, кричать железки,
но эта пьянка,
пьянка,
пьянка
с ума нас сводит
хоть каникулы, но дел у нас много,
«война – детское дело» - говорят дети,
не воинственность, нет, это взрослая злоба,
грязная, лживая, нет, где один с бородой,
там второй с бородкой,
а нас не слышно
где хоронят мечтающих о сближеньи, война пришла раскрасневшаяся с мороза
в бизнес-берлине хватает пальцами японскую еду
и влюблённые говорят, проходя мимо школы,
«на *** революцию, только экоактивизм и сожжение тотальных картин,
где ты печален, а я бодра,
и трахаемся по скайпу в другом формате»
а другие пляшут на уральских заводах в балетных пачках
мужики с окровавленными головами,
тут я выхожу и говорю:
стоп.
это наши родители.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
